Сотканы во крови и костной пыли

Валерии 14 лет

      Под умеренный голос мужчины в библиотеке разносится скрип измученного пергамента. Дни, когда Валерия рвала несчастную бумагу, усеивала полотно кляксами чернил или ломала ножку пера, давно ушли. С вечера её приезда минула всего пара месяцев. Девочка им не доверяет. Никому из них. Она, вернее, схожа на дикое животное, кротко ступая по широким коридорам особняка и ютясь в его углах. Лера выросла среди людей, которые потакали стенаниям её матери. Тех, что ставили горе мёртвых превыше страданий живых. И она не может победить эту отраву. Уверовать в чужую доброту, пусть и небезвозмездную. Не может прочувствовать сполна мягкость перины, ясность солнечного света в собственной просторной опочивальне и теплоту яств на столе. Не смеет понять терпение учителей, благосклонные улыбки хозяев дома и их щедрые жесты. Ей дивно, что от неё не требуют помощи в хозяйстве и не зазывают хлопотать над младшим сыном семьи. И стоит девочке усомниться в серьёзности чужих слов и настроений, они берут её с собой при отъездах, зовут к семейному досугу и представляют своей фамилией. Юная целительница мало тоскует о матери. Может, на то лишь не находится сполна времени и сил. Но некоторыми вечерами она просит справиться о здравии и благополучии родительницы.       Цепляясь взглядом за рисунок на лепестках растения, Валерия задерживает руку над пергаментом. Ей особенно приходятся по душе красочные учебники и старинные книги, которыми полнится библиотека. В поднятой голове шею ведёт тянущей болью и нуждой ссутулить плечи. Темень и схожие на тиски стены родного дома приучили её зажиматься подле собственных писем и украдкой добытого чтива. И пусть подушка на табурете мягка, упражнения в осанке за учёбой и будничным досугом сходят на одно из страшнейших наказаний. Так и жди, что кто-то огреет палкой за опущенную голову или зажатые плечи. Надуманные наказания так и не исполняются, но указывать на то, исправлять поставу тела никогда не забывают. Стул для учёбы не дозволят, чтобы спинка не искушала, и дела подыщут под стать слабой спине. Из тех Лере особенно нравится непокорная грубым рукам музыка, первые занятия за клавесином или роялем в личном представлении походили на сущую суровую насмешку. Ныне она ведёт взглядом по резным столбикам второго этажа и лепнине, что обрамляет высящиеся над головой арки из серого камня. В тени цвет выглядит сизым. Дневное солнце здесь скрыто за тяжёлыми шторами оконных ниш, открывают которые лишь для учёбы. Свет, льющийся сквозь витражную мозаику стекла по левую руку, холодный – тусклый. Отголосок уходящей зимы облачает чернила в чёрный. Лера ступила сюда впервые под руку с Михаилом, когда юноша показывал ей дом. Наглец тихо в аккуратной манере смеялся без толики совести в светлом голосе, когда она спросила, дозволено ли ей брать с полок все эти собрания и перевязанные свитки. Миша говорит, до тех пор, пока девочка подходит к бережно сохранённым знаниям с уважением, она может распоряжаться ими, как пожелает. Он считает, что всё то принадлежит ей в равной же степени, как и ему. Первые недели Валерия смеялась этим словам, желая отыскать в том суровую уловку. Предлог, за которым она бы последовала и осталась, обманувшись. – Лера, ты не слушаешь, – капля упавших с пера чернил пачкает пергамент и побелевшие от напряжения пальцы. Нелепица. Славно, что не держала руку над книгой. Тишина удушливо свивается вокруг. От окна веет холодом. – Мне нет толку сотрясать воздух, чтобы стены послушали мои речи. – Простите, – девочка часто моргает, опуская взгляд и гоня от себя морящие настроения, принесённые дневным солнцем.       Румянцевы учат её многим исключительным навыкам. Слушать стороннее и исполнять своё дело одновременно. Следить за лицом и жестами собеседника... Отложив перо, она ведёт головой в сторону, тихо вздыхая. Господин Алексей на неё даже не смотрит и от того чужое знание о всяком мановении её головы ощущается более чуднó. Солнце, льющееся с оконного витража, рисует тёмно-русые волосы сердцебита медовым оттенком. Вольные кудри падают ему на лоб в слегка склонённой голове, и то совсем непохоже на князя Николая, чьи прямые коротко остриженные волосы в обыкновение аккуратно уложены набок. Алексей – его младший и единственный брат, что читается даже в более утончённых чертах лица и сполна вольных манерах. Когда Валерия встретила этого человека, его мера мягко улыбаться вдоволь тревожила юное сердце. Мужчина походит, вернее, на того человека, кто не сыщет нужды браниться и посмеётся всякой неурядице. Очень скоро, девочка обнаружила, что этот сударь в семье лишь свободнее. Его чаще можно обнаружить в стенах особняка или застать за бранным словом.       Едва ступив на порог княжеского дома, Лера страшилась узреть обилие вычурных неудобных одежд, но та нелепая боязнь развеялась, ведь вне приёмов и придворной жизни Румянцевы не носят то, что отличает их от многих равкианцев. Пусть и ткань собственного платья дорогая. Добротная. У сердцебита и вовсе красным нарисованы лишь выглаженные штаны не то из бархата, не то из велюра, различать которые пока не удаётся. Светлая длинная рубаха простая – подпоясанная тяжёлым кожаным ремнём с видным серебряным окаймлением. Но не одежда выдаёт их положение. Валерия заостряет внимание на неестественной прямоте спины, заложенной за спиной руке и той другой, что держит книгу у груди. Смотрит на выверенное выражение лица. Господин Алексей стоит подле стола с массивными скруглёнными ножками и разложенными на том открытыми книгами. Он изучает с ней грамоту, письмо, этикет. Ставит речь, когда на то находится час. Описывает историю и в отсутствии князя сполна повествует о становлении семьи и их достоянии. Девочка до сих пор не выспросила, почему ему поручают то делать? Отчего дозволяют говорить столь открыто с чужим человеком и прозябать дни за занятиями с ребёнком, что и фамилию их в настоящее время не носит. – И кто же вы взаправду? – перебирая пальцами угол пергамента, она не желает обидеть старшего человека своей рассеянностью, сетуя в большей мере на собственную несобранность. – Ты желала сказать «мы»? – тепло улыбаясь, господин Алексей переворачивает страницу одним плавным мановением руки. – Боюсь не унести тяжесть будущей фамилии, когда перо из руки до сих пор выскальзывает, – Лера с сожалением смотрит на выведенные ранее буквы, страшась, что её слова покажутся сердцебиту полными насмешки над чужой значимостью. Её страшит то в полной мере. Понятие, что излишне простую и неумелую девушку они выбрали для продолжения векового дела. – Малые дети в этой семье одарены лишь кровью, но никак не умением писать. В этом нет ничего постыдного, – мужчина слегка встряхивает плечами, словно чужой мудрости никогда не претило, что ей не были знакомы грамотные написания многих слов и умения, которыми обладали даже самые малые дети. – Всему можно научиться. И ты, несомненно, посягаешь на титул самой скромной девушки в этой семье, – произносит он в неясном выражении, точно нечто припоминая. – Я не отвлекаю вас от забот, господин Алексей? – Ты – моя основополагающая забота, Валерия, – сердцебит без единого звука закрывает книгу, садясь на лавку подле стола. Манеры теряются в облике человека, что живёт ими, но ей зримое до сих пор в той мере непривычно, что девочка никогда не устаёт отмечать, как люди в этой семье аккуратно поправляют одежды, следят за положением ног и настроением собеседника. – В равной же мере, сколь ты есть забота всех старших членов семьи и сколь той являются остальные дети. – И кто же «мы» есть? – спрашивает, не позволяя щекам раскраснеться от трогающего чувства. Пусть и сердце непременно её выдаст. – Что бы ты могла сказать из прочитанного и услышанного? – уточняет господин Алексей непременно в тон минувшим словам. – Но не то, что ответила бы чужому человеку. – Румянцевых нарекают мастерами, мудрецами или учителями... Никогда воинами, – до тех пор, пока Лера не заслышала о выездной охоте, которую посещает князь Николай, и занятиях Михаила в стрельбе и обращении с луком или мечом, она не верила, что эти люди вовсе способны держать в руках оружие. Сколь бы ужасающие, иногда кровавые речи о них не складывали. – Кто-то считает нас судьями. – Могла бы ты подобрать слово, объединяющее многие эти понятия? – в доброй манере усмехаясь на замечание о чужих речах, мужчина складывает руки на коленях, одобрительно кивая её незнанию. – Это хорошо. Виденье семьи строилось годами. После смерти Адрианы тому Дарклингу было важно, чтобы связь между нами ослабла. Как и понятие о том, что мы способны сражаться, – произносит он с некоторой хитростью в выражении лика. – Особенно значимо, чтобы царь и его вельможи не считали, что мы с Тёмными генералами заговоры плетём... – А это не так? – Михаил тебе поведал? – в подлинном интересе, господин Алексей немногим ведёт головой, точно ловя своего племянника на том, о чём говорить ему не было дозволено. Трещина по маске чужой безукоризненности. И та ненастоящая. Едва ли Валерии удалось сыскать то, за что удалось бы уколоть золотого мальчика. Тому в этом особняке точно и сами стены подыгрывают. – К чему его слово, если не нашлась бы иная причина Дарклингу устраивать чужие жизни и расхаживать по свадьбам? – выговаривает она резче необходимого. А может, той мерой лишь кажется собственный голос, пестрящий среди умеренного тона голоса её собеседника. – Он бóльший аристократ, чем мы, сколь бы ни был ужасающим наших врагов воином. И гениальный стратег не в меньшей мере. Почему бы ему не интересоваться жизнью высшей знати? – Но не устраивать её, – твердит в своём убеждении девочка, находя нечто в том нелепом противостоянии. Учение немалое. Мужчина не считает необходимым с лёгкой руки посвящать свою воспитанницу в неведомые истины. Он указывает, как разыскать их. – Я не назову это «заботой», но Дарклинг заинтересован в вас. Сначала я бы окликнула это сотрудничеством. Но не сейчас. – Для того, кто годы провёл взаперти, ты на редкость проницательна, Лера. Это умение будет пригодным, – заключает господин Алексей в одной из многих похвал. Кратких. Полных мудрого подхода и суждения над чужой мыслью. – В давние времена было неумолимо важно, чтобы это.., – в кратком жесте он указывает на окружающую их библиотеку с её высящимися в двойку этажей книжными шкафами. – Не находилось во внимании царя. Поэтому связь между нами низвели до историй и слухов, которыми пугают придворных да малых детей. Спроси ты о том у знати, все посчитают, что тех же Мезле или Ришаров в минувший век Дарклинги поддерживали больше. Сила Адрианы была велика, но воистину одарённой её сделала вера. – Но вы неверующие.., – уточняет Валерия слегка недоумённо. Отсутствие икон или молитвенных уголков в доме не тревожит её благосостояние, но до сих пор видится загадкой. – Главное, не сболтни это при дворе, – журит сердцебит её в той мере, что слова со всей их твёрдостью оседают на коже. За лёгкость собственной речи. За то, что она могла бы неосторожно промолвить в обществе человека, которому о том ведать не стоит. – Обещаю посещать церковь раз в месяц и читать молитвы во здравие царя, – утверждает девочка с манерно положенной рукой на сердце. – Разумно, – господин Алексей раз одобрительно качает головой, что можно спутать с лёгким довольством. И уточняет, возвращаясь к своим минувшим словам. – Вера не в святых. В нашу природу. Она знала, к кому шла. И понимала, что Дарклинг станет слушать. Её желание постичь своё существо, заиметь равное с человеком слово и достойное существование среди людей, редкий труд – это сделало её великой, – произносит мужчина с неким иным выражением. Подлинной ложью будет сказать, что хоть кого-то из Румянцевых неинтересно слушать. Их речь обретает редкие краски, скользя бок о бок с великим историческим наследием. – В своих личных заметках она писала, что к потомку Чёрного Еретика тянуло тех, кто желал большего. Будь то силы, знаний или власти – значения не имело. Но особенно он ценил тех, кто умело «большим» распоряжался, – Лера в детской манере вопросительно вскидывает брови. Эти люди разбрасываются именами столь щедро, будто то деревянные монеты. Разве говорят в Равке в подобной мере легко о страшнейших преступлениях и проклятии, что пересекает эту землю? Но устои в окружающих стенах инаковы. – Адриана была многим, что легко равняли с армейским мастерством. Воином, солдатом, разведчицей... И за этим всем легко было не заметить, что она делает на самом деле, скитаясь по миру с руки Дарклинга. Знание – сила не меньшая. Великое умение, – молвит сердцебит в том тоне, словно полные силы слова способны обратиться в оружие, что ляжет в руки. – За всей погоней от чужих факелов да вил гриши были раздроблены. Нас не обучали, гнали отовсюду, редко дозволяли хотя бы рабский труд. Мы росли от угла к углу, откуда не выволокут свои. И пусть обучиться всему невозможно, меж становлением Второй армии и до возведения Малого дворца у Адрианы набралось сполна смелости, чтобы перенимать себе таинства со всего мира. Вторая армия росла, общество начинало меняться, Равка постепенно давала отпор на севере и юге... В одно из многих сражений она получила серьёзное ранение и почти истекла кровью. Как ты думаешь, что стало причиной её последующего разочарования? – наблюдая за своей юной собеседницей, господин Алексей чуть возвышает голову в вопросе. Точно она могла бы быть равной ему в этом разговоре. И та уверенность страшит не меньше. Валерия храбрится нередко. Она дразнит Михаила, но в дивной истине страшится даже взглянуть в глаза старшим членам семьи. А может, лишь не умеет держать лицо при разговоре. – Знание, что, погибни она, всё достигнутое умрёт вместе с ней? – От этой правды все представители нашей фамилии после неё — не воины. Румянцевы – хранители, – незнакомая крепость сквозит в чужом голосе. – Мы ведаем. Делимся знаниями и мастерством, когда приходит время. И мы это достояние бережём. А для того необходимо неменьшее умение сражаться. На поле боя нет столько времени на раздумья и технику, посему мы отдаём солдатам лишь некоторые пригодные навыки, а полную их долю бережём в своих умах и телах. Находим единомышленников. – Единомышленников? – Валерия слегка клонит голову вбок в подлинном недоумении. – Вам с Михаилом расскажут об этом. Когда придёт время, – звучит не теми словами, которыми могли бы отвлечь – унять интерес, отчего остаётся лишь вздохнуть, пусть и сказано отнюдь не мало. В вычерченной доброй усмешке сердцебита сквозит нечитаемое выражение. – Лестно знать, что меня не оставляют в неведении из-за чужой крови.       Потупив голову к открытому учебнику и собственным записям, Валерия мнёт меж пальцев ткань собственного рукава. Нервно в полной мере. Может, от того, что не ведает, где закончатся границы чужой милости. Князь Николай говорит, их не оскорбляет её недоверие. И Румянцевы не требуют от неё скорого единения с новым образом жизни. Лишь уважения к данному. Девочка уважала решения собственной матери, не смела перечить – и что с тем стало? – Ольга проводит с тобой значительную толику времени, – в выискивающей совсем юной манере господин Алексей склоняет голову набок, так что завитки его волос рассыпаются по лбу. – Её пример нисколько не воодушевляет тебя? – Я страшусь не вашего недоверия. Мысли, что вы избрали редкостно заурядную девушку для подобных амбиций. – Заурядный – слово людей, которые не желают потрудиться, чтобы найти прекрасное в понятии, – теряясь в лёгкости и плавности движений, мужчина встаёт, так что Лера дозволяет себе ссутулить плечи в разочаровании от мысли, что он уйдёт. И какого доброго слова ещё ждёт? Пусть и последняя речь тешит её сердце.       