My heart is sinking, but with you, i'll float

Эпонина приезжает в четверг, привозит его любимые круассаны с шоколадом и непоколебимую уверенность в том, что ситуацию надо брать в свои руки и менять как можно быстрее. - Так правда больше нельзя, пап. Ты же себя гробишь! Жавер только рассеянно кивает и на ходу целует ее в лоб, получив возмущенное:"ну папа!" - Мариус говорит, этот человек много кому помог, поэтому вот - она толкает через стол кремового цвета визитку и смотрит строго-строго, кажется, не моргает даже. Жавер вздыхает и не глядя запихивает карточку в задний карман джинсов. - Пап? Он вскидывает брови, слегка улыбается, но Эпонину этим не проведешь, поэтому приходится клятвенно пообещать, что он позвонит этому знакомому Мариуса. Если честно, сны не так уж и мешали. Кошмары снятся куче людей, постоянно. Даже тем, кто мало чего в этой жизни повидал. Так что особых поводов для беспокойства Жавер не находит. Ну, подумаешь, кошмары. Вернее, кошмар. Даже не кошмар, а так, дурацкий сон, который снится ему с завидным постоянством уже очень давно. И в этом сне он тонет. Когда кошмар приходит в самый первый раз, он просыпается с приглушенным вскриком, а затем лежит, таращась в потолок широко распахнутыми глазами, загнанно дышит и не может избавиться от чувства, как что-то сдавливает горло и грудь. В ушах шумит, словно его и вправду окружает вода, он трясет головой, стараясь прийти в себя и ругается сквозь зубы. Потом, через месяц, два, полгода - когда этот сон возвращался и возвращался, он, проснувшись, всё так же лежал, стараясь отдышаться, слушал, как загнанно стучит сердце, ну и хотел понять заодно, что это вообще за хрень и почему это к нему привязалось. Разумней было бы, снись ему что-нибудь другое - работа в полиции и собственное детективное агентство давали пищу для не самых спокойных сновидений, и он видел много всякого за эти годы. Такое видел, о чем даже вспоминать не хотелось. Но вот утопленников там, среди всех этих историй, не было. Он неплохо плавал, умел ходить под парусом, вода вообще не могла его напугать. Ну, наяву. Во сне она пугала, еще как. Мозгоправы его не пугали ни во сне, ни наяву, он им попросту не доверял. Но раз уж он пообещал Эпонине позвонить, значит, позвонит. От него не убудет. Втайне Жавер надеялся, что у человека, который много кому помогает и которого наверняка много кому рекомендуют, окажется очень плотный график, все будет расписано на год вперед, и для него просто-напросто не найдется места. Тогда он с чистой совестью сможет сказать дочери, что попытался, но не сложилось, запихнуть визитку куда-нибудь подальше и продолжить время от времени видеть дурные сны. Но вышло как раз наоборот. Стоило ему набрать номер и представиться, как с той стороны трубки радушно произнесли: "Мариус предупреждал, что Вы позвоните", и предложили увидеться на следующий день прямо с утра. Жаверу оставалось только согласиться да предупредить своих, что до полудня его не будет. Хотя последнего можно было и не делать - благодаря кропотливой работе и тщательно подобранной в первый же год команде сейчас его агентство работало слаженно и четко, и он мог появляться там лишь по особым случаям, но по привычке предпочитал заглядывать туда едва ли не каждый день. Утро следующего дня как специально ни к каким встречам не располагало - с ночи шел ливень, и всё, чего Жаверу хотелось, так это не торопясь позавтракать, а потом весь оставшийся день лениться, но черт его дернул согласиться на встречу, так что теперь нужно было оставить уютный дом и не менее уютные идеи о ничегонеделании и выбираться в серость и дождь. Кабинет мозгоправа располагался в новом, всего полгода назад отстроенном центре. Там же находились всяческие коворкинги, йога-студии, веганский ресторанчик с открытой кухней и небольшой кинозал, где - если верить афишам - в основном крутили артхаус и немое кино. Последнее было неожиданно и забавно, и Жавер подумал, что даже если из визита к мозгоправу ничего толкового не выйдет, он сможет вернуться сюда с Эпониной, чтобы посмотреть какой-нибудь старый фильм. Занятно, но за все то время, что Жавер размышлял, стоит ли идти к кому-то и рассказывать о своих проблемах, ему в голову не пришло хотя бы немного про этого друга Мариуса погуглить. Он просто думал, что идет к кому-то, кто вряд ли сильно старше мальчишки Понмерси, да и Эпонины тоже, и поэтому еще сомневался, когда брал визитку. Ну потому что вряд ли кто-то в таком возрасте сможет его понять толком, какое уж тут помочь. Но человек, который встретил его в дверях кабинета, был гораздо старше, чем Жавер представлял. Это было неожиданностью номер раз. Неожиданностью номер два было то, что он не мог отделаться от чувства, что они с этим самым Вальжаном когда-то встречались. Только вот он никак не мог вспомнить, где и когда. Разговор откровенно не клеится. Вальжан, правда, прикладывает все усилия, чтобы его разговорить, он