Опытнейшая из шлюх

      Феодоре нравились гонки на колесницах. Не только потому, что они были верным подобием самой жизни, в коей победа не выбирает между одними лишь сильными и быстрыми. Кроме них, она берет в расчет и тех, кто способен ловчее прочих толкнуть соперника или вовремя приплатить его конюху, чтобы тот поколдовал со сбруей или осью колесницы. Это отождествление было верно и занятно, но интерес представляло и еще кое-что. Феодора давно, едва ли не в первый раз оказавшись в ложе августы, заметила, как хорошо из нее виден не только серо-желтый песок ипподрома, но и нечто не менее занимательное. И потому обычно она лишь краем глаза следила за цветными фигурками возниц, а в основном же рассматривала сходящиеся вокруг заполненные трибуны и думала о том, что заглядывает в самое нутро своей империи.       Та была восхитительно продажна. Чтобы заметить то, как ловко она собой торгует, довольно было лишь понаблюдать за скамьями ипподрома. Как сегодня расселись сенаторы, сколько телохранителей привели они с собой, сверкают ли где-то слишком новые украшения, откуда раньше других пришлют просить о встрече с августами, как часто снуют рабы между ложами и разными концами трибун. Из этого обыденного мельтешения можно было легко собрать грубый, но верный образ того, чем сейчас живет и о чем думает Константинополь. И ровно так же из всех этих маленьких напыщенных патрициев, важных сановников, разбогатевших торгашей и жадных предводителей городской бедноты собиралась в одну продажную девку целая великая империя.       За века она привыкла к своему ремеслу и охотно раздвигала ноги перед всяким, кто проявлял достаточно настойчивости и сулил при том достаточно барышей. Она не разбирала имен, лиц, титулов и происхождения и раз за разом с одинаковой ловкостью ложилась под ромеев и иноземцев, крестьян и патрициев, ариан и халкидонян, и успешно меняла на их благосклонность и выгодные посулы саму себя. А насытившись или разочаровавшись, с легкостью предавала былого покровителя и находила в толпе блудливых поклонников клиента более денежного и, на удачу, более смазливого.       Феодору это бесконечно веселило. Порой она сравнивала и думала, что те ее старые товарки, готовые за пару полновесных фоллисов обслужить разом нескольких солдат, были куда добросовестней и честнее. Но самый забавный фокус Феодора находила в том, что теперь эта потасканная империя с той же похотливой покорностью и заискиванием стоит на коленях и зазывно вихляет изрядно пользованными прелестями перед ней. Перед нищей девочкой с Кипра, прошедшей через столько рук, что им двоим не грех бы поспорить, кто же опытней.       Впрочем, все к лучшему. Юстиниан при всем своем уме остается мужчиной, а даже самый толковый из их племени может попасть впросак. Увлечется, разнежится, купится на лесть и сладострастные стоны и позволит убедить себя в том, что извивающаяся под ним шлюха кричит от удовольствия и что сиплые жаркие слова ее признаний хоть чего-то стоят. И что после соития она, вытянувшаяся рядом с удовлетворенным любовником, не поглядывает украдкой по сторонам и не ищет более выгодного и щедрого клиента. Юстиниану позволительно. Но она, «Феодора из борделя», знает повадки своей породы и потому останется внимательна и пытлива. И провести себя не даст.