Среди завывающего за стенами ветра и тиканья настенных часов Валерия отмечает, что больше не слышит чужое неприступное сердце. И своё собственное бьётся в груди с полной силой, а воздух ложится на плечи давящей тяжестью. Первые недели привыкнуть к тому было особенно трудно. Сила Румянцевых не ощущается как точный удар, с которым могло бы быть сравнимо мастерство сердцебитов. Она постоянна в своей величине. Пронизывает окружающее и властвует над всем живым, с чем рядом сосуществуют члены семьи. Румянцевы здесь не прячут свои жизни за завесами – их сердца бьются. Сильно. Вольно. Остаются недосягаемыми, так что не удаётся хотя бы протянуть руку. И пусть многие в этой семье зовутся сердцебитами, их мастерство иное. Более славное. Широкое – полное размаха и власти над окружающим и живущим. Ощущается редкая сила не одним лишь тем, что способно рвать сердца. Но всем, чему подвластно ломать кости, выворачивать внутренности и сечь волю собственных мышц. Лера не видела, чтобы некто из Румянцевых хоть раз поднимал руку и исполнял жест, чтобы воззвать к собственной силе. Та точно вторит их мыслям и нуждам, растёт и крепнет в каждом из них, не нуждаясь в лишних указках. Господин Алексей лишь отходит к краю стола, отчего его профиль укрывает слабая тень. – Я разъясню одно знание, – он прячет руки за спиной, в привычной мере улыбаясь. – Но попрошу тебя вспомнить нечто. То, что тебе будет угодно, но покажется приметным в своих малых летах, – мужчина указывает себе за спину, не внимая недоумению своей собеседницы. – Я отвернусь, но старайся следить за лицом.       Воспоминания о детстве, проведённом в отчем доме, видятся не то нелепицей, не то издёвкой, от которой руки на столе не находят себе место. Мысли о недалёкой жизни полнятся многим. Валерия думает об Иване-дурачке, который не сторонился неурядиц и оставался верным своим убеждениям, а будучи запертым не позволял себе унывать, сколь бы тесен не был погреб, а розги тонки. Она вспоминает обо всех бесчисленных проделках и хитростях, которые помогали ей в учёбе и жизни, вложенной в четыре стены. Среди того закрадывается дума и о верной всему спутнице – боли, что следовала за каждым её начинанием и успехом в познании собственной силы. И сердце о том не тревожится. Лик остаётся спокойным. Шрамы на руках вспыхивают раскалённой сетью, опоясывающей предплечья. Перо пред глазами сбивает взгляд, так что в неосторожном туманном мановении девочка сбивает чернильницу, опрокидывая ту себе под руки и пачкая рукава иссиня-чёрным. И сколь бы не были скоры её попытки то исправить, письмена пачкают листы пергамента, а в закатанных рукавах синий расползается по бледной коже. – Простите, – сдавленно шепчет Валерия, стараясь оттереть окрасившие линии шрамов цветастой сеткой чернила, когда господин Алексей придерживает её руки. Шаги его присутствию не свидетельствовали. А может, девочка их лишь не слышала. – Не нужно, – твердит он ей в умеренном – почти мелодичном тоне, когда Лера вдруг тянется, чтобы поднять испорченные бумаги. В тревожном вдохе ладони так и зависают над столом. Собственные подрагивающие пальцы, должно быть, холодные в своей бледности, сквозь которую линии вен видно. – Это уберут, – присаживаясь на край стола, мужчина кивает на листы пергамента и стол. – Одежды, – указывает на запачканные рукава, – можно выстирать. Это же, – проведя пальцами по растёкшимся чернилам и манерно мазнув теми по собственной щеке, он оставляет свою ученицу дивиться подобной картине. – Отмыть. Вещи исправимы и изменяемы. Но не то, что существует здесь, – сердцебит указывает на собственную голову, едва не пачкая и волосы. – Нельзя оттереть всё пережитое счастье, искоренить боль или решительность, – Валерия хмурит брови, не ведая вовсе, откуда берётся вся эта правота в чувствах, о которых сердцебиту не может быть известно. Мужчина лишь складывает руки за спиной, отчего разворот его плеч становится прямее. Не в поучении. В знании иной природы. Незнакомой. – Наши тела состоят не из одних лишь сердец да дыханий. Будь то страх и горе — всё лишь набор действий, запахов и изменений, которые нам дана сила не видеть, но чувствовать. Мысли зачастую путаются в головах, уста лгут, и лишь само тело молвит правдивее прочего. – Это бесчестно... – Но оправдано с твоей же молвы, – напоминает Румянцев ей о полноте переживаний за чужую ошибку в избраннице. Валерия считала, что её персона была одной лишь заботой Дарклинга со слов и умений её брата. Но всё истинно раскрывается сложнее. Знать не о здоровье человека, не о его биении сердца, но о чувствах – переживаниях, видится в той же мере пугающим, сколь непостижимым. – Что бы князь Николай в тебе не прочёл в тот день, судя о твоём присутствии здесь, легко утвердить – его это устроило. А я предпочитаю доверять слову своего брата. – Окажись существование гришей в худшем положении, вы станете опорой? – спрашивает девочка, стоит господину Алексею вернуться к столу библиотеки и, распалив свечу, сесть за разложенное собрание книг. Ей ведомо, что они обучают солдат, разъезжают по миру – ищут союзы, но то малое не может быть полным смыслом. – В беде, падении, революции, поражении, разрухе... Верно, – молвит мужчина, сосредоточив взгляд на сборниках пред собой. – Правда, мне стоит поумерить тщеславие, ведь то бремя уже не лежит лишь на наших плечах. – И всё-таки... Умение сражаться? – расправляя юбки платья, Валерия садится на своём табурете иначе, чтобы не разговаривать со старшим человеком спиной. – По Михаилу с трудом скажешь, что он решится хотя бы руку в крови испачкать. Гриши Малого дворца оттачивают свои навыки в бою, но как учитесь вы? Сомневаюсь, что можно натренировать удар, не отвесив никому пощёчину. Кроме того, в истории вашей семьи есть на редкость кровавые эпизоды. Не ошибусь, если скажу, что в паре книг Румянцевых нарекают теми, кто таит в себе жестокость. Или безумие. – Ты могла бы сказать, что я таков? – сердцебит несильно приподнимает брови, продолжая читать. – Не озираясь на князя, ты бы могла осудить меня подобным образом? Жестоким и безумным. – Нет, – в раздумье с губ соскальзывает заурядное хмыканье. Донельзя нелестная черта. – Вы довольно милы. – Значит, моё давнее обучение прошло с толком, – господин Алексей ведёт плечами, словно те громкие страшные слова его не заботят. – Несмотря на то, что я больше похож на своего брата или племянника, чем на тебя или Ольгу, узреть наше мастерство лучше с их рук. У любой ноши есть своя тяжесть, как и у любого знания есть цена. Когда люди смотрят на нас, они видят прекрасную завесу, застилающую подлинную картину векового восхождения и трагедий, – произносит он со всей нестерпимой полнотой понятий. Тяжёлым выражением. – Но сами Румянцевы умеют различать иную красоту в нашей природе, пусть та и соткана на крови и костях. – Мне всегда было дивно.., – услышанные слова напоминают Лере о думе, посетившей её мысли ещё многие недели назад, стоило только начать изучать историю. – После того, как её сын стал князем, об Адриане нет множества упоминаний. Кто-то говорит, что она прожила ещё пол сотни лет. Кто-то, что её убили в странствии. Для той, кто имела столь высокое значение, жалкая судьба, – она не дозволяет себе портить подол одежд испачканными руками, пока складывая мысли в разумные слова. Знает (верит), что не станут высмеивать за подобную глупость. – Ничего из этого не есть правда, так ведь? – Посвети меня в свои догадки, юная душа. – Она сошла с ума? – Если это можно наречь подобным понятием, – отвлекаясь от собственного чтива, господин Алексей кладёт подбородок на ладони, упираясь локтями в дерево стола. – Адриана была одержима, её общество выносили только собственный сын да, может, Дарклинг. «Нездорова» – подходит больше, – он несильно качает головой, точно перебирая на языке понятия. – Последние десятилетия своей жизни она потратила, перенося знания в книги и передавая их детям. А когда удостоверилась в том, что ей больше нечем с ними поделиться, пожелала покоя. Полагаю, Адриана была достаточно умела, чтобы обмануть нашу природу и оборвать собственную жизнь. Считается, что Румянцевы могли бы жить около полутораста лет, но в действительности, единицы из нас дожили хотя бы до сотни. Нас всегда преследуют ножи да пламя, гнев или зависть чужих, но чаще прочего мы сами обрываем собственные жизни. Коли желаешь, кличь это семейным проклятием. – Позволите спросить? – Лера прячет взгляд в высящихся рядках книг за чужой спиной, не имея понятия о том, что стало причиной всему интересу. И дозволено ли ей о том говорить. – Позволю. – Ваша жена..? – Валерия знакома с Василисой и Варей. Отказницей и сердцебиткой — девочками всего на год и два младше неё. Дочерями господина Алексея. Но она никогда не видела в стенах особняка иную женщину, кроме княжны Ольги. – Вини мой эгоизм. Думай обо мне плохо, – просит мужчина свою собеседницу, в словах о чём его улыбка теряется на меланхоличном лике. – Девушка мне по сердцу и владелица моего. Она была алкемом, и я любил шутить, что избранница меня опоила своими чарующими снадобьями. Непозволительный союз для нашей крови, – признаёт сердцебит в собственных думах. – Мой брат достаточно мудр, чтобы не допустить подобный брак, пусть и с любимой женщиной, но я был настойчив. Я верил, что вдали от всего этого ей будет легче. Считал, что смогу уберечь. Это упрямство послужило мне щедрым уроком, – признаёт Румянцев в тяжёлом взгляде. – Вторые роды прошли тяжело, сколь бы я не уповал на мастерство наших целителей. Моя жена долгое время болела. Не телом, – уточняет спешно, – душой. Полагаю от своей любви, она не могла примириться с суровостью знаний о том, с чем нам приходится бороться, и какая участь ждёт и меня, и нашу дочь. Сколь бы ты ни был умел, нельзя помочь тому, кто не желает быть спасённым, – произносит господин Алексей немногим тише, в чём живёт подлинная безутешность. – Но и уйти не могла. Нашла путь к покою истинно близкий нашей фамилии. Не смею судить её за то. Это лишь моя вина. Не стоило обрекать любимую девушку на подобную судьбу, — извечно замечая даже все малые порывы своей юной собеседницы, мужчина обращает к ней свой лик. – Скажи. Ты говоришь интересные вещи. – То ваша вина, но разве это можно назвать любовью или хотя бы уважением? Когда не принимаешь всё то, чем является любимый человек. – Я уже слышал эти слова, – выжидая мгновение, молвит сердцебит словами, полными чувств ей недоступных и далёких, – от своего брата. Кто бы знал, что даже в вопросах чувств он окажется куда мудрее меня. – Почему вы уверены, что я закончу иначе? – пусть и язык не повернётся сетовать на добротную жизнь. Те понятия о всём вековом наследии (безумии) становятся только сложнее, окрашиваясь сполна плотными густым красками. – Ты юна. Тебя можно обучить путям, что мы избираем, и понятиям, которыми мы судим. И ты наделена одним из немногих могуществ человека. Желанием познавать.       После своих слов господин Алексей велел ей более не утомлять себя письмом и вычиткой науки о целебных травах и плодах. Советовал подыскать книгу по душе, если она не желает покидать библиотеку. Валерия зашлась нуждой извиниться, когда отметила, что в следующий час сердцебит не вымолвил и слова, а улыбка более не скрашивала его вычерченное природой лицо. С чужого дозволения, может, она спросила о том, к чему прикасаться не стоило. Пусть и легко знание о том, что слова её будут значить малое.       Следом за теми думами, проносясь под лучи тёплого солнца, в безмолвный зал пронеслись Варя и Вася. Высокие голоса девочек рассыпались смехом, стоило им завидеть чернила на лице своего отца. Их тёмные густые волосы оказались заплетены в тугие косы, а сами сёстры были одеты в тесные брюки и косые рубашки, перевязанные на груди, что легко можно было бы спутать с нижними одеждами. И когда господин Алексей пожурил дочерей за то, что они убежали с занятия раньше положенного, Лера скоро догадалась, почему они пришли. Чувствовали настроение своего отца. Тогда она поспешила скорее откланяться, не желая их стеснять. Валерия в то время не была столь близка с детьми этого дома. Маленький Дима был ещё слишком мал, и они почти не видели друг друга. Варвара и Василиса её сторонились. И теперь то имело больший смысл. Но стоило подняться со своего места, девочки промолвили, что они все могли бы вместе спуститься к обеду. От того господин Алексей велел подогреть воды и подготовить полотенца, чтобы они могли умыться, а дочерям наказал сменить одежды. В зале для кушаний лишь подавали на стол, когда они зашли под высокие стены, что были расписанные тёмной бордовой краской и покрытые белыми завитками камня. Княжна Ольга в то время сидела в кресле подле окна и, несмотря на то что синий не был цветом семьи, платье из плотной ткани, что крупными складками юбок ложилось на пол, необыкновенно льстило её светлым волосам. И несомненно делало северный голубой хрусталь глаз ярче. Серебряная ножка бокала мелькнула в её руках, когда рубиновая жидкость ударилась о стенки бокала, стоило им поклониться в необходимости пройти через зал. Не сдержав собственную озадаченность, Ольга отставила вино на столик у ног. Когда ещё увидишь собственную невестку с синими руками и чумазого господина дома?       Складывая испачканные руки за спиной и прямя спину, Валерия с вызовом ведёт головой, когда Михаил, сидящий напротив своей матери, поднимает к девочке свой взгляд. Красный камзол лежит на спинке кресла. И чего в поднятом лике разыскать пытается или какого слова ищет? Она и его измазать в чернилах может, если понадобится. – Выглядишь так, будто нуждаешься в спасении, Алексей. – Я смиренно принимаю поражение, моя княжна, – мужчина манерно кланяется в истинной благородной манере. – Ты напала на дядюшку с чернильницей? – Михаил выпрямляется в своём кресле – точно предмет картины неизвестного художника. В то время Валерия его понимает скудно. И пусть своеобразное чувство юмора княжеского сына различить не тяжело, всё да ей кажется колючками в его идеальности и горделивой поставе. – И как ты только смеешь..? – спрашивает она с упрёком, чем несомненно его забавит. Если не Мишу, так и его матушку, которой их перебранки одна потеха. – Смотри, как бы она тебя не одолела с этой же чернильницей, Миша, – одни из зальных дверей открываются, в помещение проходит Ира, чьи мокрые распущенные волосы, что она унаследовала от матери, подвязаны платком. Видеть её в широких бесформенных штанах, заправленных в аккуратные сапожки, привычно. Не от того, что платья и юбки не приходятся ей по душе. Ирина лишь проводит всё своё время за занятиями, которые подобных одежд не терпят. – Стоит воспринимать те слова серьёзно, племянник мой, – наказывает тому мужчина прежде, чем старший Румянцев выходит из-за спины своей дочери. Его нередко можно застать с книгой в руках и с тонкими оправами очков, съехавших на нос. Он мгновение осматривает лицо господина Алексея. – Тебе сколько лет, чтобы в подобном виде расхаживать? – Побойся гневна этой земли, брат. Не все в этом доме столь стары, как ты, – Лера поджимает губы, с трудом сдерживая улыбку.       Заметив мановение со стороны юноши, она разглядывает Михаила, что желал отвернуть голову к окну, но споткнулся о её взгляд. Умеренное выражение его лица рассыпается усмешкой, и тогда девочка позволяет себе рассмеяться. Совсем неблагородно. И невзирая на озадаченные взгляды старших членов семьи, Ира очень скоро их поддерживает. Едва ли в этом доме ругают за громкий смех.