мягок, но настойчив, но если Жавер чего-то не хочет, то его сам дьявол не может переубедить. Поэтому они сидят друг напротив друга, изредка обмениваются короткими фразами, и Жавер чувствует, что начинает злиться. Во-первых, потому что терпеть не может чувствовать себя глупо, но - глупо было соглашаться и приходить сюда. Глупо было тратить время на заведомо неразрешимое дело. И надежду Эпонине на то, что его проблема решится из-за нескольких визитов к мозгоправу давать тоже было очень глупо. А еще он никак не может вспомнить, где он все же видел этого человека, и это тоже злит. Вальжан начинает было очередную фразу, что-то о проблемах с родителями - боже, как предсказуемо! - но вдруг останавливается на полуслове, как будто сам понимает, что за чушь он тут несет, а затем произносит то, что заставляет Жавера изумленно вскинуть голову: - А Вы все так же поджимаете губы когда злитесь, инспектор. Пара мгновений - и как будто кто-то переключает тумблер у него в голове. Он вспоминает то запутанное дело о похищенной девочке, которое он вел, когда еще служил в полиции. Дело, которое неожиданно вымотало его до невозможности. Может быть, потому, что пропавшая девочка была одного возраста с Эпониной? А Жан Вальжан тогда приезжал в участок раз за разом, то один, то вместе с безутешной матерью пропавшей Козетты, старался помочь настолько, насколько это было возможно, и при этом казался просто идеальным подозреваемым. Слишком часто до похищения оставался с Козеттой наедине, слишком сильно о ней заботился - для уставшего и от этого еще более подозрительного Жавера все было тогда слишком. В какой-то вечер он не выдержал и во время одного из допросов вышел из себя и разорался. Безобразно. Неприемлемо. Наговорил оторопевшему от этой неожиданной вспышки гнева Вальжану такого - до сих пор вспомнить стыдно... Потом, пару дней спустя, не глядя тому в глаза сообщил, что написал рапорт и не считает себя вправе и дальше вести это дело. Вальжан тогда попросил его этого не делать. Сказал, что это нормально - злиться, когда все так, чем едва не разозлил Жавера еще больше. Но он тогда настоял на своем, не позволив Жаверу все бросить. Козетту нашли спустя неделю, целой и невредимой, и, вернувшись домой, Жавер обнимал выбежавшую встречать его Эпонину гораздо крепче, чем обычно. Занятно, потом он время от времени встречал упоминания о Козетте и ее матери то здесь, то там, а вот Вальжан словно бы растворился. Но вот теперь он здесь, сидит напротив Жавера и улыбается. - Как всё прошло? - спрашивает Эпонина, нарезая дыню аккуратными ломтиками и выкладывая их на блюдо. Вид у нее такой, будто она полностью увлечена тем, что делает, но Жавер слишком хорошо её знает, и понимает, что дочь просто разрывает от любопытства. - Прошло... как-то. Он честно хочет рассказать больше, но что расскажешь-то? После того как стало ясно, что мозгоправ действительно тот самый Вальжан, консультация, которая и до этого шла ни шатко, ни валко, и вовсе забуксовала. Хотелось обсуждать не кошмары и то, с чего они могли начаться, а просто поговорить, может быть, даже выпить... Но вместо этого Жавер начинает посматривать на часы и хмуриться, и Вальжан, снова улыбнувшись все той же мягкой улыбкой, которую он прекрасно помнил, делает какую-то пометку в ежедневнике и предлагает закончить на сегодня. Жавер разом чувствует и облегчение, и досаду - будто вызвали к доске за минуту до звонка, ты вроде как спасен, но точно знаешь, что тебя спросят самым первым в следующий раз. Эпонина, в отличие от него, не видит никакой проблемы в том, чтобы ходить на консультации к тому, кого ты допрашивал несколько лет назад. - Он вряд ли злится на тебя за это, пап. Тогда же он не злился, верно? Ну, когда ты на него орал. Не стоит рассказывать ей вообще все, думает Жавер. На следующую консультацию он опаздывает. Встреча затянулась, да и клиенты были из таких, что не выйдешь в коридор позвонить, попросив кого-нибудь из помощников подменить его. Вальжан встречает его восхищенным: "я и не знал, что кто-то может написать сообщение из одних сокращений и согласных так, чтобы оно было понятным, но Вам, инспектор это удалось!" Эта встреча разительно отличается от предыдущей. Может быть, потому что он опоздал, может быть потому, что в ответ на слова о виртуозно написанном сообщении Жавер отозвался: "Вы даже не представляете, на что я способен", что заставило Вальжана посмотреть на него еще более заинтересованно, может быть, по еще какой-то причине, но ему не хочется знать, почему именно. Ему нравится то, что сегодня все проще и легче, и не надо искать слова и темы для разговора. Тема находится сама. Сразу после заявления о скрытых талантах Вальжан, усаживаясь в кресло, произносит: - На самом деле, если бы я умел так мастерски сокращать слова, списывать, когда я учился, было бы гораздо легче - шпаргалки выходили бы более компактными... Хотя вряд ли подобные вещи занимали Вас хоть