То, что спрятано под рубашкой

Одно увечье Мигеля видели все, в том числе и Лопе – уж слишком бросалось в глаза то, что левая рука у него работает с трудом. Это невозможно скрыть, как ни старайся. Зато все остальные можно было скрывать от прочих глаз, позволяя заглянуть под рубашку и колет лишь немногим. И, честно говоря, Сервантес долго не хотел допускать де Вегу в круг этих самых "избранных" – слишком хорошо знал его характер. И понимал, что Лопе вполне может не слишком этично высказаться о шрамах Мигеля и о том, как и при каких обстоятельствах он их получил. Но с другой стороны... Мигелю было уже довольно трудно скрывать и дальше эту часть своей жизни от возлюбленного. И даже не столько потому, что ему трудно лгать Лопе, а потому, что... неудобно постоянно не снимать рубашку, даже во время любовных утех. Да и де Вега уже откровенно начал над ним и его закрытостью посмеиваться. Не с целью задеть, скорее просто из-за собственной раскрепощённости (если не сказать, распутства), так что Сервантес не обижался так сильно, как мог. А как истинный кастилец, он мог обижаться долго, мучительно и испепеляюще, но предпочитал не тратить понапрасну душевные силы на это. Но в какой-то момент всё же решился. И будет глупостью отрицать, что почти безобидные шутки Лопе его не доконали. – Интересно, почему ты так упорно не хочешь раздеться? – рассуждал вслух де Вега, довольно развалившись на постели, – Будто я не видел обнажённых мужчин, не думаю, что ты чем-то от прочих отличаешься. Ну, кроме руки... Договорить ему Мигель не дал – довольно резко подскочил на ноги и, почти оторвав завязки с ворота, начал раздеваться. С одной рукой было неудобно, но он привык, да и на раздражение можно списать некоторую неуклюжесть. Ему будет потом мучительно стыдно, но... дальше терпеть нельзя. Когда-нибудь это всё равно откроется, так пускай лучше он сам покажет, чем Лопе намеренно будет за ним подглядывать. – Мигель, что ты... – Лопе прекратил паясничать, быстро поднялся и протянул было руку в сторону Сервантеса, но тот сделал пару шагов назад и повернулся спиной. – Ты, кажется, хочешь увидеть, почему я так страшусь обнажиться перед тобой, – несколько зло выплюнул Мигель, рывком стащил через голову рубашку и отбросил её в сторону. Наверняка Каталина его потом отругает за это, но сейчас ему было плевать, – Ну так смотри, раз уж не можешь умерить своё любопытство и свою желчь! Непонятно, отчего больше пошло мурашек по спине – от неожиданной прохлады после раздевания или от молчания Лопе, но Мигель, подавив желание сгорбиться, спрятаться, наоборот расправил плечи и, подняв здоровую руку, положил её на правое же плечо. Рядом с глубоким шрамом, что спускался на спину – это был один из немногих, оставленных не плетью. Лучше, правда, от этого он не становился, потому что его оставило тавро. Остальные же... Мигель прям физически ощутил, как плеть, вымоченная в соли, касается его спины и против воли съёжился. Увы, его слишком много били, чтобы не осталось следов – щербины шрамов пересекали спину от самых плеч до поясницы. Были ещё на руке, не сильно глубокие, множественные и заметные, но их уже оставили другие, те, кто должны были спасти руку, а в итоге оставили его калекой, ещё и изуродовали. – От... откуда они? Лопе в этот раз изменил себе и не решился сразу же дотронуться до чужой кожи. Отчасти потому, что не думал, что всё настолько ужасно. Он, разумеется, слышал, что алжирский плен жесток, но не осознавал этого в полной степени. До этого момента, когда Мигель, хоть и побуждаемый обидой, но показал себя. Себя и свои шрамы. И де Вега не был к такому готов. Потому что даже он не может себе позволить шутить над подобным, однако, всё же шутил. По незнанию, конечно, но шутил, и теперь так и чувствовал, как его захлёстывает чувство вины. – Скажем так, остальным повезло меньше – их трупы висели на крепостных стенах до тех пор, пока птицы не обклевали их лица. Мигель и сам удивился тому, насколько холодным был его голос сейчас. Похоже, жестокости настолько пропитали его, что уже не трогали совершенно. Но снова развести плечи не получалось, нахлынула какая-то неловкость. И не получалось посмотреть Лопе в глаза – и хотелось увидеть его лицо и было очень страшно. Что он о нём подумает? Самому Лопе было столь же неловко и страшно, но уже по другой причине. Он столько времени задевал Мигеля своими словами, но ни разу даже и подумать не мог, как сильно они обижают его. Да и как можно было это понять – сам Сервантес редко вообще поднимал эту тему, а де Веге... Де Веге было не особо интересно, правда ли разговоры про Алжир или нет. И, как он теперь может видеть, это было ошибкой. Которую ещё можно попробовать исправить. – Я могу... дотронуться? – дрожащим голосом спросил Лопе. Его дрожь не удивляла, в отличие от Мигеля, который даже из-за плеча посмотрел на возлюбленного. И увидел, что тот очень удивлён и откровенно напуган открывшимся зрелищем. Его можно понять – мало какой молодой человек привычен видеть подобное, но всё равно к горлу подкатился ком. – Да, – хрипло выдохнул Мигель, отводя взгляд, – Если тебе самому не противно, конечно... Он хотел сказать что-то ещё, про его тюремщиков, про Хасан-пашу, которого его увечья даже немного забавляли, но осторожное касание ладонями до спины, казалось, выбило у него весь воздух из груди. А уж когда Лопе обвил его руками, обнял и прижался лицом к спине, как раз там, где шрамов было особенно много, так и вовсе с трудом вспомнил, как дышать. Просто замер от того, что де Вега решился на столь тесный контакт со столь отвратным существом. Конечно, они и раньше тесно обнимались, но тогда ткань скрывала это уродство. – Прости меня, – тихо выдохнул Лопе и потёрся щекой о спину Сервантеса. – И ты меня, – также тихо ответил Мигель и всё же немного расслабился. По крайней мере, дышать стало чуть легче без неприятного спазма в горле от волнения. Оба знали, что виноваты друг перед другом. И от слов прощения стало легче. Много легче. – Если... если тебе неприятно, то можешь и дальше не раздеваться полностью, я пойму... – А ты сам этого хочешь? Мигель какой-то частью своей сущности хотел, чтобы Лопе не хотел этого – ему впервые за долгое время было не столь тошно и тяжело находиться с кем-то рядом полуобнажённым. Но понимал, что, скорее всего, де Вега согласится – неприятно всё же смотреть на чужие шрамы, особенно столь неприглядные. – Нет. Я хочу, чтобы ты был спокоен в этом вопросе. Так что... я буду счастлив, если ты позволишь мне видеть тебя таким. Лопе ближе прижался к Мигелю, желая хоть немного уменьшить его боль, которой наверняка много и которую он так долго игнорировал. – Значит так и будет, – неожиданно для себя ровно и спокойно проговорил Мигель, – Буду рад исполнить твоё пожелание. В ответ де Вега мягко дотронулся губами какого-мелкого шрама у основания шеи Сервантеса, заставив того рвано выдохнуть. Но дальше не зашёл и снова просто приложился щекой к чужой коже. Им ещё много придётся обсудить, но явно не сейчас. Всё, что могли и должны были, они уже сказали.