•

Валерии 15 лет

– Оно нравится мне больше, нежели придворные платья, – смущённо произносит Валерия, кротко держа руки на груди и смотря во всякий угол, но не в широкое зеркало, выставленное напротив. Пред тем помогая ей примерить одежды, княжна Ольга застёгивает пуговички плотного высокого воротничка, похожего на бесценное украшение. Шёлковая ткань того расшита жемчугом и золотыми нитями – Это то, в чём ты выходишь замуж как девушка из семьи Румянцевых, – пред тем убрав две её косы назад, женщина выходит из-за спины Леры и, поддерживая за локоть, подводит ближе к тяжёлой раме зеркала. – Волосы соберут. Поверх будет надета старинная тяжёлая опашень¹... Но на приём в Большом дворце придётся одеться иначе.       Под босыми ногами лежит мех шкуры, отчего кожу покалывает. Валерия не ведает вовсе, куда стоит положить руки, расхаживая в подобных одеждах. И для чего только учится и познаёт всё это тонкое мастерство? Юбка платья пусть и сшита из тяжёлого бархатного на ощупь материала, что держит форму и аккуратно волочится по полу, но лишена панье². Бёдра и талию не сдавливают прутья. Девушка с придыханием рассматривает искусные рисунки. Цвет насыщенный – красный, но нет в том излишней резкости. Ткань расшита мудрёной россыпью драгоценных камней – рубинов и иных чёрных, названия которым она не ведает. Лера поворачивается к солнцу, отмечая, что пояс, венчающий платье, исполнен мельчайшей вышивкой, являющей отблески цветов и мельчайших лепестков. Высокие узкие манжеты рукавов противоположно – сполна приметны и расписаны золотыми завитками. Ткань белая, как и весь верх платья. Плечи и спина покрыты резной вышивкой, которую скроют верхние одежды. Собственный лик в тот час лишён украшений, волосы заплетены на девичий манер, а щёки, несомненно, красные не то от переживаний, не то от страха испортить подобную работу швейных мастеров. В обилии прогулок, дневного света и добротной пищи её кожа стала более гладкой и обрела здоровый цвет. Но разве есть что-то приметное в её зелёных глазах и розовых щеках? Лоб и тот широкий... До её знакомства с Румянцевыми, никто не говорил, что она красива. Мальчишки её сторонились, а подруг и вовсе никогда не было. Кто станет водиться с девчонкой, что держат взаперти? Но Михаил, стоит только разыскать его без дела, пишет стихи о красоте её глаз и силе характера, пусть и не позволяет те зреть, зачитывая отрывки. Однажды Валерия спросила его, почему он не говорит всё в простых словах. Но на таковую речь золотой мальчик ответил, что не станет этого делать до тех пор, пока живо знание, что она ему не поверит. И размыслив о сказанном, девочка свыклась со знанием о его правоте. Не поверила бы. Потому что считала, что Михаилу приходится мириться со всем этим в нужде угодить семье и долгу. А стихи он пишет, чтобы меньше терпеть её докучающие настроения и обратить чужую благосклонность к своим ногам. – Я совершенно неповоротлива и не создана для танцев даже в столь чудесном платье, – девушка раз вращается на одном месте, отчего юбка платья несильно разлетается в стороны. – Учитель говорит, что ты чудесно чувствуешь музыку и запоминаешь рисунки, – княжна Ольга подходит ближе, беря её за руку. – Но двигаюсь? Уверена, деревянный человечек и то бы шагал плавнее. – О, Валерия.., – женщина несильно сжимает её ладонь, умеренно улыбаясь. А после протягивает руки к одной из её кос, развязывая тугие шнурки. – Неважно, во что ты одета или сколь изящно возносишь руку, эти зеваки со смердящими дыханиями найдут, за какой неаккуратный шаг осудить. Ничего из этих дурных слов не имеет значения. В конце этого пути они те, кто будут обязаны поклониться тебе, – расплетая волосы Леры, княжна Ольга мгновения молчит. Её аккуратные пальцы замирают. – Я желаю, чтобы ты знала... Я воспитываю не одного лишь наследного сына этой семьи, я воспитываю мужчину. Если Михаил обидит тебя, – взгляд княжны окрашивается серьёзными тонами. – Сколько бы тебе ни было лет, знай, что всегда можешь прийти ко мне.       Сударыня этого дома никогда не переставала быть тем человеком, кто восхищал бы Валерию больше прочих. Она была той, кто обучал юную невесту этого дома мастерство целителей, разъезжая с ней по равкианским городам и помогая рука об руку раненым, многим хворым. Княжна Румянцева никогда не признавала, что была в том мастером, и любила говорить, что они изучают их разделённую науку вместе. Она зачастую была холодна и остра в лице, пусть и крепкая фигура выдавала в женщине фьерданский склад. Она казалась молчаливой и никогда не говорила в полный голос, но обладала такой необъятной силой духа, что люди никогда не смели её перебивать, а то и слушали с открытыми ртами. До того Валерия не понимала, что то значило, когда о Румянцевых говорили как о тех, кто возносит своих женщин, как равных. Слова о представшем показались малы, когда девочка узнала быт этой семьи. Она видела, как князь Николай ходил к своей жене за наставляющим словом, и велел вести дела с Ольгой, если его не было рядом. Он кланялся ей столь низко, как не каждый крестьянин преклонял колени пред своим царём. Старший Румянцев возносил и славил руки своей княжны, в какой мере немногие господа удосуживались хвалить своих мастеров. Лера её уважала, страшась признать то, что не требовалось много времени для признания в тёплых чувствах ко всей обретённой заботе. Девушка верила в правдивость того, видя княжну Ольгу с каждым из её детей. Валерия страшилась узреть в ней мать, которой у неё никогда не было. И даже теперь женщина уложила её вьющиеся от кос волосы вокруг плеч в знании, какую головную боль те тугие убранства доставляют её юной невесте. Носи, Лера, пока дозволено.       В следующий час они вышли на улицу, чтобы она могла привыкнуть к тяжести одежд. Дивно было разгуливать вот так – под руку, ступая по яблоневому саду, убранная земля которого покрылась зелёным ковром. В начале лета деревья здесь окрасились россыпью белых и розоватых цветов, нависая над своими властительницами неизмеримой красоты сводом. – Я родилась и провела своё детство в деревне неподалёку от города Фельстед вместе со своим старшим братом, – молвит княжна Ольга, пока они ступают дальше от заднего двора дома. Воздух полнится не уходящей колкостью прохлады, отчего в многообразии чувств есть нужда воззвать к своим силам, чтобы согреться. – Он мечтал стать дрюскелем, – не сумев сдержать сожаления, Валерия несильно сжала её руку, но женщина, видится, и вовсе не была тем обременена. А может, прошло сполна времени, чтобы то бытие заледенело в воспоминаниях. – Мать выставила меня из дома в девятилетнем возрасте, когда узнала, на что я способна. Знала, что или отец сдаст меня охотникам, или брат до смерти искалечит, от того сослала к тётке в Хальмхенд. Я могла до того даже не дойти, вероятно, моя матушка на то рассчитывала, – произнесла женщина с полным в голосе довольством. Разумной гордостью за собственную внутреннюю силу. Лера то понимает. Боль процветает, но она остаётся позади, когда ты делаешь шаг, чтобы выжить. – Мне было тринадцать, когда тётка тоже выгнала меня из дома и отправила в Равку с группой таких же «прокажённых». Страшилась за собственную жизнь. Я была лишь девочкой из группы беженцев с северных земель. Фьерданцы редко так делают, та малая доля людей, у кого хватает духу гневить своего бога. Они собирают тех, кого не желают видеть в своих домах, и отправляют к равкианской границе. Когда мы оказались под надзором Первой армии, я сбежала к отряду гришей поздним вечером. Знала, что одна из них. Я страшилась, если не буду полезной, пропаду на чужой земле, – Валерия чуть теряется, стоит княжне Ольге ей улыбнуться, но скоро понимает. Ей знакомо это чувство. – Пыталась притворяться сердцебиткой, но воительница из меня была на редкость скверная. Зато в палатках целителей мне нравилось. А потом, когда отказников перенаправили в ближайшие поселения, а гришей в столицу, я сглупила. Не явилась к сопровождающим. Целителей и лекарей могли жестоко наказать за то, что они позволили мне остаться, но я была полезна. Постоянно помогала, училась от шатра к другому, тренировалась с солдатами и гришами. В то время было сполна раненных и больных с линии боя. Через некоторое время я сидела над койкой девушки, которая умирала пятые сутки подряд. Её раны были настолько скверны, что даже целители не могли собрать внутренности воедино. Пусть я была девчонкой, которая умела слишком мало и повидала сполна ужасов, но я старалась помочь этой девушке, когда остальные перестали пытаться. В тот вечер над моим плечом навис мальчишка со словами, что её лучшим исцелением будет смерть, а не продолжающиеся муки. – Князь Николай? – Лера с интересом приподнимает брови. – О, нет. Алексей, – женщина отчего-то смеётся. – И его слова меня разозлили. Пришёл весь разодетый, нити на кафтане блестят да волосы лоснятся, и судит о том, кому жить, а кому нет. Выставила наглеца, едва ли от того стало легче. Все сердца растеряла, когда меня выволокли из палатки опричники. Я тогда не отличала ни звания, ни титулы. Для меня было всё одно – старший человек. Ведут куда-то, стоит слушать. – Юный господин Алексей нажаловался своему покровителю на то, что девочка велела ему пойти прочь? – Лера шутливо качает головой, норовя представить ту картину. – Не совсем, – исправляет её княжна Ольга. – Но я тогда этого не понимала. Я была расстроена и истощена. После – в ужасе. На севере есть множество слов, которыми нарекают Дарклинга. У нас считают, что хотя бы пережить с ним встречу может лишь исключительный воин, а меня поставили в центр его шатра как домашний скот не то на убой, не то на выданье. Докучавший мне мальчишка с юношей постарше и видным мужчиной стояли у помоста с тем выражением лица, с которым могли бы распивать чай, – Валерия обнаруживает, что не столь давно, она тоже это видела. И пусть условия её существования не были столь скверны, она хорошо помнит это невыносимое чувство чужого спокойствия и необременённости, пока ты мечешься взглядом от угла к углу и не ведаешь, где сыскать себе место. – Я, разумеется, не знала, кто они или чем вовсе занимаются. Алексей не желал мне зла, он разглядел во мне что-то и не понимал, почему я в столь юном возрасте прозябаю на войне вместо того, чтобы учиться и расти в Малом дворце. Но я этого не ведала. Не разбирала и вовсе, о чём они говорили. Я знала равкианский через слово, говорила и того хуже. Я ругалась хуже фьерданского рыбака, когда Дарклинг пожелал знать о произошедшем. Всё ещё верила в то, что могла бы спасти ту воительницу, будь я старше и умелее. А потом старший юноша вышел вперёд, заговорив подлинно книжными фьерданскими словами. Извинился за своего брата. Алексей был прав, но Николай знал, что те слова глубоко обидели меня. Сказал, что разделяет мои чувства. И разъяснил, что его семья могла бы обучить меня должным образом, согласись я войти под их фамилию. Они были настолько деликатны в словах, что я даже с трудом разбирала, что мне предлагают. – Но вы согласились? – О, нет, – княжна Ольга гордо улыбается. Выражение, что всегда желаешь встретить на её холодном лице. – Я им отказала. С отрадой вспоминаю выражения их благородных лиц, – и спешит развеять озадаченность своей юной спутницы. – Понимаешь, Лера, я видела раненных равкианских солдат всякий день. Многие тела погибших. Слышала разные истории от военных. И я понимала, что это мой народ делает с ними. Я не верила, что знатные господа здесь могут желать мне добра, – в понимании Валерия склоняет голову. Равка принимает беженцев с севера. Некоторые фьерданцы добровольно служат в Первой армии. Во Второй же и вовсе на то не смотрят. На этой земле принимают всех. И пусть места не славятся казнями и гонениями за факт рождения, с трудом удастся сказать, что живётся им здесь легко. – Дарклинг не дозволил им настаивать и первой же каретой отправил в Малый дворец. И мне думается, знал, что я передумаю. Это произошло уже через пару месяцев, когда погиб один из больных в крыле целителей, где я помогала во всякий свободный час. Я узнала больше о тех, с кем говорила тогда – в шатре, да только к кому мне было обратиться? Только бы столицу на смех подняла, веля кому-то из Румянцевых выслушать меня. Правда.., – с неким неясным смущением отведя взгляд, женщина молвит вновь. – Николай сам явился ко мне через малое время. Его родители не придавали тому столь высокое значение, не считали необходимым, поэтому тот визит был его личной прихотью. Попробуй тут не зардеться, когда сам княжеский сынок треть страны пересекает, потому что находит в тебе некоторую важность. Не доля чувств, одних лишь знаний и умений, но меня то сполна устраивало. На родине нас учат быть прилежными и достойными жёнами – ничем более. Может, поэтому я долго не верила в то, что он мне предлагает. Правда, их сила была убедительной. И притягательной. Умения, манеры... К своему стыду, тогда я считала, что потерплю любую жизнь, если они обучат меня, – и в тех настроениях они до крутой внутренней боли схожи. – Я была годом младше тебя, когда оказалась в этом доме. Равкианские нравы мне были незнакомы. И Николай уважал это. Даже прикасаться не смел, всё в шаге ступал и лишний раз поднять взгляд не пытался – столетия чести и благородства. Его родители считали, что я не выживу в этом обществе с моим характером. Справедливо сказать, что светская жизнь меня никак не завлекала. Кроме того, до царицы Татьяны фьерданок при дворе жаловали мало или воспринимали как диковинных зверушек. В том забот Николая не отнять. Он учил меня многому.       В последних словах они минуют высокие – сложенные из кованых прутьев, ворота, завершающие небольшой придомовой сад, и выходят на дальний двор. Рассматривая старые полуразрушенные арки из серого камня, рассыпающиеся колонны и почти истёртые линии стен, Валерия с удивлением отмечает, что никогда сюда не приходила. Может, не нашла ничего интересного в дальней стороне особняка. Никто не приводил. Они стоят на приличном от развалин расстоянии. Тени мелькают то тут, то там. Девушка их сердец не чувствует, но скрежет каменной крошки и подламывающиеся под ногами ветки выдают чужое присутствие. Тяжело дыша, из-за дальней колонны выскальзывает господин Алексей, прижимаясь спиной к ближайшей стене. Он на них не смотрит с точно обращённым внутрь взглядом. И лишь ведёт головой в сторону, словно прислушиваясь. Лера порывается сделать шаг ближе, нервно оглядываясь, когда замечает на рукавах мужчины пропитанные кровью пятна и колени истёртые в пыле и грязи. – Что он делает? – спрашивает спешно, стоит княжне Ольге в лёгком жесте погладить её руку большим пальцем. Дивный вид сердцебита удивляет не меньше. Босые ноги в по-прежнему не жаркую погоду и непривычные для молодого сударя одежды, которые Валерия уже множество раз видела на остальных членах семьи. Бесформенная рубаха и широкие брюки. Она легко замечает широкую синюю отметину на чужой шее. – Они учатся, – тише произносит женщина. Нежданное «они». – Даже спустя многие годы не могу сказать, что это терпимое зрелище, – её голос звучит иначе, точно в том играет сдерживаемая дрожь. – Кроме приговорённых к казням, преступников, отправленных на пытки, добровольцев, больных, первостепенно Румянцевы совершенствуют навыки друг на друге, – встревоженно Лера встаёт к своей княжне ближе, всё внимательно рассматривая мановения теней среди камня. – У нас сполна нош, которые остальным покажутся неподъёмными. Когда отец причиняет боль своему ребёнку или брат сестре, многие сочтут это непосильным для сердца. Но иного пути нет, – Ольга аккуратно ведёт плечами. Валерия норовит различить в том хоть толику чужого хитро сплетённого горя, но разве сыщешь там хоть нечто подвластное? – Ни один родитель не найдёт достаточно силы, чтобы издеваться над своим чадом. Николай первое время плакал по ночам, когда Миша достаточно подрос, а после совсем скоро и Ира. Вероятно, не ошибусь, если скажу, что Алексей ему в том не уступил. А у них обоих дочери. Но иначе не прочувствовать пределы. Границы. Не научиться противостоять такой же силе.       Лера очень скоро замечает, как Михаил осторожно вышагивает с боковой стороны развалин и останавливается скоро. Господин Алексей вновь выставляет ногу обратно к колоннам. Его волосы выглядят взмокшими, а глаза немногим прикрыты, отчего легко понятие, что они не ориентируются на звук или картину перед глазами. Они чувствуют друг друга, знают, в какую сторону ступить, чтобы избежать встречи. – Нельзя в полной мере научиться защищать то, что внутри, если ты не знаешь, как ощущается удар, – разъясняет Валерии сударыня, стоит её сыну с ладонью на сердце вознести другую руку в воздух и провернуть, изогнув пальцы. – И бить бездумно тоже нельзя. Они тратят сполна времени, расхаживая здесь. Учатся чувствовать не одно лишь сердце. Познают не как ударить, но влиять, изменять и подчинять. Они, разумеется, не убьют друг друга, но если желаешь, можем уйти. – Нет, я.., – картина веет воспоминаниями о словах младшего господина семьи. Понятиях любви и тяжести фамилии. И пусть Лера тяжело сглатывает, в сдавленном дыхании наблюдая за дальнейшим, она не желает отвернуться. Эта рана иная. Но у всего есть своя цена. – Мне интересно.       Лишь присматриваясь, девушка замечает, насколько сильно сжаты челюсти Алексея. Сколько усердия он прикладывает, чтобы сила собственного племянника его не коснулась? Старший сердцебит резче прочего вскидывает руку, сжимая ладонь в кулак, отчего Михаил звучно ударяется спиной и, должно быть, затылком о стену позади, пред тем успевая свести руки пред собой. Его дядя падает на колени, прижимая ладони к себе. Но не успевает тот встать, князь Николай выходит из-под ближайшей арки, плавным – почти невесомым жестом ведя пальцами по воздуху. И если до того его сын твёрдо стоит на ногах, то ныне падает в перёд, сползая на один из невысоких камней. Стоило догадаться, откуда пятна на одеждах. Перепада давления или пары лопнувших сосудов достаточно, чтобы кровь пошла из носа. – А меня пожалеть? – в ребяческой манере ложась на спину, вопрошает господин Алексей, когда князь Румянцев помогает своему сыну подняться. – Они не боятся серьёзно ранить друг друга? – спрашивает Валерия осторожно. Губы кривятся от тяжести картины того, как Михаил опирается на своего отца, а дядя того прижимает к своей груди одну из рук. – Бывают и дни, когда безусловно ранят, не только страшатся, – признаёт княжна Ольга, ступая со своей спутницей ближе. – На то они обучены умению поддерживать жизнь – неотъемлемому от мастерства её обрывать. – И в жёны берут себе целительниц... Как удобно. – Их несомненно всё устраивает, – поддерживает её настроение женщина. Стоит последнему из сердцебитов подняться на ноги, а им подойти ближе, Лера замечает на ровном рядке камня деревянный ушат с вывешенным на том полотенцами. – Юная Валерия, ты выглядишь точно живое чудо, – молвит господин Алексей, присаживаясь на уступ одной из стен. – Старый льстец, – шутливо фыркает княжна Ольга. – Дозволяю себе лесть, раз сын этой семьи смеет ломать мне руку, ваша светлость. – Благодарю, господин Алексей, – не забывает произнести Валерия, стоит им прекратить препираться друг с другом, а старшей сударыне отойти к раненному мужчине. Помогая своему сыну умыться, князь Николай лишь одобрительно кивает. Обтерев руки полотенцем, Михаил подходит к Лере, оставляя свою семью у развалин. – Благородный красный принадлежит тебе, – смиряя тяжёлый шаг и вставая напротив, молвит юноша. Легко различить изнеможение в его глазах, отчего Валерия сначала теряется. – Он делает твои глаза схожими на два сверкающих на солнце изумруда. И мягкие юбки платья безусловно льстят твоим бёдрам. – А я считала, ты ниже моей головы и взглянуть не смеешь, – держа его за рукав рубахи, Лера ступает с юным господином обратно к саду. – Во всём должна быть мера, – произносит он, поворачивая к ней голову и подхватывая пытливый взгляд. Но в следующем не то запинается, не то путает собственные ноги, и падает непременно на спину о того, что Валерия пытается его удержать за руку. – Тебе вскружили голову, сын мой! – громче обыкновенного твердит князь Николай, вторя её смеху. Даже сам Михаил не может сдержать улыбку, наигранно разваливаясь на холодной земле. Но стоит подать руку, принимать отказывается, боясь или испортить, или запачкать её платье. В наигранной совсем детской мере девушка грозит ему пальцем от его нежелания подниматься на ноги. – Я нехорошо себя чувствую после этих занятий, Лера, – признаётся юноша, медленно моргая и смотря на неё с земли. И есть понятие того, что мало кто видит его таким. Она и вовсе впервые. Грязным, уставшим и слабым. И тогда Валерия подаёт его холодным рукам один лишь мизинец. Она поможет ему вернуться домой. Может, даже станет свидетельницей, как он уснёт в одном из кресел, едва одевшись надлежащим образом после купели. А в неудержимом желании вовсе посмеет растрепать чужие волосы. И правда вскружили голову. Каждому в своей мере.