когда-нибудь. Жавер выдерживает небольшую паузу, хмыкает, а затем говорит: - С чего это Вы взяли, что подобное было мне неинтересно? Вальжан подозрительно щурится, откидывается на спинку кресла и явно ждёт продолжения. Жавер ерзает, устраиваясь поудобнее, и начинает рассказывать об одной сумасшедшей неделе, состоявшей из контрольных, эссе, пересдач и абсолютно зверского экзамена по астрономии, за два дня до которого его бросила девушка. - И вот у меня остается полтора дня, даже меньше, и вместо того, чтобы страдать, пить или слушать грустные песни я, как проклятый, строчу километровые шпаргалки, потому что в голове ничего не держится, и прикидываю, куда бы это все половчее засунуть. Может, это кому покажется странным, но я думал, что не могу завалить этот экзамен, только не после того, как меня бросили. Думал, если не сдам, то точно буду гребаным неудачником. - А я предполагал, что у отличников все происходит как-то...спокойнее, - произносит Вальжан после небольшой паузы. Вряд ли он ждал таких откровений на второй встрече, или ждал, но не таких, но Жавера это не интересует. Он здесь вовсе не для того, чтобы оправдывать чьи-либо ожидания. - Почему Вы вообще решили что я был отличником? - раздражение в его голосе столько, что самому удивительно. Вроде бы невинное замечание, что его переклинило вдруг? Вальжан какое-то время молчит, внимательно глядя ему в глаза, а затем спрашивает: - Хотите выпить? А затем торопливо добавляет; - Кофе, инспектор. По-дурацки прозвучало, понимаю. Жавер, почти подавившийся удивленным "что?!", кивает. В ресторанчике у веганов кофе варят так себе, но Жаверу сейчас сгодится и такой. Он смотрит на то, как на кухне суетятся, собирая последние на сегодня заказы, и внезапно произносит: - Тогда мне жизненно необходимо было быть как можно лучше. Самым лучшим. Лучше, чем я на самом деле есть. Только не придумайте это записывать и использовать потом против меня. Вальжан хмыкает и говорит, что записывать он такое точно не будет, но запомнит. Ну так, на всякий случай. Жавер фыркает в свою чашку кофе, а потом смеется. В первый раз за этот день. Их третья встреча случается абсолютно внезапно. И это не терапия, это катастрофа. Ну, по крайней мере так об этом думает Жавер. Что по этому поводу думает Вальжан останется загадкой. А ведь такой хороший был день! Его не испортило даже то, что по пути домой выяснилось, что где-то прорвало канализацию, и рабочие, пытающиеся исправить ситуацию, отправляли всех в объезд за два квартала. Вот он и объехал... Жавер кидает мрачный взгляд на соседнее сидение и раздраженно стискивает руки на руле. И почему ему так не везёт! Вальжан возникает перед его автомобилем словно из-под земли, кажется, он просто шагает с тротуара на дорогу, и Жавер успевает затормозить едва ли не чудом. Сзади тут же кто-то начинает истерично сигналить, но ему на это откровенно плевать. Вальжан же, открыв переднюю дверь, заглядывает в машину так безмятежно, будто бы ничего не случилось. - Добрый вечер, месье. Не подвезете, тут недалеко? - а затем, сморгнув, радостно улыбается, явно узнав Жавера. Чудо заключается не только в том, что Жавер его не сбил. Чудо еще и в том, что он стоит на ногах, потому что мозгоправ абсолютно, невероятно, неприемлемо пьян. Интересно, с какой такой радости и где он умудрился так набраться, тут вроде поблизости и нет ничего, размышляет Жавер. Но ни о первом, ни о втором Вальжан ему не рассказывает, он только бормочет что-то вроде "у нас была встреча", вздыхает, а затем Жавер узнает о том, как чудесно снова вернуться в Париж, и как тут все за пять лет изменилось и вместе с тем осталось прежним, и что путешествовать Вальжану, конечно, нравится, но все-таки дома лучше. Кстати, про дом. За все время, что из Вальжана извергаются связные и не совсем истории, он ни разу не упоминает, куда его везти. - Пап, кто это? - привлеченная шумом Эпонина выглядывает из кухни и изумленно округляет глаза. Он держит Вальжана как мешок картошки, но не испытывает по этому поводу ни малейших угрызений совести - он не нанимался таскать вырубившихся бухих мужиков на себе. Абсолютно нет. - Психолог, к которому ты меня отправила. Тот самый знакомый Мариуса. Спасибо ему большое. - Прикалываешься? - По мне похоже? - Жавер перехватывает поудобнее начинающего сползать мозгоправа, и говорит дочери, что смотрит на него во все глаза: - Не стой столбом, лучше открой гостевую, он явно остается у нас на ночь. Ночью Жавер снова тонет, стоит ему только закрыть глаза, и почему-то в этот раз он выбирается из сна дольше, чем обычно. После лежит на скомканных простынях и все, что чувствует, это злость. Ничего не изменится, ни до чего они не докопаются, и лучше тоже ничего не станет. Ну пошел он к мозгоправу, а толку-то? Кажется, что тому самому нужна помощь, иначе с чего он так нажрался... Жавер раздраженно выбирается из кровати, и идет сначала умыться, потом выпить воды. По привычке