руки
руки были нежными. пусть и с искусанными до крови ногтями, что выделялись красной полоской кутикулы, заусенцами и тёмными ранками, что каждый раз изменялись и дополнялись. иногда он позволял им заживать, но привычка есть привычка, и от неё избавиться труднее, чем кажется на первый взгляд. этот взгляд принадлежал Николаю, что всеми силами убеждал друга прекратить издеваться над своими чудными, такими прелестными по его мнению руками. и пусть попытки тщетны, он не останавливался. даже носил с собой крем для рук, чтобы нежно намазать его, круглыми движениями втереть в чужую кожу. может, поэтому руки Фёдора стали такими нежными в какой-то момент? или это нежность от действий? после каждой драки Гоголь приходит в ссадинах к уже родной, старой, заброшенной пятиэтажке, где его ждёт родное тепло и столь обожаемые руки, которые будут расцелованы, как только парень закончит обрабатывать мелкие царапины и синяки. возможно, под глазом останется фингал, из носа будет течь тёплая струйка крови, рукой не пошевелить, волосы спутаны, хромота или что похуже, но блондин всегда придёт на их место на крыше старого дома и будет смеяться, пока на вид спокойный парень латает его раны в очередной раз, смотря.глаза
он смотрит так глубоко и понимает так много. смотрит дальше любого человека, видеть каждую щель и каждый замок, каждый ключ, каждую трещинку в человеке. ему всегда удавалось получать отличные оценки, он всегда знал как найти подход. но даже редкая улыбка так не подходила в бездну его глаза. смотря так, будто он не ученик десятого класса, а старец, что прожил так много, что познал и смысл и суть существования в этом мире или их отсутствие. взгляд малиновый, не позволяющий соврать кому угодно. кому угодно кроме Николая. тот всегда улыбался, смотря в эти глаза, смотрел своими разными. зелёный и белый. много кто говорил, что это линзы, что тот просто выпендрёжник и хочет казаться уникальным, но это реальный цвет глаз. и Фёдор любил эти глаза так же, как Гоголь любил его глаза. стол родные и прекрасные. чужая пара была с блеском, они искали переключений и страсти, пусть и были пусты, если хорошо присмотреться в самую их глубину. вторые же, его, Достоевского, собственные, как и было описано ранее, смотрели в самую суть и были глубже самого Байкала, вселенной и чего-либо ещё в этом мире. так прекрасно дополняют друг друга, хотя, глупость людская и не была способна понять их союза. даже глупые одноклассники смеялись. ведь как такой клоун может быть в лучших друзьях в тихого, но такого веющего ужас парня? для их отсталых мозгов это было нереально. так думал и сам Фёдор и сам Николай. но зачем забивать голову окружающими людьми?губы
к ним хотелось прильнуть. они редко украшали лицо в улыбке, редко раскрывались для пустых речей, использовались по назначению лишь в тех случаях, когда нужно было отвечать что-то на чужую болтавню во время очередного вечера на крыше или в доски в школе, где бывал Достоевский редко в силу своей почти призрачной незаметности и тихого нрава. кто-то даже вздрагивал, когда слышал смутно знакомый голос, не помня, когда в последний раз одноклассник открывал свой рот в присутствии чужого. а чужими считались все, кроме Николая. даже учителям он отвечал исключительно кивком. на любые распросы внимания не обращал, говорил лишь сухие фразы, отвечал совсем отстранённо и незаинтересованно, будто человек перед ним пустое место, куда можно было бы поставить что-то более полезное. а ещё Фёдор любил читать. и иногда, холодными вечерами у кого в квартире, он зачитывал страницы стихов или романов для лежащего на его коленях Гоголя. а Колька слушал. слушал внимательно, но не сюжет стиха или книги, а голос. столь родной, заставляющий покрыться мурашками. даже самое скучное и никогда не интересующее ранее звучало из этих искусанных уст так, что хотелось слушать снова и снова, будто это не задача по физике, а нечто большее, что-то за гранью этого мира. что-то только для него. Николай никогда не мог отвести взгляд от этих слишком ярких на фоне бледной, почти болезненной кожи губ, что неторопясь шевелись, пока тонкие пальцы перелистывали страницу какой-то старой и, по мнению Коли, заумной книги, которую сам он читать лениться, а вот из уст своего друга послушает. эти губы приятно ощущались на розовой от слёз щеке в ночную метель, когда жуткие, холодные кошмары преследовали и догоняли с новым ужасом, когда хотелось забиться в угол и рыдать. брюнет всегда гладил, успокаивающе напевал какую-то колыбельную, зная, что от его голоса Николаю станет лучше, он снова заснёт и проснётся тем же весёлым парнишей с улыбкой до ушей. и эти губы никому не расскажут о том, что этот весельчак рыдает ночью, что боится грозы и своих кошмаров, преследующих его так долго в его жизни. и что любит своего друга так сильно, что даже его удушающие объятья на переменах не сравняться даже немного. даже не приблизятся. Фёдору не нужно слышать слова любви, чтобы знать эту простую истину. Николаю важно говорить слова о любви, чтобы знать, что они будут взаимны. эта противоположность притягивала обоих, давала возможность втянуться в нежные объятья на долгие часы, слиться в невесомом поцелуе, который иногда перерастает в нечто большее, чем обычные чмоки между делом. им обоим важно понимать, что они любимы, только кто-то знает это всегда, а кому-то нужны доказательства в виде обычных слов.- "я люблю тебя."
"я тебя тоже." они оба не могли отвести взгляда друг от друга, видя всё больше и больше трещин и осколков давно разбитой души. каждый готов собрать каждую крошку, склеить и сломать снова, чтобы потом было что собирать вновь. и каждый знал, что другой не против, в только за. это никому не известная любовь. такая невесомая и непонятная. они щупают почву, но доверяют друг другу больше, чем себе. и каждый не может оторвать взгляда. каждый невозможно долго всматривается в каждый изгиб и линию чертежа чужого сердца, забираясь глубже в этот сложный механизм боли и страданий. невозможно отвести взгляд.