•

      Пред днём свадьбы Валерия в один из беспокойных вечеров попросила княжну Ольгу убрать её шрамы на руках. Не потому что она их стыдилась. Они её разрушали, пеленой воспоминаний и чувств заставляя обращаться к прошлому. В день венчания на её плечи возложили опашень из красного бархата, полы которой были расшиты чёрными лентами с выведенными на тех рисунками золотых нитей. Лера была тронута тем, что несмотря на длинные разрезанные рукава, касавшиеся полов, одежды во многом походили на открытый кафтан. Михаил женился в одном из тех – парадных, что доходил ему до одних лишь колен, а поверх было надето корзно³, застёжка которого носила в себе семейный герб. На головы им возложили венки, сложенные из необыкновенных цветов, выращенных в теплицах фабрикаторов. Валерия страшилась, что брата не будет в столице, чтобы отвести её к венчанию, но князь Румянцев очень скоро заверил её — Дарклинг должен был вернуться в столицу за несколько дней до торжества. А если прибудет он, с ним приедет и Иван.       Первая формальная часть празднества проходила в одном из главных соборов Ос-Альты. И сколько бы её ни обучали, Лера не была готова к тому, что подобная свадьба станет торжеством всей столицы. Она выросла в четырёх стенах, и толпы — их внимание, страшили её с той силой, что ноги почти не держали её на земле, по которой стоило бы ступать твёрдо. Вначале её держала рука Ивана. После Михаила. Единственный раз она позволила себе уступить этой слабости, когда пришёл черёд им преклонять колени. Пред царевичем Василием с его скучающим видом – представителем царской власти. Пред Дарклингом – поручителем воли гришей. Пред князем и княжной Румянцевыми. Пред царским священником, заверяющим их слова пред святыми. Их обоих в тот же день представили ко двору. И пусть тогда Валерия не ведала, за что одаривает тёплыми словами все неведомые силы на этой земле, но она была благодарна. За то, что могла прозябать своё существование под волей руки страшного мужчины, но вместо того кланялась царю и царице в Большом дворце, где в честь их торжества устраивали приём. В поздний вечер того она не могла перестать расспрашивать князя Николая и Михаила о тонкостях их положения при дворе. – Пока мы исправно платим щедрые налоги, не воюем с остальными князьями за земли, поддерживаем Вторую армию, равкианский промысел и земледелие, а мы с Ольгой скрашиваем наши встречи с царствующими вельможами щедрой долей лести и подспорья с нашей стороны, мы получаем от власти то, что пожелаем в необходимый момент, – молвил князь Румянцев, когда они сели в карету среди поздней ночи. – Наш государь любит сладкие возвышающие его речи и дорогие подарки. – Словно дитя малое, – указал Михаил, отчего отец пригрозил ему взглядом, чтобы он не разбрасывался подобными словами, пока они находятся в столице. Но как юноша сам ей признался, они даже не принадлежали ему. Так говорил Дарклинг.       В тот же вечер её познакомили с княжеской четой Воскресенских. В живущем поколении они были старше Румянцевых, у их первого наследника, шагнувшего за вторую половину двадцатых лет, уже родился первый ребёнок. Лера знала, что их история тоже не отличалась скудностью, и их положения во многом были схожи, но всё же – то вызывало интерес немалый. Чужая семья меньше прославляла своих не обладающим родовым наследием детей – их старшую дочь (отказницу) при дворе видели мало, она нашла своё дело в изучении политики и экономики и значительную долю времени проводила в университетах Керчии и Нового Зема. В прочем князья были ближе к друзьям, чем к нехитрому понятию союзников и людей схожих званий. Того, как говорят, нельзя сказать лишь о детях знатных господ, что нередко поддаются бестолковому соперничеству. «Мы храним, познаём старое. Они развивают, создают новое», – говорил Миша, стоило спросить о том, чем они отличаются друг о друга. Кроме того, Воскресенские придерживались более традиционных укладов в семье, отчего при дворе их сторонились меньше, пусть и Румянцевы ни с кем не искали войны.

•

– Разве тебе не дозволено входить без стука? – Валерия долгое время не могла уснуть в первую ночь от того, как они вернулись в родовое имение. И положив на ткань ночной сорочки халат с широким воротничком, она застала Михаила на своём пороге. – Я не смею столь неподобающим образом беспокоить порядочную девушку в этом доме, даже если она моя жена, – промолвил юноша, держа в руках серебряный поднос с ароматным чаем и множеством других малых кувшинов и блюдец.       Она позволила ему пройти в опочивальню прежде, чем Миша бы начал складывать речь о причинах этого позднего визита. Он, конечно, знал, что ей было тревожно. Лера до сих пор не могла привыкнуть к тому, что от своего желания она может побеспокоить прислугу. От того юный муж велел заварить для неё чай и принёс тот с варёным сладким густым молоком и пряностями. Поведал, что матушка готовила ему схожее, если ему не спалось. Михаил уселся в кресло подле её постели раньше, чем она успела пошутить, что с его длинными ногами на перине он займёт излишне много места. Глаза юноши погрустнели, когда, отпив половину, девушка вернула чашку ему. Не от того, что не понравилось, лишь от желания, чтобы испил и он. – Как давно кто-то предлагал его тебе? – Меня не обделяют лаской и заботой, – утвердил юный сердцебит. – Ты себя ей обделяешь, – произнесла неумолимо Валерия, стащив с подноса блюдце со сладостью. Михаил и до торжества редко давал себе волю и сбрасывал с плеч бремя наследия, но после Лера совсем не видела, чтобы кроме сна в дороге, он давал себе хотя бы присесть. Юноша с тем спорить не стал, дождавшись, пока девушка вновь уляжется, обернувшись в широкое одеяло. – После одного из разговоров с твоим дядюшкой я желала спросить, – перелистывая страницы своего дневника, достанного, думается, из просторных карманов нижней рубахи, он немногим удивлённо поднял взгляд. – Вы способны различать чувства человека... Вы можете заставить их испытывать? – Мне нет нужды бежать к своей силе, чтобы очаровать тебя, – Миша с улыбкой покачал головой, отчего оставалось лишь вздохнуть. Не дождётся. – Я пока умею лишь обрекать человека на животный ужас. Самое простое из чувств. Ира тому обучена больше. Батюшка умеет счастье, горе... Но они не столь похожи на настоящие. Скорее на пределы подлинных. Восторг, истерику. – Значит, мне не стоит бояться быть очарованной, – хмыкает Лера. Пусть и ясно знание о том, что как бы сильно от скудного умения она ни отдавила ему ноги за минувшими танцами в Большом дворце, в вопросе очарованности девушка юному господину этой семьи давно уступила. Впрочем, и он сопротивление высказывал малое.

•

Валерии 16 лет

      Кладя руку на разворот его широких плеч и в лёгком движении наваливаясь на крепкую грудь, Валерия позволяет Михаилу поднять себя, закружив в музыке, отчего пышная юбка разлетается вокруг дивной красоты веером. Люстры Большого дворца отбрасывают золотые пятнышки на драгоценный синий глаз, чей взгляд к ней одной прикован. Стоит ему резче обычного опустить её к полам, в шаге на себя девушка уводит сердцебита из-под движущегося танца другой пары. Миша лишь коротко ведёт головой в сторону, точно виновато признавая ошибку. Не в первый раз за композицию. Он тяжело выдыхает, позволяя ей вести, во время чего Валерия в неприметном жесте поглаживает его по спине. В собственной груди тревожно от заметной испарины на лице юноши, и теснота собственного корсета те переживания нисколько не унимает. – Тебе дурно? – спрашивает она тихо, шагая в танце почти вплотную. За кивком Михаила Лера ведёт взглядом за его плечо, норовя высмотреть среди собравшихся кого-то из старших Румянцевых.       Никого поблизости различить не удаётся, хотя, верится, ещё немногим ранее она видела среди собравшихся господина Алексея, что разговаривал с юной девочкой, чьи рыжие волосы огненными полотнами спускались по белой ткани кафтана. Ирины здесь не было, даже гришей из Малого дворца не приглашали. Рука на предплечье сердцебита сжимается сильнее, когда под рукоплескания знатных господ юноша уводит её от центра, и они вместе ступают к выходу из зала. Валерия на каждый шаг чуть тянет Мишу на себя, отвлекая. Свернув в первый же коридор, девушка толкает их обоих в первые же двери, что таят за собой тишину. Глубоко дыша, Михаил оседает в ближайшем кресле, порываясь прикрыть уши руками и жмуря глаза. Поглаживая его по слегка взмокшим волосам, Лера с сожалением присаживается рядом, накрывая его ладони своими. Цена найдётся для любой великой силы, особенно когда та находится в руках кого-то столь юного. Румянцевы чувствуют жизнь вокруг себя. Вместе с той и смерть. И живого в Большом и Малом дворцах сполна много. Умирающего от болезней и старых лет того вокруг больше. Никто больше не мог, даже Валерия не ощущала это так, как чувствовал Михаил. Сотни сердец и дыханий, звучащих друг другу наперебой. Сердцебит сравнивает это с непрекращающимся камнепадом, со звуком которого можно ужиться. Но когда на тот накладывается шумный говор, пение музыки и звон, это зачастую в молодом возрасте становится невыносимым. Князя Николая или господина Алексея рядом не обнаружилось, и их внезапное отсутствие отзывается соответствующе. Лера зовёт юношу по имени, когда его руки напрягаются. Это может закончиться редкостно скверно. Ведь когда ты перестаёшь выносить шум, ты желаешь, чтобы он стих. Прежде, чем девушка решается пойти за помощью, дверь в зал приоткрывается, а внутрь проскальзывает видный мужчина в красном кафтане сердцебитов. Светло-русые волосы в свете люстр отливают золотом, россыпь веснушек на строгом, но мягком в чертах лице видится отчётливее. Старший сын князя Воскресенского. – Андрий.., – сбивчиво выговаривает Валерия. Должно быть, он последовал за ними из зала, а после ненадолго потерял в коридорах. – Прошу прощения за грубость, госпожа Румянцева, – обращается мужчина к ней, проходя рядом. И раньше, чем она успевает вопросить, поднимает Мишу за ткань кафтана точно безвольного, и встряхивает с полной силой. – Я не выпил достаточно вина, чтобы отвешивать тебе пощёчины, Михаил. И боюсь, батюшка не поймёт, – Лера предостерегающе кладёт руку на плечо господина другой семьи. Чужие методы, приводящие человека в чувство, её совершенно не радуют. – Покалечил бы кого-то, и мы все не сносили бы голов.       Андрий нарекает ей замедлить биение сердца своего мужа, так что Миша едва не теряет сознание, но успокаивается, прикрывая глаза в занятом им до того кресле. Советует разыскать своего князя, оставляя их сетовать на то, что теперь его младший брат будет вести себя невыносимо, заслышав о происшествии. Пусть болтают, то бы и вовсе не трогало сердце, если бы не властная семейная восприимчивость к стыду. И сам Воскресенский тому не способствует, оставляя Михаила со словами о том, что он слаб. – Нам бы с тобой сладкого чаю, а не изобилие вин, – заключает сердцебит, целуя её руку. Собственное лицо мгновенно загорается задумкой при взгляде на чужие настольные часы, стоящие неподалёку.       Стоит юноши подняться на ноги, Валерия выводит его в коридор Большого дворца. И затея, несомненно, перестаёт ему нравиться, стоит подойти к дверям, ведущим в дом для всех гришей. Их дом по праву рождения. Время ещё непозднее, и после они смогут прогуляться на свежем воздухе. Михаил бывает здесь чаще, когда они с отцом или дядей приезжают для обучения корпориалов. Лера же старается приходить всякий раз, когда удаётся побывать в столице. Одна лишь мысль ненавистна, что одета она совершенно неповоротливо и, возможно, даже неподходяще для Малого дворца. В главном зале группы гришей сидят за самоварами у печек с изразцами, кто-то разговаривает, распивая чай за столами. За одним из тех она легко находит Ивана, о возвращении которого не ведала. Брат почти всегда отсутствовал, служа на линиях северного фронта, нередко путешествуя к границам вместе с Дарклингом. Лера уступает желанию поздороваться с ним, сколь бы не грудь не полнилась нежеланием беспокоить существование гришей своим присутствием. Завидев их, возмужавший юноша поднимается из-за стола, почтительно склоняя голову. Она знала, что он никому не говорил о том, кто его семья. Это было разумно – иное бы поставило его в неудобное положение перед товарищами. И от того девушка не стала тянуть руки, чтобы его – бурчащего, обнять. – Счастлива видеть тебя в добром здравии, – молвит Валерия в непривычной для брата спокойной манере. – Я предполагала, что ты всё ещё в отъезде? – Был. Мы вернулись половиной часа ранее, – от его жеста, обращённого за собственное плечо, она легко подмечает, что ткань его кафтана взаправду запылилась от дороги. Иван следом взглядом указывает на сердцебита со светлыми кудрявыми волосами и грустным лицом, что, встав, учтиво кланяется и в словах походит на живое светило. – Это мой хороший друг – Фёдор. «Хороший друг». Разговорчивый юноша с доброй улыбкой, что не упускает среди речи поддеть хмурого Ивана за руку. Ворчать брат и вовсе отчего-то не стремится. Разговор обрывается, когда Михаил несильно тянет её за рукав, указывая на то, что им стоит вернуться в Большой дворец. И прежде, чем юный сердцебит озвучивает причины, двери в зал военного совета распахиваются, отчего все гриши стихают. В тёмном коридоре мелькают опричники. Дарклинга не видели на празднестве, зато старшие знатные гриши покинули приёмный зал в одно время. Стоило догадаться, чтобы после не дивиться князю Николаю, вышедшему им навстречу. От порицающего взгляда хотелось сжаться, пусть и обруган никто не был, Румянцев вышел проводить их на улицу, признав, что стоило изначально взять их с собой.