притормаживает у комнаты Эпонины, прислушиваясь, но все тихо, поэтому он идет дальше, думая, что вот сейчас заснет и проспит без всяких дурацких кошмаров до самого утра. Когда он видит перед собой дверь гостевой комнаты, а не собственной спальни, сначала недоуменно моргает, а затем тихонько ругается. Какого черта он сюда притащился? Нет, ему точно нет дела до того, как спит их неожиданный гость! Но уходит он лишь пару минут спустя, попутно убеждая себя, что замешкался у дверей лишь с целью удостовериться, что Вальжан не придумает блевать на ковер. Вряд ли кто-либо рискнул бы назвать наступившее утро добрым. Традиционная утренняя мрачность, которая всякий раз случалась у Жавера после кошмара на этот раз дополнялась раздражением на Вальжана, который смущенно пил кофе и смотрел, кажется, куда угодно, только не на хозяина дома и не на Эпонину. Хотя ее-то что было смущаться, она вон и кофе заботливо сварила, и чистой отцовской одеждой снабдила их гостя - "он проспал всю ночь в костюме, пап! Ему нужно было принять душ и переодеться" По мнению Жавера, все, что мозгоправу нужно - это поскорее из его дома убраться, но хрена с два. Вальжан вместе с Эпониной безрезультатно пытаются вызвать такси, но все будто бы сговорились, и уже четвертый или пятый водитель отменяет поездку. - В новостях что-то такое говорили утром, вчера канализацию прорвало, кажется. Видимо, поэтому к нам никто и не едет. - Эпонина собирает чашки и облокачивается на мойку. Из них троих она, похоже, единственная, кто не считает происходящее идиотским, неловким или раздражающим. - Ну метро-то, наверное, не затопило дерьмом? - Папа! Если честно, ему наплевать, что Эпонина сейчас про него думает. Добрый самаритянин - не его амплуа. Вальжан извиняющееся улыбается, и эта улыбка еще больше выводит его из себя. Сбегать из собственного дома он не намерен, но нужно что-то делать, поэтому он встает, бросает взгляд на часы и говорит: - Идемте, покажу, где тут ближайшая станция. В воздухе пахнет дождем, от идущего рядом Вальжана - чем-то неожиданно теплым, словно свежей выпечкой. Жавер мысленно говорит себе не надумывать всякой фигни, наверняка это сердобольная Эпонина вручила их гостю не только чистую одежду, но и какой-нибудь из своих гелей для душа. - Если Вам больше не захочется приходить, инспектор, то все нормально... Жавер хмурится, пытаясь сообразить, о чем это ему толкуют, потом понимает - их сеансы. Консультации. Терапия. Чушь собачья, как ни назови. Он резко останавливается - так, что идущий следом Вальжан едва в него не врезается, и произносит: - Нет, отчего же? Я приду. Будет занятно. Мозгоправ кивает, начинает было благодарить, вставляет свое привычное "инспектор", но Жавер не хочет его слушать. Он прерывает Вальжана на полуслове, кивает в сторону и говорит: - Метро вон там. Это первое. Второе - я уже давно не инспектор. Третье - раз уж Вы расхаживаете в моих футболке и джинсах, можете называть меня Эжен. Вроде как Вальжан что-то ему говорит. Вроде как это "спасибо", но он не хочет слышать больше ни одного слова - на сегодня с него достаточно. Поэтому он просто разворачивается и уходит, оставляя мозгоправа одного. Не маленький, не заблудится. Вальжан с легкостью его обезоруживает. Нет, правда - казалось бы, все козыри на руках у Жавера, и какие козыри, загляденье просто! Но торжествовать получается не так уж и долго, ровно до полудня. Потому что именно в полдень в его агентство доставляют чистые джинсы и футболку, сопровожденные запиской "значит, теперь мы зовем друг друга по имени? Я согласен" Жавер раздраженно комкает записку в кулаке. Жан. Имя катается на языке, словно конфета, оно короткое и емкое, и в него хочется впиться зубами. Или в его обладателя? Жавер со стоном трет лицо, пытаясь прийти в себя. Ну что за чушь в голову лезет? Он явно еще не в себе после всего случившегося. Что ж, раз правила игры таковы, значит, завтра он будет сидеть в кабинете у мозгоправа и называть того Жан. Но смириться с правилами это одно, а начать им подчиняться - совсем другое. Его очередной сеанс терапии длится уже примерно час, но Жавер, кажется, скорее язык себе готов откусить, чем произнести это чертово "Жан". У Вальжана же наоборот нет никаких проблем с тем, чтобы называть его по имени. "Эжен, скажите, Эжен, а как часто, Эжен, а когда Вы..." Жаверу кажется, что еще чуть-чуть - и он возненавидит свое имя. - Эжен? Эжен, с Вами всё в порядке? Жавер понимает,что явно пропустил то ли очередной вопрос, то ли еще что - иначе обьяснить, почему мозгоправ смотрит на него так внимательно он не может. - Простите,- отвечает он,- задумался. - О чём? О том, как сильно ты меня бесишь, думает Жавер, но не говорит этого вслух, только неопределенно передергивает плечами. Вальжан вздыхает и поднимается на ноги. Неужели на сегодня закончили? Оказывается, он обрадовался слишком рано. Мозгоправ делает несколько шагов и усаживается на корточки у его кресла. - Мы топчемся на месте, инспектор. Хоть Вы и позволили называть Вас по имени, это ничего не изменило. Вы сами не хотите ничего менять. А если так - то я, извините, бессилен. Мы можем встречаться хоть каждый день, но пока Вы будете молчать и отсчитывать минуты до конца терапии, то какой в этом толк? Он будто бы еще хочет что-то добавить, но вместо этого выпрямляется и отходит от кресла, позволяя Жаверу если не встать, то хотя бы выдохнуть. И вроде как вот повод все закончить, вроде как он должен чувствовать облегчение, но Жавер ничего подобного не ощущает. Наоборот, чувство такое, будто он разочаровал Вальжана очень-очень сильно. И вроде бы какое ему дело до чужих ожиданий и чувств, но от этого ему здорово не по себе. Вальжан стоит у стола, перебирая какие-то карточки, что-то передвигает с места на место, и подчеркнуто не обращает на Жавера ни малейшего внимания. Можно просто встать и уйти, можно развязаться с этой дурацкой терапией, можно... да что угодно можно. Например, произнести уже наконец это чертово "Жан", и увидеть, как мозгоправ замирает, а затем оборачивается к нему, улыбаясь. -Ты один? - Эпонина целует его в щеку, отдает пакеты с покупками и потешно вытягивает шею, словно хочет удостовериться, что Вальжан не прячется у отца за спиной. Жавер только качает головой и уходит в кухню. У него утиные грудки в духовке, ему не до глупостей. С той самой встречи, на которой Жавер смог-таки назвать мозгоправа по имени прошло две недели, и не сказать, чтобы всё стало много лучше. Пожалуй, все стало даже сложнее. Потому что до этого Вальжан был только знакомым Мариуса, немного надоедливым мозгоправом, не больше. Теперь же к этому прибавилось еще что-то. Что-то, что Жавер отчаянно не хотел расценивать как симпатию. За эти две недели человек, которого Жавер теперь называл по имени, смог его разговорить. Или он сам захотел рассказать ему больше, чем собирался? Жавер не мог бы точно ответить на этот вопрос Он ведь даже про Эпонину Вальжану рассказал - про то, как еще когда был полицейским, нашел ее в каком-то наркоманском притоне, и какая она была голодная, и как прижималась к нему доверчиво... - Для нее Вы тоже старались быть лучше, чем есть? - Вальжан не делает записей, просто слушает, и от этого Жаверу становится спокойнее. - Для нее едва ли не в первую очередь. Они оба словно избегают говорить о том сне, что мучает Жавера - говорят обо всем, кроме этого о фильмах, футбольных матчах, о погоде... Но при этом Вальжан будто бы аккуратно прощупывает его - здесь не болит, и здесь тоже нет, а Жавер ему это позволяет. И в какой-то из дней понимает, что мозгоправ слишком глубоко запустил в него руки - потому что когда кошмар снова приходит, первое, что хочется проснувшемуся Жаверу сделать - это Вальжану позвонить и позволить задавать какие угодно вопросы. Потому что он не хочет быть один до самого утра Вальжан с нескрываемым удовольствием отправляет остатки печенья в рот и улыбается так, как, кажется, еще ни разу до этого не улыбался. Вздыхает, бросает на коробку оценивающий взгляд, словно прикидывая, насколько профессионально будет во время консультации взять еще одно? И, видимо, придя к выводу, что одно - приемлемо, два - уже нет, закрывает крышку. - Право же, не стоило. Но весь его вид говорит об обратном, и Жавер, до этого сомневавшийся в своем решении испечь печенье и принести его понимает - стоило, и еще как. - Ерунда, Мадлен не так долго печь, если знаешь пару секретов, к тому же, я был должен Вам за кофе. Вальжан смотрит на него с непередаваемым выражением, долго так смотрит, и Жавер благодарит бога, собственную выдержку и годы службы в полиции - все это, вместе взятое, помогает ему сохранить невозмутимый вид и еще вскинуть брови, тем самым будто спрашивая: "у нас что, что-то не так?" Какое-то время они молча обмениваются взглядами, затем Вальжан издает неопределенный звук, и произносит: - В прошлый раз мы говорили о лодках. Я бы хотел продолжить, с Вашего позволения. Продолжать говорить о лодках Жавер совсем не хочет. Говорить о лодках - это значит говорить об отце, а когда говоришь об отце,то можно сказать очень многое, правда, исключительно в нецензурных выражениях. - Итак, он продавал лодки, и? Жавер раздраженно закидывает ногу на ногу, смотрит в окно, считает про себя до десяти. Если сейчас распсиховаться, может выйти очень некрасиво. Такое даже миллионом печений Мадлен нельзя будет исправить. - Эжен? - доносится до него, и в звучании имени - тревога и вопрос, не нажал ли сейчас Вальжан слишком больно на то место, которое стоило бы поберечь. - Эжен, если Вы не хотите, то мы... Боже правый, он же взрослый мужик, ну что он тут сопли-то собирается распустить, самому от себя противно! - Да, мой отец продавал лодки. - Жавер усмехается, хотя ничего смешного в том, что он собирается рассказать, нет, и продолжает: - Сначала делал и продавал, потом, когда его выгнали из-за какого-то