•

– Почему в вашем доме столько клавишных инструментов? – спрашивает Лера, заканчивая наигрывать простую разученную мелодию. Они с Мишей проводят ранний вечер в музыкальном кабинете. В одном только этом зале можно обнаружить малый рояль и клавесин. – Разве Равка исторически не славится своими струнными или некоторыми духовыми? – Я покажу, – юноша предлагает ей встать из-за инструмента, пред тем открывая верхнюю крышку, отчего звук должен стать полнее и ярче. Румянцевы нередко играли на музыкальных инструментах в обществе знати – на всяком званном вечере, особенно если там присутствовал кто-то из их детей, но то были скрипки или альты. И никогда клавишные, что звучали дома. Михаил исполняет несколько последовательных аккордов, предлагая ей выбрать гармонию. На секунду его руки замирают над клавишами. И после играет лишь одну ноту – невысокую, но ясную. Ритмично, повторяет ту снова и снова. – Так бьётся твоё сердце?       Юноша вопрошает с улыбкой, хоть и смотрит себе под руки. С подлинным удивлением Валерия обнаруживает, что всякий удар в собственной груди сопровождается звучанием инструмента. Не имея силы сдержать своё очарование, она присаживается на табурет подле, когда Михаил накладывает на тот ритм выбранную гармонию, обращая звучание сердца в музыку. Подлинное чудо, что даже среди мелодии девушка всё ещё может обнаружить акцент на ровном биении. – Это малое, – уходя в более тихое звучание верхних октав, говорит Михаил. – Лишь заученные мной наборы звуков. Но многие наши предки писали музыку о сердцах любимых. Дети Адрианы начинали со свирели – собственные мелодии были немногим напоминанием о матери. Многие нотные грамоты сейчас хранятся в нашей закрытой секции при главной библиотеке Кеттердама. Так мы можем услышать жизни людей, которых уже веками нет в живых. – Полагаю, среди них найдётся и пара царей? – спрашивает Лера, восхищённо наблюдая за тем, как пальцы юноши бегают по клавишам. – Пара царей, пара Дарклингов, многие Румянцевы... И я бы желал однажды написать для тебя такую музыку.

•

Валерии 17 лет. Дмитрию 7 лет

      Подобрав юбки лёгкого летнего платья глубокого зелёного цвета, она ступает по рыхлому берегу бурной лесной реки. Вода журчит, ударяясь о каменистые пороги, пока Валерия рассматривает уходящие в голубое полотно неба верхушки молодых сосен. В утро воскресенья дозволено спать дольше, но не пожелавший маяться в кровати Дима поднял с постели сначала Иру, а та разбудила каждого, кто не погнал бы её с порога, и повела на прогулку к реке. Они навещали выдр, живущих большими стаями в этой местности, узнали новые выводки и наблюдали за их охотой. После все разбрелись друг от друга, пока Ирина вызвалась отвести младшего брата к цветущим полянам. Идя вниз по течению, девушка замечает серо-бурый комочек на одном из возвышений посреди речного порога. Она бегло снимает обувь, ступая на холодный скользкий камень, пока течение облизывает брызгами ступни. Покачиваясь из стороны в сторону, Лера осторожно оглаживает костяшками пальцев спинку маленькой выдры, чьё тельце лежит недвижимо. Животное верещит, подёргивая лапками, стоит заставить его сердце биться скорее и поднять температуру тела. Валерия поднимает то на руки, пряча у груди, чтобы унести с порога, но мгновенно оступается на камнях, с визгом садясь в неглубокую реку. От прохладной воды всё тело вздрагивает. – О, Лера.., – звонко посмеиваясь, господин Алексей выходит из-за деревьев, спускаясь к берегу, стоит ей подняться на ноги, безнадёжно вздохнув от собственной неуклюжести. Платье промокло, а юбки покрылись россыпью веточек и предметов речного дна. Мужчина подаёт ей руку, помогая выйти. – Какая, право, забавная досада. – Благодарю, дядюшка, – Лера сетует на собственную неосторожность снова, осматривая одежды. Поскуливающая выдра, разлёгшись на её руке, фыркает и слабо бьёт тяжёлым хвостом, стоит сердцебиту погладить её по голове. – Сколь я счастлив, что с появлением детей в доме, я не являюсь предметом денного ворчания моего братца, – за словами господина Алексея они вместе выходят к лесной разъезженной дороге, где он указывает ей в сторону дома. – Я пойду дальше в лес. Встреть младших у мостика и возвращайтесь в особняк. Тебе необходимо сменить одежды. – Я ценю вашу доброту, – Валерия уже отворачивается, когда мужчина окликает её, вновь с важным видом закладывая руки за спину и улыбаясь хитро. – Если Николай будет причитать, припомни ему, как он сам принёс в дом целый выводок, подумав, что мать оставила их. – Я непременно учту это обстоятельство в крайней нужде, – выговаривает целительница, сдаваясь смеху.       Князь Румянцев не бывает злобным или хотя бы невыносимым в словах, но положение требует от него сполна строгости. И она сомневается, что он хоть когда-то был столь лёгким на руку и речь, каким предстаёт Алексей. Даже Михаил не может себе этого позволить, а со слов княжны Ольги они воспитывают его более терпимо, нежели то делало предыдущее поколение семьи. Очень скоро Лера подходит к повороту, откуда доносится высокий мальчишечий смех, а за деревьями проглядываются тёмные доски моста. Едва не спотыкаясь о кочку на дорогу выбегает смеющийся Дима, ловко опередивший свою сестру. Красная жилетка мальчика, что не застёгнута должным образом, разлетается в обе стороны, когда он подбегает к ней, едва не подпрыгивая на месте. – Покажи-покажи! – просит ребёнок, замечая на руках девушки выдру, и тянет руки, но беспокоить животное не спешит, держась за чужой рукав. Тогда Валерия присаживается пред ним, чтобы он мог аккуратно её погладить. – Где ты её нашла?! Ты возьмёшь её в особняк?! – она тихо смеётся, широко улыбаясь, наблюдая за тем, как мальчик не может устоять на месте, не переставая осыпать её вопросами, манерно качая головой. Дмитрий отходчив. Его не заботит грязь на чужих одеждах и неподобающий вид, и иногда кажется, он начинает говорить с рассветов и заканчивает лишь на закате. Обнаружить его сидящим на одном месте и вовсе никогда не представляется возможным. Князь Николай говорит, ребёнок вернее походит на своего дядю, когда тот был мал. – Матушка будет недовольна. – Возможно, тогда нам не стоит спрашивать дозволения, – с важным выражением лица предлагает Ирина, выходя на дорогу. И не может сдержать улыбки, отмечая чужой вид, точно девушку напротив окатили водой. Пусть сама она сегодня надела схожее платье, отнюдь не хватает её присказки, что в брюках бы того не произошло. – Словно хозяева дома не почувствуют, что мы что-то скрываем, – отмечает Лера в простой истине, когда они направляются к дому. Румянцевы искусные лжецы, веками наращивавшие маски и завесы, от того и их лицам лгать не представляется возможным. Они легко различают бесчестные слова и обращают те своим оружием. – Хотя бы попытаемся, – держа девушку за свободную руку, Дима несильно подёргивает её за рукав. И идёт почти вприпрыжку, чтобы поспевать за её шагом.       Валерия подумает над этим. Без дозволения ничего не будет. Нащупывая болезненное состояние животного, она и вовсе не ведает, будет ли в её затее толк. С тех пор как недавно Дмитрию стали дозволять проводить больше времени с остальными детьми, девушка замечает, сколь сильно переменилось её видное положение среди семьи. Она всегда с радостью проводит время с Ирой, когда других бойкий характер сердцебитки обжигает, и нередко ладно говорит за вечерами с господином Алексеем, молвящим с ней серьёзно над многими вопросами, сколько бы лет их не разделяло. И независимо от того ступает ли Михаил рядом или отсутствует, все члены семьи следуют за ней, если княжеской четы нет рядом. Сколько бы то не упоминали в речах, Лера страшится мысли о том, что однажды они все поклонятся ей. И не бремя ответственности ужасает её или Михаила в большей мере. Знание того, что возвышенное положение обозначит себя смертями.       Поприветствовав стражей, девушка велит открыть малые ворота, когда они подходят к высоким столбам кованной изгороди. Очень скоро они выходят из-под власти леса, ступая на открытый простор к аккуратной дорожке, по бокам от которой растут выстриженные зелёные изгороди, где-то вдалеке рассыпаны широкие шапки старых дубов. Многие месяцы после собственного приезда особняк походил для неё на дворец из детских сказок. Особняк, окружённый лесом со всех сторон, в равной мере простирается в обе стороны, походя на подлинную крепость. Время не тронуло гладкий насыщенный серый камня, отчего во время дождя здание окрашивается тёмным – грозовым оттенком. Вначале видная тяжесть колонн и высота окон её отчего-то пугала, но длилось столь дивное явление лишь до тех пор, пока юная Лера не ступила впервые внутрь. Светлый блестящий камень здесь сохраняется лишь в широких изогнутых лестницах и полах первого этажа. При первом визите обнаружилось, что стены и последующие этажи исполнены приятным взгляду тёмным деревом. Юная целительница узнала позже, что веком ранее камень лишь наложили поверх стоящего дома. Размах того до сегодняшнего дня не перестаёт дивить, пусть и девушка более не путает коридоры и закрытые двери. Первый этаж здесь полнится различными залами, гостиными, кухнями и оружейной. Следующий рабочими кабинетами, библиотекой, гардеробами, приёмными и музыкальной комнатой. Спят под крышей, где после топки печей и каминов собирается всё тепло. Первое время виделось в доме излишне темно – вставки из дерева и обивка мебели тёмного бордового цвета казались непривычными, но глаза к тому привыкли. То ныне навевает спокойствие. За особняком стоят сады, личная конюшня и домик для слуг. Несмотря на то, что дом и без того до сих пор видится необъятным, Валерия знает, что их владения протягиваются на многие вёрсты вокруг, некоторое имущество и вовсе располагается в иных частях Равки. Но здесь неподалёку находится пушной промысел, принадлежащий Румянцевым или их протяжённые яблоневые сады. Идя по коридору дома, Лера рассматривает картины в толстых рамах, что в дневное время золотит свет, льющийся с улицы. Михаил обеспокоенно встаёт со своего места, когда они проходят в стены малого зала, где юный господин сидит подле окон за шахматной партией, после замечая её измоченное платье. Ира шутит нечто про ранние купания раньше, чем девушка успевает объясниться, а Дима и вовсе проносится к ногам своего брата, широко обнимая и не унимаясь в словах, отчего тот гладит мальчика по голове. – Лера, это недопустимо, – качает Миша головой, подметив животное на её руках. – Бегать в кухни без рубашки посреди ночи тоже недопустимо, но я не докучаю его светлости твоими выходками, Михаил, – отойдя к камину и присаживаясь на диван, Ирина рассыпается звучной усмешкой. Они для неё самая большая потеха. Но Лера остаётся подле мужа. Стоит дождаться, пока согреют воду и подняться в свою опочивальню. – Скажешь, что я бегал не за твоими любимыми пирожными? – поднимает он брови, пред тем подойдя ближе и ныне поглаживая кряхтящую выдру по голове. – А сам жевал рулетики из пастилы! – журит шутливо его Валерия, стоит юноше склониться, поцеловав её в лоб. Она делает шаг под его руку, заслышав о чужом присутствии, и без промедлений разворачивается. Ира вновь встаёт, Дмитрий оказывается под ногами у брата, когда княжна Ольга проходит в зал в дорожном одеянии. – Не стоило и гадать, куда исчезают сладости с кухонь. – Моя княжна, – все склоняют головы. Мгновением позже Дима уже мчится к рукам матери, что придерживает его за плечи и нежно гладит по голове. – Вы рано вернулись с прогулки, матушка. Что-то вас потревожило? – учтиво интересуется Михаил, возвращаясь к своему занятию, за которым он ожидал их пред тем. Бранить за ночные беспорядки в кухнях не станут, пусть и припомнят в ужин при отце. – Ничего, что стоило бы твоего беспокойства, Михаил, – женщина внимательно осматривает свою невестку с некой озадаченностью. Во взгляде понимающем, пусть и в должной мере строгом. – Лера. – Она слаба и была брошена у речного порога. Я желала бы помочь ей, а после отпустить, – объясняется скоро в ровной речи, пусть и слова те были продуманы ещё в дороге, но голову Валерия держит прямо и молвит свободно. – Завтра пред занятиями засветло я сопровожу их к реке, – девушка неизбежно ведёт головой к плечу в нужде обернуться, когда Миша поддерживает её, будто не сам был возмущён минутами ранее. – Сегодня мы присмотрим за ней, – вступается Ирина. Дмитрий умолять мать не смеет, знает, что за то не похвалят. Но смотрит на неё невинными полными надежды глазами. – Хорошо, – соглашается княжна. – Пусть она будет добрым знамением в этих стенах, – складывая свой уличный плащ и оставляя тот на руке, Ольга поправляет одежды мальчика, когда тот забирается на подлокотник рядом со своим братом, и наказывает следить за своим видом нимательнее. Она называется Дмитрия «min lille prins» — мой маленький принц. И для каждого иное имя. «Min sjel» — моя душа, для Валерии. «Min hjerte» — моё сердце, для старшего сына. «Min mani» — моя сила, для Иры. И велит женщина непременно, замечая задумчивость Миши. – Не хмурь брови, Михаил, – пред тем, как уйти, княжна останавливается, чтобы поприветствовать их лесную гостью. Её взгляд заметно тяжелеет. И говорит, гладя животное по спинке. – Загляни в кабинет Николая после вечерней трапезы. – Его светлость желает меня видеть? – стоит припомнить, чем она могла бы провиниться в последнюю неделю. – Уверена, он захочет тебе нечто объяснить, – улыбается женщина, голубой её глаз окрашивается серым в неясных оттенках сочувствия. – Разумеется, матушка, – Валерия с почтением приседает в поклоне пред тем, как сударыня этого дома оставляет их в пожелании доброго дня. – Дима, прошу, присядь, – девушка подходит к плечу Михаила, когда тот зазывает маленького брата сесть напротив. Дима пред тем, убежав к сестре, удручённо вздыхает, не обнаруживая подле камина огниво.       С тех пор как раскрылись его способности, всё воспламеняющее в доме постарались ограничить, стоило юному инферну поджечь шторы. Лера думала, мальчик будет проходить обучение в Малом дворце, если остальные члены семьи не могли разделить с ним родовое мастерство. Но вместо того родители подыскали ему учителей и проводили немало времени за разъяснениями о том, что его отличная природа им не претит. Румянцевы уделяют сполна часа для образования и воспитания своих детей, будь то родившаяся отказницей Василиса или Дмитрий – лишь третий инферн, что когда-либо существовали при фамилии. Им давали немногое, что получали далеко не все дети в этом жестоком мире. Понимание, что они не будут оставлены. То, чего долгое время не знали даже маленькие Северцовы, мечтавшие сбежать в Малый дворец на службу к Дарклингу. – Ты растрачиваешь наш праздный час на поучения, Миша, – буркает Ирина. – Шахматная стратегия вызывает столь же интереса, сколь и физические тяготы. – Не желаю играть, ты всегда выигрываешь! – покачиваясь в кресле, провозглашает мальчик, рассматривая доску для игры с заметным недовольством. – Потому что ты не желаешь думать, – Лера кладёт руку на напряжённое плечо Михаила, успокаивая его настроения. То не первые препирания. Но они изматывают. Один не желает ничего дурного, другой в силу малого возраста обделён терпением. – Это нудно... И бестолково! – ребёнок спрыгивает на пол, притопывая ножкой. – Будь здесь мои камушки, горели бы эти фигуры куда красивее! – Побойся их гнева, Дима! – беспокойно велит ему Ира. Будь здесь кто-то из старших членов семьи такое поведение одним бы строгим наказом не обошлось. И выговаривали бы за непозволительные речи обоим братьям. – Дмитрий, – Валерия порицающе качает головой. Время разучить шахматы найдётся. Но изречённые слова нельзя утерять. – Ты оскорбил своего брата. – Пусть сам с собой играет! — выговаривает мальчик с раскрасневшимися щеками пред тем, как выбежать из зала. – Не говорите батюшке, – просит их в спокойном тоне Ира, рассиживаясь у камина. – Его накажут. – А ты считаешь, что он не заслуживает наказания, Ирина? – Михаил вопросительно ведёт головой, поворачиваясь к ней, точно не ведая вовсе, почему её взгляд на то отличается. Их разделяет лишь год возраста, и пусть они были вместе с раннего детства, девушка тоже была младшим ребёнком. И Лера нередко замечает, что то немало сближает Диму с его единственной сестрой. – Ты ещё не князь, братец, – Ира скоро встаёт, подходя к дверям, чтобы уйти. Она никогда с ним не спорит. Не считает необходимым. И уйдёт несомненно в своей правоте. – И нескоро им станешь. Ты – наш брат, но нередко об этом забываешь. – Дмитрию дозволяется сполна! – указывает ей Михаил. Едва ли Ирина может о том не знать. – И требуют с него неполную ношу. – Достаточно, – в отсекающем слове Валерия несильно похлопывает его по плечу, обрекая припасть к спинке кресла. Нет в этой брани толку. – Будь рядом, – велит она Ире. Откланявшись, та последует за своим младшим, чтобы тот не сыскал на себя больший гнев за неугодным занятием. – Двери моего кабинета всегда открыты, – они в любой час могут прийти друг к другу. Неродные по крови, но разве они могут не понимать заурядные невзгоды другого? – Отношения моего отца и дядюшки не были такими, – признаётся Михаил, отворачиваясь к окну и накрывая её ладонь своей и поглаживая одними пальцами в признательном жесте. – А будь они, ты столь уверен, что они бы тебе то поведали? – вопрошает Валерия, когда выдра у её груди нечто урчит в тон словам. – Я лишь желаю, чтобы он был готов. – Дмитрий будет, – утверждает девушка в полной уверенности мере, чуть сжимая плечо сердцебита. – Княжеская чета о том позаботится. Если ты извечно будешь их учить, что у них останется от брата? – Достойная жизнь, – произносит он с той же равной ей силой в своих словах. – Невыносимый! – щипая за руку, журит его Лера. – Столь желаешь быть ровней отцу... За словом князя Николая тянутся и его поучений желают. А ты всех за руки дёргаешь, да силой принуждаешь, – объясняет в щедрых словах, в чём Михаил не сыщет злого упрёка. Но то неизбежно оставит юношу в раздумьях, когда её позовут принять ванну и сменить одежды.