скандала, о котором он отказывался говорить, воровал и продавал. В промежутках между этим он пил, как проклятый. Ну и, само собой, напившись он распускал руки. Он говорит долго и предельно честно, как, возможно, не говорят в кабинете у психолога, но говорят на исповеди. Хотя, может, сейчас уже и на исповеди так не говорят, он не знает, не помнит. Много лет назад, когда соцслужбы пристроили его в приют, он исповедовался каждое воскресенье. Думал, это как-то сможет помочь - вдруг кто-то там наверху смилостивится, и у него все будет хорошо. Но время шло, ничего подобного не происходило, и исповеди как-то сами собой остались в прошлом. - Только не придумайте сказать, что мне надо простить отца, и кошмары прекратятся. Мне даже сейчас не лучше ни капли, если честно, хотя я столько никому про него не говорил, и наверное, мне должно было бы полегчать. Я же выговорился. - На блаженного Вы не тянете, Эжен, - после небольшой паузы произносит Вальжан, и добавляет: - только блаженные могут простить такое. Жавер судорожно кивает и поднимается с кресла. Возможно, ему все-таки стало немного легче. Но не из-за того, что он тут рассказал, нет. Легче ему из-за того, что он услышал в ответ. В понедельник вечером Вальжан звонит, чтобы сообщить не слишком приятные новости. У веганов, говорит он, выгорела половина кухни. К счастью, никто не пострадал, но ради всеобщей безопасности рекомендовано воздержаться от посещения тех этажей, что находятся в непосредственной близости от ресторанчика. И кабинет Вальжана как раз в эту зону непосредственной близости попадает. - Так что мы можем нашу встречу или перенести, или найти место где-нибудь еще, где Вам было бы удобно... Жавер слышит в его голосе плохо скрытую усталость, смотрит на часы - половина девятого, и понимает, что у Вальжана сегодня был чертовски непростой день. Хочется сказать - приезжайте, выпьем и о чем угодно поговорим. О моем покойном отце, так его растак, о погоде, о том, какое будет лето, или о чем-нибудь еще. Но он не произносит всего этого, хотя "приезжайте ко мне" все-таки говорит. И, сам этого несколько смутившись, чуть грубовато добавляет: - В смысле, завтра. Адрес напомнить? Вальжан смеется и отвечает, что нет, напоминать не стоит. Затем благодарит и, прощаясь, желает доброй ночи. И теплоты в его голосе при этом больше, чем обычно. Ну или Жаверу просто так кажется. - Так, а теперь что делать? - Вальжан ссыпает последние очищенные луковки в миску и выглядит готовым абсолютно на всё. Жаверу кажется, будто он немного сошел с ума. А может, даже и не немного. Потому что другого объяснения тому, как терапия внезапно превратилась в совместное приготовление петуха в вине он найти не может. Но о причинах он подумает потом. - А сейчас - режем каждую луковицу напополам, вот так. Вальжан кивает и принимается бодро стучать ножом. - Вы хорошо готовите, Эжен. Где научились? Жавер сначала хмыкает, мол, ты же еще ничего попробовать не успел, откуда знаешь, что будет вкусно, затем всё же отвечает: - Я... Я довольно долго жил сам по себе. А когда живешь подобным образом, то приходится экономить много на чем. И Вы представить себе не можете, сколько денег уходит на еду, если брать на вынос, а не стряпать самому. Погодите, так, лука достаточно, давайте всё сюда, к бекону, и помешивайте, чтобы не пригорело. Вальжан тянется за лопаточкой. Мозгоправ возникает на его пороге в точно оговоренное время, но стоило им усесться в гостиной, как все будто вернулось к их самой первой встрече. В смысле, Жаверу совсем не хотелось откровенничать. Поэтому говорить начал Вальжан, а говорил он вообще, кажется, обо всем, что в голову приходило, вот и договорился до веганов, их сгоревшей кухни и самого вкусного во всем Париже фалафеля И, знаете, Жавер был не из тех, кто будет в своем собственном доме сидеть и слушать, как хвалят других поваров. Слово за слово - и вот уже он укладывает куски мяса в сотейник и заливает их вином. Остается только подождать, о чем он Вальжану и сообщает. Тот кивает и, обтерев руки полотенцем, отправляется назад, в гостиную. Вечер у него, как выяснилось раньше - до разделывания петуха и нарезания овощей - абсолютно свободен, и он никуда не спешит. Пожалуй, с терапией в каком-то смысле точно так же, как и с готовкой - нужно проявить терпение, чтобы получить результат, думает Жавер. Но вслух этого, конечно же, не говорит. Лучше бы я вовсе не просыпался, думает Жавер, стоит ему открыть глаза. Первое, что он видит - встревоженное лицо Вальжана, первое, что ощущает - свои пальцы, крепко сомкнутые вокруг чужого запястья. Ради всего святого!.. Он разжимает руку, но Вальжан будто не замечает этого - не двигается с места и не прекращает смотреть на него. - Что... Что Вы тут делаете? - голос со сна хриплый, язык еле ворочается, и чувствует себя Жавер хуже не придумаешь. - У Вас был плохой сон, и я решил, что надо как-то помочь, разбудить, и... Жавер думает, что вряд ли он так громко орал, чтобы его было слышно от гостевой, а значит, Вальжан за каким-то чертом шарился по его дому. Он мотает головой, отгоняя от себя ненужную сейчас подозрительность и благодарно произносит: - Спасибо. Они засиживаются допоздна - готовка, ужин, разговоры, и вот Вальжан в некотором удивлении смотрит сначала на часы, затем - на Жавера, и с легким вздохом тянется к телефону. -О да ладно, оставайтесь в гостевой, а утром я отвезу Вас, куда нужно. Предлагая это, Жавер сам толком не может сказать, чего тут больше - благодарности за хорошую беседу, помощь на кухне или настойчивого желания как можно дольше Вальжана от себя не отпускать. Подумал, что потом это выяснит. И вот к чему это все привело. Браво, Эжен, ты такой молодец! Жавер трясет головой, смотрит на часы, что лежат на прикроватном столике, и тихонько чертыхается. Половина четвертого, сна ни в одном глазу, и, кажется, у Вальжана тоже. - Идемте, - он решительно выбирается из кровати и направляется к выходу из спальни, мимо Вальжана, что все еще стоит на одном месте. - Идемте, я сварю кофе и поговорим. Если Вас еще, конечно, не тошнит от разговоров. - Даже как-то странно, - говорит Жавер, когда кофе сварен и разлит по чашкам. - Я по пальцам одной руки могу пересчитать, сколько раз был на собственной кухне в такое время. - Наверное, это хорошо, - Вальжан делает глоток и поясняет: - Если не считать тех случаев, когда люди не спят так поздно из-за чего-то хорошего, обычно это явно...ну, Вы понимаете. Тем более, с Вашей-то профессией. Жавер кивает, соглашаясь. - Тогда у меня были только хорошие поводы. - А сейчас? - А сейчас я не знаю. - Значит, это будет непростой разговор, - Вальжан снова тянется к своей чашке. И, прежде чем Жавер успевает хоть что-нибудь вставить, спрашивает: - Почему полиция? - А почему бы и не полиция? - Хотели помогать другим? Делать мир лучше? - Первое, но не второе. В смысле, про второе я как-то не думал. Жавер внезапно чувствует раздражение, потому что у мозгоправа такой тон и такие вопросы, будто он в чем-то хочет его упрекнуть. - Ну а сами Вы почему занимаетесь тем, чем занимаетесь? Хотите сделать мир лучше? - спрашивает он тоном настолько ехидным, что самому становится противно - Лишать людей их проблем по щелчку пальцев? - Это немного не так работает, инспектор. Вальжан - сама невозмутимость, и это бесит. - Вы и сами можете это на своем примере понять. Никто не выходит из моего кабинета вприпрыжку через пару сеансов, абсолютно счастливый, как королева фей. - Это потому что Вы психолог так себе? - Это потому, что все гораздо сложнее, чем Вам кажется. Какое-то время они молчат, затем Вальжан произносит: - Служба в полиции помогала Вам чувствовать себя лучше, чем Вы были на самом деле? - Мне кажется, еще немного, и Вы спросите меня, не превышал ли я когда своих полномочий, чтобы чувствовать себя не тем, кем я являюсь. Это что, допрос? - Это разговор. Вы же сами предложили поговорить. Не об этом, чёрт тебя дери, я хотел поговорить, думает Жавер. Но молчит. Потому что кажется, если он начнет сейчас говорить, то договорится до какой-нибудь совершеннейшей глупости, или признается в том, в чем признаться пока не готов. Сейчас, наяву, ощущения точно такие же, как во сне, где он тонет. Вальжан смотрит на него, затем допивает кофе и с легким стуком ставит чашку на стол. - В Вас очень много всего намешано, Эжен. И в голове, и в сердце. И одно постоянно мешает другому. Ваше стремление казаться лучше, чем Вы есть, оказывает поистине медвежью услугу. Нет, я не спорю - Вальжан вскидывает ладонь, пресекая готовое вырваться у Жавера восклицание, - оно, это желание, помогло Вам оказаться здесь. Со всем тем, что Вы имеете, и плохим, и хорошим. Но вместе с этим я убежден, что именно благодаря ему Вы не видите себя настоящего. Вы сами топите себя, Эжен. В том, что не признаете чего-то, в том, что отказываете себе в чем-то, в том, что не говорите, хотя Вам хочется сказать. Вы делаете что угодно для службы, для дочери, для других людей, но, кажется, совсем ничего не делаете для самого себя. Попытайтесь это понять, ради всего святого. - Сейчас, - говорит Жавер, поднимаясь из-за стола - я понимаю одну вещь. Я понимаю, что поздно и пора спать. Он уходит, ни разу не обернувшись, и ему нет никакого дела до Вальжана. Пойдет ли тот следом, останется до утра или вызовет такси - какая разница? Человек, который так хорошо знает, что стоит делать другим, явно разберется с тем, что нужно сделать ему самому. Утро наступает слишком быстро, и Жаверу кажется, что дом еще ни разу не был таким пустым. Даже когда Эпонина, решив пожить самостоятельно, перебралась в собственную квартирку - и тогда не было так пусто, хотя в первые несколько дней Жавер был готов на стены от тоски лезть. В кухне на столе - дочиста вымытые чашки, в гостевой - идеально заправленная кровать, в воздухе снова неуловимо пахнет выпечкой. Он точно сходит с ума. Всю