•

      Столовое серебро стучит об искусно расписанный фарфор посуды. Звенят бокалы. Валерия смежает веки в умеренном свете от редких разожжённых свечей люстры, что венцом нависает над столом в трапезной. Насыщенный вязкий вкус вина обжигает язык, стоит сделать глоток. В обыкновении девушка пренебрегает распитием напитков, что излишне обостряют её чувства. Но в тот вечер, когда и кусок добротной пищи немил, иного не остаётся. Все эти обиды, перебранки нередко обрекают её на дурные мысли. А нелестное стенам молчание за воскресным вечерним приёмом пищи и вовсе тяжестью лежит на плечах. Михаил взгляд от яств не поднимает, Ира же в то время нередко рассматривает его протестно – в досаде, выжигающей их сердца. Дима же, положив голову на плечо, перебирает пред собой пищу, к которой так и не притронулся. Лишь старшие члены семьи переглядываются друг с другом в молчаливом разговоре. Всякий из их вопрошающих взглядов обращается к ней. И чего ожидают сыскать в её румяных щеках? – Дети, – князь Николай откладывает приборы на стол, в нависшем спросе вознося голову. – Я не желаю есть, я не голоден, – тянет в тихом голосе маленький инферн, ёрзая на подушках собственного стула. Его ноги не достают до полов, отчего то выглядит немногим забавно. – Да они переругались все! – провозглашает Варя, несильно толкая свою сестру локтем, точно обращая в безобидную забаву. Те настроения немногим стихают, стоит их отцу в несерьёзном порицании покачать головой. – Не размахивай руками за столом, прошу тебя, – велит господин Алексей своей младшей дочери, пусть и его интерес немал. – Ешьте спокойно. – Дима, голод истощит тебя и отнимет возможность заклинать, – князь Николай в лёгком жесте указывает на яства. В том есть и выбор, и противоречие. Валерия не припомнит того дня, когда старший сударь в семье позволял детским проказам или вредным настроениям опутать себя, но он никогда не оставляет те неуслышанными. К нему приходят за советом в подлинном знании, что будь он им господином, отцом или наставником – князь Румянцев станет слушать. И рассудит, если то потребуется. – Ты этого желаешь? – мальчик отрицательно вертит головой, садясь ровнее. – Будь добр, приняться за пищу, – под стать тем словам, Лера отмечает, как княжна Ольга в привычном – всегда изящном движении поднимает обрамлённую серебром ножку хрустального бокала, в котором вино обращает грани в подлинные рубины. Женщина не касается того губами и ведёт взор к своему старшему сыну. – Я сожалею о неправильности своего поведения, – отстраняясь от трапезы, Михаил расправляет плечи. Аккуратные золотые пуговички его жилетки выглядят донельзя натянутыми – точно грудь сердцебита замерла на вдохе. – Я не должен был тревожить вас в выходной день. И не желал ничего дурного. – Ты всегда сожалеешь и никогда не потрудишься хоть что-то изменить, братец, – вступает к минувшим словам Ирина, откладывая салфетку на стол. И видится в той манере доля верной девушке гордости – уверенности в своих словах, с которой молвили они все. – Ты предпочитаешь прогулкам с нами сидение в библиотеке, и то не сделает тебя лучшим человеком. – Уверена, у Миши было сполна причин провести утро за чтением книг, Ира, – княжна Ольга в раздумье чуть склоняет голову. Жест плывущий, схожий на ласку, точно женщина могла бы их всех примирить у своих рук. Нет сомнений, дети бы послушали её веление, но Румянцевы нередко пренебрегали силой одного слова. Они переубеждали окружающий люд – обращали к иной мысли, и то легко обнаружить даже серди семьи. – В том нет ничего плохого. – Твоё неуважение к его положению оскорбляет меня мыслью, Ирина, – Лера отмечает, как в серьёзных словах отцах Дима чуть сутулит спину, боком сторонясь к Василисе, что молчаливо внимает речам, звучащим за столом. – Что за все эти годы я не смог донести до твоей юной головы тяготы нашей сути. – Но он наш брат, а не только княжеский наследник и будущий хозяин этого дома, – Ира скоро убирает руки со стола, видится, чтобы под властью злящих сердце чувств не задеть убранство стола. – И всего на год старше меня... – Я прошу меня простить, – Михаил скоро встаёт из-за стола, откланиваясь, отчего даже его дядюшка смотрит на юношу недоумённо. Тот отдельно кивает Лере одной пред тем, как отвернуться. Он не станет искать ссоры. И если кого-то возжелают наказать, перечить тому тоже не будет. – Кому-то необходимо присматривать за Ласочкой. – А ты чего молчишь? – от резкости тех слов юную сердцебитку одёргивает мать, отчего её полная сложного нрава речь чуть стихает, стоит Ирине вновь обратиться к супруге своего брата. – Он проводит с тобой времени не больше нашего. – Ты неправа, Ира, – девушка приметно чуть отворачивает голову от знания того, что утеряла сильную союзницу в их с Дмитрием разделённой трагедии. Валерия нередко боится кого-то из них обидеть. Но они учат её говорить. Перечить – не соглашаться, уметь вести спор, если придётся. А то не терпит слабости. – Будние дни Михаила полнятся делами и учёбой, и даже личный свободный час он желает провести с пользой для своей семьи. Меньшее, что мы можем, уважать эту ношу. – Боюсь, Лера, – обращается к ней князь Николай. Всё в его поставе полнится равной мерой, точно молвит он с мудрецом неменьшим и ему близким. – Моя дочь страшится, что на вашем дальнейшем пути вы окажетесь разбросанными по разным сторонам стола со всей долей знаний и умений. – Потеха малого дитя, а не дума юной девушки, Ира, – наставляет её мать. – Дима мог быть резок в словах, но он мал. – С вашего позволения, – желая услышать долю иных близких истин устами мужа, Валерия встаёт из-за стола, выслушивая прежде слово старших.

•

– Ей стало хуже в твоё отсутствие.       Михаил молвит, стоит ступить на порог их покоев. Широкая постель здесь заправлена старинным тяжёлым покрывалом, а занавешивающие полотна балдахина в это время аккуратно собраны у резных столбиков кровати. Редко доведётся застать юношу за подобным непозволительным отношением к месту для сна. Допустить, что он не снимет верхние одежды, улёгшись на закрытую перину. «Ласочка». Так он её назвал. Выдру, которая днём часами плескалась в купели, пока Миша сидел за книгой рядом, позволяя мудрёному животному водить его за палец. Нарёк ту, что стащила его документы со стола, резво неся в зубах, пока знатный мальчик не мог её поймать. Валерия даже не предлагала. А ныне их гостья тяжело в неестественных движениях переваливается из стороны в сторону, бегая по постели за рукой своего заступника. – У неё пороки органов от рождения и неправильно развито тельце, – слушая надрывное пищание и фырканье, девушка присаживается на край постели с другой стороны и поглаживает спинку животного, что иногда пробегает рядом. – И чтобы исправить нечто неверно смастерённое, необходимо это сломать, лишь после собрать заново, – Лера устало кладёт голову на подушки, протягивая руку Михаилу. Его мягкие губы касаются ладони, когда юноша заключает ту в тепло пальцев рядом с собой. – Даже будь у меня время, ничего дельного не выйдет. – Мы должны быть достаточно умелыми, чтобы создавать нечто хорошее. – Твоя семья ведь не заурядно любит тебя как своего сына, – девушка протягивает руку к лицу Миши, убирая со лба прядки его волос, отчего он прикрывает глаза, сдавшись нежности ласки. – Они уважают всё, что ты делаешь как наследный ребёнок. Князь гордится твоими успехами. Младшие думают.., – в раздумьях губы поджимаются. – Ты считаешь, что делаешь недостаточно. – Но ты так не думаешь, – шепчет юноша. – Я знаю, какого это, – твердит Валерия, отчего полнящийся чувствами голос красит лицо мягкой улыбкой. – Бояться, когда с каждым днём мир становится больше. Неудержимее. Неподвластнее, сколь бы важным человеком ты ни был. – Я благодарен за всякое благо, которое даёт нам наша семья, но что случится, если нас некому будет защитить? – выдра в тех словах, тявкая раз, ластится сердцебиту под грудь. – Обучить? Будем ли мы достаточно хороши, чтобы хотя бы спастись? Сохранить и развить всё взращённое веками? – Однажды – многими дням позже венчания, я спросила твою матушку о том же, – поддавшись последующей тихой полной пронизывающей доброты усмешке, девушка кладёт ладонь на щёку Михаила. – Она посчитала, что для той, в ком нет крови Румянцевых, я в полной мере схожа на девушку, которую взрастили с молоком матери в этой семье.