неделю от Вальжана нет никаких вестей, и это как-то неожиданно. Не то, чтобы он надеялся, что мозгоправ после своего побега позвонит на следующий же день, но не давать о себе знать так долго? Какого черта он о себе возомнил? В конце концов, он не единственный, кто может задавать дурацкие вопросы о детстве, прежней работе, родителях и прочем! Да если Жавер захочет, то через час у него будет подробнейший список самых лучших психологов, выбирай - не хочу! И в этом-то всё и дело. Он не хочет больше выбирать, он уже выбрал. Он впустил его в свой дом, он впустил его в свою голову, он впустил его в свое сердце. Если бы невесть откуда взявшийся Вальжан спросил у него:"Эжен, что Вы по этому поводу чувствуете?", он бы честно ответил - я в ужасе. Я в ужасе, потому что никто не подбирался ко мне так близко, я сам почему-то этого не хотел. Я в ужасе, потому что не знаю, что делать и что говорить, я в ужасе, потому что не знаю, как себя вести, я в ужасе, потому что боюсь все испортить. Если бы Вальжан спросил:"Эжен, чего Вы в таком случае хотите?", он бы ответил - чтобы ты больше никогда не исчезал так, словно тебя и не было. За неделю, проведенную в сомнениях, отрицании, какой-то глупой надежде и снова сомнениях он решается сделать то, что по большому счету ему не нравится. Но сделать это нужно. В конце концов, Вальжан же говорил, что он должен делать что-то и для себя? Так что он просто выполняет предписание. И если это Вальжана как-то заденет или разозлит... что ж, он найдет способ загладить свою вину. В конце концов, всё это стоило провернуть хотя бы для того, чтобы услышать, как Вальжан выругается. Очень замысловато выругается, стоит отметить. - И Вам тоже доброе утро, - Жавер не может удержаться и не ответить. - Обычно люди звонят и записываются ко мне на прием. - Обычно люди не сбегают из моего дома. - Один-один, - усмехается Вальжан и усаживается поудобнее. Какое-то время молчит, затем произносит: - Ну, и о чём мы будем говорить на этот раз? Теперь очередь Жавера молчать. Правда, делает он это недолго - слишком много времени до этого было потрачено на молчание. - Я хочу, чтобы Вы рассказали мне о себе, Жан. Вальжан усмехается: - Мне казалось, что узнать обо мне для Вас не проблема, инспектор. Ведь, если верить слухам, у Вас целое детективное агентство, и, как говорят, оно далеко не последнее в Париже. Хотя иногда люди склонны преувеличивать... - Люди много к чему склонны. Жавер встает, подходит к окну, смотрит на улицу с таким видом, будто то, что происходит там ему гораздо интереснее происходящего здесь. Считает про себя до десяти и медленно произносит: - Несколько дней назад я едва не сделал то, о чем Вы сейчас говорите. Едва не воспользовался своим положением, связями и умениями, чтобы заполучить всю Вашу подноготную. А потом понял, что так я не хочу. Это будет неправильно. Я хочу услышать все от Вас. Все, что Вы сочтете нужным мне рассказать. И Вальжан рассказывает. Вернее, сначала он делает звонок и отменяет встречу с очередным пациентом, который должен был прийти через час, и Жавер чувствует укол совести - настолько нарушать планы он не собирался. Но Вальжан вовсе не выглядит расстроенным или огорченным. Он быстренько что-то царапает в ежедневнике, а затем начинает говорить. Он говорит так, словно готовился к этому. Хотя кто его знает, чем он занимался в ту самую неделю, может, вставал перед зеркалом и репетировал, думает Жавер. Он слушает и слушает про все, и про хорошее, и про плохое. Кажется, что плохого было больше, но странное дело - Вальжан совсем не сожалеет об этом. Дважды они хохочут, как сумасшедшие. Один раз Жавер просит сделать паузу и выходит покурить. Зажмуривается так, что становится больно и думает - будь я тогда рядом, все было бы иначе. Я бы постарался, чтобы было хорошо. Когда он возвращается, то обнаруживает на столе стаканчик с овсяным латте и выпивает его, не чувствуя вкуса. Оно и к лучшему, потому что вряд ли веганы за это время научились варить хороший кофе. Когда все истории подходят к концу, Вальжан спрашивает: - Что теперь? - Теперь, - медленно произносит Жавер, и ему одновременно хочется и зажмуриться, и смотреть на Вальжана, не отрываясь, - теперь я вынужден прекратить нашу терапию. - И по какой же причине? - Вальжан улыбается так, что ужасно хочется его поцеловать. Или укусить. Или и то, и другое сразу, Жавер еще не определился. - Ну, я не настолько сведущ в психотерапии, но мне кажется, что это неэтично - встречаться со своим пациентом, а именно это я и хочу Вам предложить. Встречаться. Вальжан целует его первым. Через пару недель Вальжан перевозит к нему свои вещи. Разбирая их, они много говорят. Они вообще много говорят, обо всем, и Жавер находит это восхитительным. Плохие сны больше не тревожат его. Может быть, из-за разговоров, а может, потому, что Вальжан крепко обнимает его каждую ночь, Жавер чувствует это даже во сне. Чувствует, что он не один.