•

– Лера, проходи.       Князь Николай указывает на кресло пред письменным столом, стоит ступить на порог его кабинета. Порядок здесь иной – отличный от многих уголков дома. Книги разложены в причудливые стопки на полках. Над закрытым очагом висит картина, что немногим сдвинута в сторону. Пахнет травами и дорогими чужеземными напитками, вкуса которых Валерия не знает. Мебель из тёмного дерева, обшита мягким приятным глазу красным, лишённым прочих излишеств. Стол и полку над камином венчают золочёные канделябры, отчего многие листы пергамента на чужом столе играют иными оттенками. – Доброго вечера, батюшка, – поглаживая задремавшую выдру, девушка приседает в коротком поклоне прежде, чем устроиться ближе к столу. – Позволишь? – сердцебит протягивает ей руку, видится, желая познакомиться с их лесной гостьей, что скоро перебирается на его руку, а исследовав стол, под низкий смех мужчины животное лапками цепляется за его одежды, забираясь на плечо. – Воистину удивительные существа. – Как видно, она облюбовала ваши одежды. – Сколь великий дар – уметь держать чужое существо в своих руках. Иметь власть над жизнью и смертью. Почему ты забрала её с реки? – вопрошает князь Румянцев, стоит выдре вернуться на его стол, топчась среди ножек печатей, перьев и бумаг, которые она непременно тянется куснуть. – Она была по-прежнему жива, и я считала, что способна помочь, – есть нужда пожать плечами от всей скорби и незнакомой тоски. Знал ли господин Алексей и от того дозволил? Всё из минувшего служит понятием о том, что нельзя останавливаться в одном умении. Всегда есть что познавать, чему учиться. И человек иногда бессилен не от того, что он глуп. Им – людям, не дано знать всё, но дарован шанс властвовать над многими неизмеримыми богатствами этого мира. – Безусловно ты могла бы продлить ей жизнь, – в расслабленной манере мужчина садится в своём кресле почти вальяжно. Тень обрамляет его кожу, лишь в малой мере тронутую временем. Возраст старших членов семьи близится к шестидесяти годам, а Лера всё ещё с трудом наречёт им хотя бы полные сорок. – Вернула бы в природу, где её бы не приняли обратно в стаю как слабую особь. Где она не смогла бы себя прокормить и где была бы уязвима перед остальными хищниками. – Так мне стоило оставить её умереть? – целительница озадаченно поднимает брови. Может, даже чуть оскорблённо. – Есть множество причин, по которым она могла родиться такой, – князь Николай качает головой в поучительной мере. Не пытаясь переубедить, но разъясняя. – Чтобы мать выводка не умерла в родах. Чтобы та могла прокормить потомство и не обременять себя лишним ртом. Кому суждено умереть, дóлжно умереть, – молвит он, окружённый полнотой истин, которым внял бы не каждый. – Это то, что отделяет нас от бесконечного могущества. Мы не властны над понятием, что и с какой целью создаёт эта земля. Ты могла бы продолжить муки этого славного создания, но она погибла бы. Потому что этот мир всегда стремится к равновесию. – Кто-то бы нарёк это жестокостью и бесчеловечностью, – Валерия не смеет отвести взгляд и говорит со всей силой слова, что была дарована ей в этих стенах. – Безусловно. Но что воистину жестокость – дать ей покой или продолжительные страдания? – брови князя чуть приподнимаются в вопросе. – Нам даровано несметное умение – держать в своих ладонях чужие сердца. И мы не смеем забывать, сколь бы то ни было велико, эти жизни нам не принадлежат. – Отчего же тогда война полнится этим? – раздосадованное настроение оборачивается интересом. Вопрос нелёгок. Возможно, даже слишком велик для того, что дано понять в столь юном возрасте. Живое и мёртвое, сила и слабость – все исполнены самыми разными гранями среди окружающего, существующего бок о бок. – Чудовищными злодеяниями и преступлениям против живого, почему же тогда никто не карает людей за все эти покушения на наши жизни? Почему бытие заботится о равновесии, лишь когда ему угодно? Если Равке покровительствуют свои земли, почему же мы столетия страдаем? – Если я пообещаю однажды ответить на твой вопрос, ты стерпишь ожидание? – Пожалуй, найду, чем то скрасить, – улыбается Лера, манера того не скромная, но умеренная, точно она могла бы провести всё время жизни, рассуждая о разного рода понятиях в этих стенах. – Чýдно. А теперь идём.., – придерживая Ласочку на руках и вставая из-за своего стола, князь Николай протягивает ей руку. – Мы отправляемся на прогулку.       Он отдаёт веление поднять Дмитрия и Ирину с постелей и помочь им одеться. Уверенный в своей правде, что оба младших ребёнка и не думают ещё смыкать глаз. Указывает Валерии позвать Михаила и спускаться вместе, а сам отправляется разыскать княжну Ольгу, своего брата и племянниц. Легко знание, куда они направляются. К реке, где, нет сомнений, отделятся друг от друга. Потому что Валерии необходимо вернуть одну жизнь к земле, к которой она принадлежит. И с рукой Миши, что поддерживает за плечо, она возложит её – бездыханную, к тем камням, от которых забрала. Среди народа любят требовать порядка, но понимают ли люди его? Знают ли, что естественный ход вещей не всегда полнится покоем и безмятежностью?

•

Валерии 18 лет

– Михаил, имей хоть каплю стыда!       Лера высоко смеётся, когда на лестницах он подхватывает девушку на руки, стоит её ногам запутаться в юбках праздничного платья, что переливами камней сияет под стать идущему приёму. Когда отбывают некоторые гости, с того они беззаботно сбегают, задержавшись среди ночи в достаточной мере. А сердцебит всё улыбается, расхаживая с супругой в своих объятиях. Столь красиво улыбается, точно в мире пред ним нет ничего прекраснее. Нет и вне пределов этого дома того, что он мог бы любить сильнее. И за бесконечностью поднятых сегодня бокалов и распитой крепости, Миша в твёрдом шаге следует за ней, стоит ускользнуть из его рук, в затейливой манере прячась за колоннами и стенами особняка, точно взаправду существует место, куда он мог бы не сыскать к ней путь. Золотистое вечернее свечение люстр красит его прекрасные глаза глубоким синим, обращая глаза в два бесценных сапфира. Вся дурно сплетённая игра полнится скользящей хитростью в лёгких взмахах рук и желающих взглядах. Михаил настигает её в дверях их покоев, придерживая за талию и ведя точно в танце, который исполняли часом ранее. Смотрит забвенно, стоит Валерии вскинуть голову, оказываясь пойманной стенами опочивален — заключённой подле груди сердцебита. И сколько бы золотого мальчика не славили за терпение, вся его выверенная постава идёт трещинами, потому что девочка из семьи военных не удостаивает его подобной роскошью, как спокойная жизнь. Не в ту пору, когда её собственное сердце не знает покоя с ним и без него. Девушка улыбается в обилие чувств, стоит Мише склонить голову в его высоком росте и широкоплечей фигуре, чтобы её поцеловать. Прильнуть к губам вновь в обжигающе горячем дыхании и полноте желания. От собственной нужды Лера всегда разбирает пальцами его аккуратно уложенные волосы, что претят ей своей безупречностью. Едва ли та шалость равняется с тем, что руки Михаила никогда не ведают ни о чём святом, сжимая её талию, оглаживая спину и грудь. В ордене живых и мёртвых способны на многие удивительные вещи, и то не идёт в стороне от суждений о близости. Но наглый невыносимый полный гордости княжеский мальчишка всё приговаривает, что не в его благородных манерах прибегать к подобным уловкам, чтобы ублажать её и предавать ласкам. – В доме с десяток корпориалов... – Пусть слушают, – в жеманной улыбке молвит среди поряжённого дыхания молодой господин.       Валерия клянёт все ткани и роскошь одежд, когда норовит прильнуть к груди мужа, пока Миша неотрывно целует её шею, развязывая ленту короткого, доходящего до пояса сюртука, что надет поверх платья. Плечи и открытую часть глубоко вздымающейся груди без того щекочет прохладой. И девушка неудержимо заходится смехом над плечом сердцебита, когда в двери покоев стучат. – Это недопустимо, – шепчет Михаил в тяжёлом дыхании, точно не его щёки красны, а рубашка непозволительно расстёгнута до середины груди. Он отходит в глубину покоев в нужде не стоять у порога в недостойном виде. Лера расправляет распущенные его руками волосы по плечам, чтобы хоть в малой мере прикрыть залитую алым кожу. – Отвратительно, братец, хоть бы постыдился при гостях! – бранится Ира, смотря ей за плечо, стоит отворить дверь. – Уверен, мы не бóльшая их забота. И если я не ошибаюсь, тебе дóлжно быть в постели, Ирина, – обращается к ней Миша, приводя в порядок свои одежды. Младших детей отослали к своим комнатам первыми, но юная девушка вовсе не выглядит той, кто мог бы готовиться ко сну. На мгновение Валерия засматривается на её украшения из малых рубинов, которым собраны светлые волосы княжеской дочери. Вспоминает об ожерелье, сложенном из насыщенно красных и прозрачных невообразимой ценности камней, что было подарено и застёгнуто на шее супругом в празднование её вступления в зрелые года. Семейная реликвия. – Прошу меня простить, – извиняется она пред Лерой, извечно удостаивая её более существенным почтением. – Я знаю, что нам не следовало разгуливать, но, молю, помогите.., – от тех слов очень скоро Михаил подоспевает к дверям. – Дмитрий не виноват, он лишь...       Продолжая слушать речь Иры, Валерия уже покидает покои, направляясь к лестницам. Коридоры отчего-то кажутся длиннее привычного. На улице завывают холодные ветра первого месяца зимы. В приближении празднования Святого Николая семья среди прочих доверенных гостей пригласила к себе князя Воскресенского с его родными. За ужином, важными речами, музыкой и танцами они ожидали и других приглашённых, но Лера с Мишей ушли прежде, чем могли хотя бы узнать, кто отвечает на приглашения в столь позднее время. Вместе с младшими детьми ко сну в одну из гостевых комнат отправили и Надю – младшую дочь приехавшего князя, что немногим старше Димы. Но спустившись на кухни за поздней трапезой, Ира обнаружила, что Дмитрий сбежал с девочкой на улицу, где их поймал Владим. Младший сын Воскресенских в своих ранних двадцатых летах с дурным в представлении Леры нравом. Но в остальном схожий на многих знатных мужчин, которых довелось повстречать при дворе. Балованный и своенравный, человек иного уклада жизни.       Из пустующего в этот вечер малого зала, куда приводит их Ира, доносится голос Нади, что просит своего брата не гневаться. Валерия слушает и слова Владима – требования объяснений. Не сомневается, тем внимают и остальные. И от того есть понятие, почему Ирина воззвала к ним. Воскресенские воспитывают своих детей иначе, то видится во многом. И чуждое понимание ситуации, что доносится с уст их младшего сына, хозяевам дома претит. Не спустись они, развернулось бы всё произошедшее куда суровее. Лера придерживает Иру за руку, когда та порывается выйти вперёд, стоит заслышать злые слова. В молчаливом разговоре Валерия оборачивает к Мише, кивая в согласии. Может, виной тому крепкие напитки и возбуждённое настроение. Может, излишек власти в стенах собственного дома. Но то обращение спущено с рук гостю не будет. – А, госпожа Румянцева, – Владим убирает руки за спину, стоит войти под стены зала. Его в обыкновение распущенные к плечам длинные белокурые волосы собраны в хвост, а мягкие черты лица вырисованы чётче, должно быть, под властью испробованных напитков. – Неужто заметили пропажу младшего сына семьи? – Разве детскую забаву наречёшь столь громкими словами, Владим? – шаг Леры пред теми словами меняется, становится плавнее, отчего в своём платье девушка словно покачивается в движениях. И молвит стройно, обходя шмыгающего носом, почти хныкающего Диму. Утешить успеют. Надя, виновато обратив взгляд к ногам, отходит в сторону, стоит ступить к её брату, и ойкает звучно, стоит хлестнуть по щеке мужчины щедрой пощёчиной. – В следующем разговоре, когда в стенах нашего дома изберёшь прозвать моего названного брата отродьем, раздумай дважды над той речью. – Вам бы не о злых нареканиях переживать, – сердцебит касается краснеющей отметины на щеке и росчерка глубоких царапин, что оставили кольца. В предвестии следующих слов Валерия вопросительно мягко улыбается, придерживая руку у груди. Пусть скажет. Даст волю чужим смутным настроениям. – А о своём распутном виде. – Попридержи язык! – гаркает Михаил, голос его усиливается крепким тоном.       В словах Владима мало от лжи, ей не дозволено расхаживать среди чужих в столь открытых одеждах и простоволосой – со свидетельствами близости на теле. Но когда Дима обнимает её за пояс, хватаясь ладонями за юбки платья, Валерия убеждается, что между вопросом собственного стыда и благом семьи, она не избрала бы первое. С трудом во всей этой брани сыщешь подлинный толк, когда одни убеждения понимаются по-разному. Михаил не станет разбрасываться бранью, он рассудит вопрос так, как Владим того желал – словом старших членов семьи. В понимании, что суждение не будет на его стороне, Воскресенский упрямится, недовольно сбрасывая чужую руку, стоит Мише предложить покинуть зал. Малая надежда есть на то, что никто из них не сглупит. Но когда в грозящем слове Михаила, Владим возносит руку, грудь перетягивает сотней нитей. Андрий нарекал старшего сына Румянцевых слабым. Но он сам уже был взросл и выучен в большей мере. Стоит не сыскать силу сделать вдох, как Миша в изящном движении проворачивает ладонь в воздухе, отчего чужое влияние слабеет, а сам Владим едва не падает к их ногам со сжатыми губами. Если он не желает идти, его туда отведут. Одна из бóльших гордостей Румянцевых. Умение подчинять волю чужого тела — владеть его движением, искушать к своим рукам не душу, но всё живое в человеке. Они все защищают чьи-то сердца. Маленькая Надя, перебирая в ладонях волосы, что заплетены в косу, тоже начинает плакать, и тогда Ира отправляется её провожать к отцу девочки первее, чем то делают остальные.       Вышагивая по особняку, Лера гадает, почему в тот беспорядок до сих пор никто не вмешался. Старшие члены семьи обнаруживаются в просторной приёмной, свет в которой в достаточной мере погасили, ограничив редкими светильниками и огнём разожжённого печи. Пред последней расставлены кресла и диваны. Кто-то давится предметом своего бокала, стоит Владиму вновь велеть убрать от него руки и всю Румянцевскую волю. Что бы они до того ни обсуждали, говор стихает, когда среди поздней ночи в приёмную проводят двух заливающихся слезами детей, а Михаил немногим резко отпускает своего нерадивого собеседника, отчего тот падает на колени у ног своего отца и старшего брата. И встать не может. Их всех несомненно накажут. В негласном этикете они не смеют подчинять себе друг друга, это не принято, хоть вопрос того, кто в своём родовом мастерстве окажется сильнее. Не в настроениях этого дома отвечать силой на оскорбление, но Владим прибег к той первым. Князь Николай встаёт из кресла, но, видя, что о Дмитрии позаботятся, вновь садится, обращаясь к сыну. Среди его слов звучит и другой голос. – Узнаю почерк молодой госпожи на чужом лице.       Заслышав речь среди растущих спросов знатных особ, Валерия воодушевлённо поднимает голову, находя Ивана, что стоит подле печи в своём кафтане. Тот тяжело поравнять с окружающей роскошью, но легко приметить. Сердцебит одобрительно кивает – довольствуясь. То-то же. Вот господам на загляденье и дети военных. Пока Михаил даёт Владиму слово, плечи девушки чуть вздрагивают, когда на те ложится ткань чужого камзола. Она с благодарностью склоняет голову, почтительно оборачиваясь на господина Алексея, что спешит вернуться к своему месту. Лишь тогда – на другой стороне зала, Лера отмечает, что сердцебит садится на один диван с Дарклингом. Огонь камина рисует его силуэт блестящим чёрным, когда, пригубив вина, заклинатель рассматривает картину пред собой. Видят ли его мужчины? Судя по продрогшим плечам Владима – чувствуют. – И кем ты нарёк моего названного брата? – вопрошает девушка прилюдно, стоит промолвить о произошедшем между ними. Она несильно поглаживает по спине мальчика, что жмётся к её ноге. Взгляд обращается к княжне Ольге, что согласия не выражает, но одобрительно склоняет голову. Владим молчит, нервно поглядывая себе за плечо. Боится не в той мере гнева отца, как незримого суда, что над их плечами властвующей тенью нависает. – Говори, – приказывает ему Дарклинг в ясном слове, а заслышав ответ, нарекает подняться с колен. – Мальчишка не имеет понятия, что сталь для всех одинаково остра. – Наследная дочь нашей семьи могла пострадать! – провозглашает Владим, стоит рассудить о последствиях обронённых слов и взмахов рук. – Мальчик должен быть наказан не в меньшей мере. – Он будет. Но не пред гостями и чужими людьми, – князь Николай неодобрительно качает головой. – Моему сыну не за что быть пристыжённым. В нашем имении нет опасности хуже самого человека. – Спросите маленькую гостью о произошедшем, – молвит со своего места господин Алексей во взгляде на Надю, что так и осталась стоять подле Иры. – Мы не смеем судить о наказаниях за то, чего могло и не быть. – Мы ушли лишь для прогулки к конюшням. И я чуть обожгла руку, когда Дима показывал мне, как заклинает огонь, но то была моя вина! – объясняется девочка, ступая ближе к своим родным. – Я сама согласилась пойти и тянула руки. – Страшись собственного позора, Владим, – в осязаемом недовольстве, твердит князь Воскресенский. – Я учил тебя не этому.       В произошедшем с самого начала не было того, что стоило бы чужих забот. Но мальчишкам свойственно мериться силой и словом, пусть и благородства в том мало. И то учит, остепеняет. Помогает сыскать ответ и верное суждение на устах тех, кто старше. Мудрее. Младшие вновь отправляются к постелям, куда приносят выпечку, что приготовили ещё к вечеру. Но стоит испить сладкий ароматный чай, едва выглянув в окно, Михаил посылает за тёплыми одеждами и уличной обувью. Ирина и Дмитрий, разумеется, не спят. Варвара и Василиса тоже обнаруживаются бодрствующими. Пригласив на улицу раздосадованную Надю, Миша отправляется спросить дозволения её отца, но не находит того в стенах дома. Метель утихла, небо окрасилось властной чистой тьмой ночи, когда дети выбежали на улицу, утопая по колено в снегу. Потеряв Михаила сзади, Лера едва не поскальзывается на крыльце, отмечая, что среди камня открытой части особняка, где ветер сложил снежные шапки на колоннах и перилах, власть имеющие особы тоже собрались на улице. Пропуская младших вперёд, она ненадолго задерживает взгляд на присутствующих. Наблюдает за их беседой, чужими жестами... После сегодняшнего приёма Валерия догадывается о том, зачем Дарклинг в эту ночь присутствует в доме. Может, даже верно предполагает, о чём они говорят. Улыбается светло, когда господин Алексей обращает к ней взгляд. А говорил ведь, что заговоры не плетут.       Выбегая из дома, Миша непременно утягивает её за собой ближе к сугробам и с лёгкостью под детский смех валит в снег, падая рядом и не позволяя замёрзнуть. Им о многом поведали в этот день. Может, возраст для того ныне уже подходящий. Вопросы, прежде казавшиеся подлинно дивными, теперь предстают полными смысла. Написанными в иных истинах, о которых говорили люди, собравшиеся у окон особняка. От того, поднявшись с полными снегами одеждами, Лера иначе смотрит на часть имения, которая доступна взгляду. Единомышленники. Слово Румянцевых, их сила и мудрость сочиться далеко за пределы Равки, и от того картина приобретает новую полноту. За Дарклингом стоят знатные власть имеющие господа. За теми их имения люди, объединённые под редкими нравами и порядками. А последние в свой час, кроме своих домов и работ, рассеяны по миру – живут, ищут, продолжают дело, идущее от одного человека к другим. Валерия знает малое о пригодности тех хитросплетений, и как их можно использовать. Не ведает вовсе, доведётся ли однажды узнать.       Сегодня за празднеством звучали многие сперва непонятные, после сложные и теперь суровые слова. Потому что впервые при них говорили не о силе врагов. А о слабости союзников и властвующих. О глупости царей и развращённости чинов. Равка помогала своим людям и принимала всех на своей земле. Но что остаётся от всей её силы в недостойных руках? Вековые страдания.

•

Валерии 19 лет

      Сколь бы сильно они не ладили, Дима спрашивает первым. «Когда братец вернётся?». «Когда они с Ирой приедут домой?». Со временем то перенимают и Варвара с Василисой. Валерия не перестаёт слышать эти вторящие друг другу заветные «когда?». Стоит минуть тому дню, в который старшие дети семьи должны были прибыть в дом, вернувшись из длившегося неделями отъезда в Уленск, дом погружается в нестерпимые беспокойные настроения. Они отсутствуют за личной просьбой из дворца о помощи в обучении отряда сердцебитов, что служит у линии фронта на севере. И то есть одно из первых поручений, в которых князь Николай дозволил своему сыну сопровождать сестру и не востребовал личного сопровождения некого из старших членов семьи. Хватаясь за всякую вещь в доме, что принадлежит Мише, Лера тоскует. Вывешенный на спинку стула за письменным столом кафтан собирает на себе пылинки, дневники сердцебита остаются нетронутыми, а постель нестерпимо холодной. Девушка видит княжну Ольгу, задерживающую взгляд на картине, ширящейся за окном. Зреет её, ждущую возвращения своих старших детей. Валерия присутствует при ведении княжеских дел – изучает то с руки отца семьи, наблюдая его в неестественном одиночестве, претящем всему, познанному в этом доме. И слышит, твердит... Нет, приказывает! Ждать, терпеть, не изнывать раньше разумного. Но Румянцевы повязаны друг с другом той связью, которую не объяснишь кровью или уважением. Они есть живые. И они есть мёртвые. Чувствуют друг друга в той мере, которую не дано увидеть. Лера не понимает. Где найти ей место? Всей боли, растущей и опоясывающей дурными мыслями и чувствами. Та не утихает вместе с приездом гонцов, посланных их же людьми. Лишь «исчезли». Сколь то полнится низкой людской заурядностью. Будто жизнь двух юных людей можно изломать под подобные «простые» слова. Ничего не ощущается легко, разъедая внутренности опустошением. Тревогой. Валерия не может устоять на месте, не может сидеть. Предлагает попросить помощи в поисках при дворе или вовсе обратиться к царю. В словах следующих князь Николай садится за перо. – Царь выразит тебе сожаление. Знать будет сочувствовать, кто-то, может, швырнёт на стол горсть золота. И лишь Дарклинг истинно сделает что-то.       Заслышав о произошедшем, господин Алексей очень скоро возвращается в родовое имение из своего отъезда в столицу. И к чему приезжает? К дочерям, что трясутся от необъяснимого ужаса одной мысли, словно их отец тоже мог исчезнуть. К маленькому племяннику, что ведёт себя тише и спокойнее привычного. К своей верной ученице, что впервые за долгие годы вновь не находит себе места в доме. К сударыне семьи, что не может сыскать силы в словах. К непримиримому брату, что всё чаще расстаётся со сном. Маленький Дима плачет по ночам, умоляя всё сущее вернуть ему брата и сестру. Валерия не может сыскать той части сердца, что не болит, точно от того кусок оторвали и раздробили. И нет в том хоть малого места покою, когда и подушки, и рукава платьев пропитываются слезами, которым нет конца. Нет оружия под стать тому страху и всему страданию. Плачут и остальные. Однажды Лера обнаруживает господина Алексея на заднем дворе – среди развалин. Одного. Потерянного. Пустого во всей той пытке. С бледной кожей, исписанной дорожками слёз, будто это были лишь чернила, запомнившиеся с давних лет. Девушка того не выносит. Собственных раскалывающихся чаяний. Обуревающих страхов. Страданий людей, что виделись ей нерушимыми. Она кричит, но ветер не слышит. Она плачет, но земля не собирает её слёзы.       Заслышав топот копыт в один из тех дней, Валерия спускается к передней части дома, останавливаясь рука об руку с господином Алексеем, когда князь Николай выходит навстречу Дарклингу, что проходит в стены особняка. Не нуждающимся в излишних раскланиваниях. Девушка знала, что последние месяцы их генерал пребывает на северном фронте – ведёт сражения западнее Черности. То ныне читается в тяжести меча на его поясе и звонкости шага. Видится в остроте черт лица и плаще, что лежит на кафтане, точно исписанном знаками противостояний. Дима обнимает Леру за пояс, стоит его дяде удалиться, следуя за братом и их господином. Она сдавленно выдыхает, стоит на порог ступить и брату, чьи глаза предстают суровыми – поглощёнными войной и недавно отражённым наступлением. – Ты приехал, чтобы меня забрать? – спрашивает она его от того отчаяния, что плещется в груди, обрекает захлебнуться. Дима вдруг молвит, что никуда её не отпустит. – Решение не было принято, – коротко отвечает Иван. – В деревнях севернее от того места, где пропали Румянцевы, видели группы фьерданцев. Но сейчас рано предполагать что-либо.       Минует малая доля часа прежде, чем её приглашают в хозяйский кабинет. Дарклинг же тот противоположно покидает провожаемый господином Алексеем. Слышатся отчётливо его последние полные беспристрастных настроений слова. «Тебе известно, о чём вы должны задуматься». И смотрит на неё заклинатель лишь долю мгновений в извечно неясном выражении глаз, играющих чем-то светлее стали орудий. Следующим делом отзывают и Ивана. Дыхание рвётся, стоит сказать о своём сожалении. Сударыня Ольга под властью стен стоит непомерно близко, но в стенаниях сердца отброшенная далеко великим горем. – Это мне надлежит сожалеть, – молвит князь Николай, садясь за стол с непривычно поникшей головой. – И посмертно просить прощения. У своей жены, – княжна Ольга упрямо качает головой. Ледники её глаз, видится, идут трещинами. – У своих детей, – мужчина под тяжестью слов садится прямее. – Поиски будут вестись. Но если через полгода их не найдут, тебе будет дозволено поступить на службу к Дарклингу, если ты того пожелаешь. – Я могу остаться? – спрашивает в полном дрожи голосе. – Мы уже утеряли двух детей и не желаем утерять ещё одну дочь. Но я не посмею просить...       Лера с трудом вспоминает, сколь скоро загнанно выговорила в тот день, что желает остаться. И если Румянцевы не желают потерять названную дочь, она не может расстаться с ними. Не переживёт вовсе. Пусть собственная мать явится к порогу с требованиями, её никуда не отпустят, и сама от фамилии не сделает и шагу прочь. Девушка сердечно плачет, стоит княжне Ольге поцеловать её макушку во власти разделённого горя.

•

Валерии 20 лет

      Получать вести во время Гражданской войны стало особенно трудно. Всё менялось. Народ стремительно гнил изнутри. И пусть Румянцевы не могли позволить себе встать под определённые знамения, в то время никому не было дела до того, что они отпустили некоторых слуг и отослали некоторых гришей. Позволили идти тем, кто был нужен и желал сражаться. А вместе с упомянутым помогли укрыть и тех, кто нуждался. Во времена, когда в народе сказывали, что Дарклинг покинул Равку, Лере передали письмо, выведенное, верилось, кем-то из их приближённых. Солдатом. Сторонником. Союзником. Слова о корабле, нападении, имя брата, скользившее в строках, — все слились воедино. Соединились одной нескончаемой нитью трагедий. Потерь. Смертельных ран. Он столь желал, чтобы она жила, познавала... И чего то стоило? Всё обернулось непрерывностью стенаний, излитых в перину обессиленным от горя телом. Болью, неутихающей, а множащийся в груди.

•

Валерии 21 год. времена после Гражданской войны

      Суд был. И суда и не было. Были приговоры, гонения, оголённые кости и кровавые слёзы... В оковах в зале слушаний сидела девушка с детским лицом в совсем юных годах. Исповедь была. И покаяния не было. И слова в её защиту тоже не звучало. Знала девушка, что за правду не будет помилования. И спасения тоже не будет. Звенели в стенах наперебой друг другу судные речи. За измену. За предательство. За отступничество. А были ли они? Никто взаправду не ведал. И молвила девушка под вой чужого крика и ругани. О своей истине. О непонятой борьбе. Слышали ли люди? Слушали ли? Обращался взгляд осуждённой к единственным, что в том зале её участь разделяли. К тем, что желали знать и помнить всю поганую ругань, чувствовать бессилие и ненависть народа к своему народу, видеть, сколь глубоко тот падает, как мельчает и теряет малейшие ценности. К тем, что уже сотню этих злых судеб повидали и к каждой пытались протянуть руку. Права не было. И вера умерла. Лишь верёвки натягивались и звучали взмахи секир. А наблюдали те, кого преследовали дула орудий и злой глаз. Люди, что знали иное представление о всех расправах и преступлениях. Было лишь слово.       Вздрогнет земля, когда её народ вспомнит, кого они сделали своим врагом.

•

Валерии 22 года

      То был солнечный день. Прекрасный, полный детского смеха на утро и звучащий привычным порядком. Мира бегала вокруг стола за завтраком, обрывками фраз напевая песнь, которую разучила с матерью. Воскресенье. День, когда все отдыхали. Тот, что они проводили в обществе друг друга. К которому возвращались домой. За вечерней трапезой они всегда говорили о Мише и Ире. В надежде, что однажды эти слова будут услышаны. Но вечер в этот день не настал. И никто не ведал, что не настанет больше никогда. Лера с господином Алексеем тогда смеялась в читальном зале, где арки окон тянулись в высоту двух этажей, а изогнутая деревянная лестница вела к балкону. Шуршали страницы. Чашки ударялись о блюдца. Ветер развивал кружева лёгких штор. Единственное время, когда девушка не чувствовала себя тем, отчего безжалостно отломали кусок. От того хотелось верить, собственное присутствие унимает хоть малую долю боли окружающих. Лилась вокруг мудрость и царила доброта. Трава за окном виделась яркой – полной жизненной краски, а цвет неба играл насыщенным синим. Привычным. Ясным. Лера растеряла всё сердце, когда выражение лица сердцебита отрывисто переменилось. – Что-то неправильно.., – промолвил он, проведя рукой по воздуху вокруг, точно тот мог нашептать ему правильный ответ. Взгляд мужчины поредел, словно он мог смотреть сквозь стены и полы пред собой. А голова точно всякий раз норовила склониться в иную сторону под властью чувства, которое Валерии не было понятно. – Слишком много жизни... Излишне смерти...       Она пыталась поддержать старшего человека за руку, но пред тем господин Алексей уже отошёл к окнам, дёрнув в сторону тюль, кружева которой смазались в памяти. Девушка не могла в те мгновения знать, что было известно человеку, которого она могла бы звать и дядей, и братом, и учителем, и отцом... Кем-то, кого у неё никогда не было. Но она доподлинно знала, что чувствовал он. Как бьётся его сильное сердце, сдавленное болью, которую он не мог выразить. Как меняется его постава, знавшая всё о живом и мёртвом вокруг. Лера не могла рассмотреть. Не могла понять, что изменилось в пейзаже за окном. В начале не было дыма. Не было стали орудий и брони. Не было родового красного, усеивавшего землю. Не было и запаха горевшей плоти. – Почему оно не бьётся.., – произнёс сердцебит в тихом голосе, точно страшась не расслышать иное. За думами о том послышался совсем тихий высокий зов. Прильнув к стеклу, девушка скоро различила тонкий силуэт у далёкой кромки леса пред особняком. Варвара и Василиса ушли на прогулку лишь часом ранее. И теперь Варя бежала. Бежала столь спешно, что казалось, даже сам ветер ей уступает. Никто не мог слышать, что она кричит. Звала ли она отца или кричала о помощи – никто не знал. – Скорее...       В том слове господин Алексей схватил Леру за запястье, уводя прочь из зала и обращая взгляд к окнам, пока он вёл её по коридору и почти бежал сам, когда на этаж вбежала пара слуг. Предупредить о несчастье, о котором двое в доме знали раньше остальных. Спешный шаг сошёл на бег, стоило на лестнице заслышать первые выстрелы. И была в том щедрая доля вопросов о происходящем. Был в том бесконечный ужас, в котором потонули обитатели дома. Была в том смерть, что опоясывала землю. Была в том боль, что содрогала всё живое. Кто-то плакал. Кто-то кричал. Некоторые бранились. Когда сердцебиту принесли пару кафтанов, первый был надет на девушку его руками и лишь после на себя с велением оставаться в глубине дома и не покидать особняк. Во многие из последующих дней отзовётся крутой болью память о том, что мужчина её уже даже не слышал. Человек, который никогда не смел отворачиваться и слушал все её нестройные детские речи. Наставляя ей уйти в дальнее крыло здания, мужчина скоро затерялся среди спешащих в разные стороны людей, что гнули голову и смиренно ожидали, что нежалованные пули в любое мгновение до них достанут. Накрепко застегнув каждую пуговичку своего кафтана, Валерия металась в стенах, что виделись ей родными и близкими. Где-то кричали лошади. Умирало всё живое. – Держи его, – приказал князь Николай, заведя к ней извивающегося и топчущегося на месте голосистого мальчишку. Дима почти вырывался, стоило обнять его за плечи. – Отец, я желаю пойти с тобой! – хныкал инферн.       Мужчина в спешащей мере намеревался уйти, обмерев на месте, когда издалека – под стенами дома, послышался истошный надрывный вопль. Лишь тогда маленький Дмитрий ненадолго унялся, а собственные глаза заволокло жгучими слезами. Грудь прерывисто содрогнулась в плаче. Потому что они все знали человека, которому тот измученный голос принадлежал. Так не кричали раненные. Так стонали те, кого терзало и ломало. Князь Николай вернулся за тем, чтобы вложить ей родовой перстень в ладонь с наставлением «беречь» во взгляде на своего сына. Лера никогда не забывала его глаз в тот день. Навсегда вырисовала в памяти картину того, как сердцебит обернулся. И в том выражении не было ужаса. Одно лишь знание. О том, сколько уже погибло. О том, что супруги и младших детей не было в стенах особняка. О том, что его племянницы уже были мертвы. О том, что он в последний раз видел девушку, которую принял в свою семью, и ту, что была далека по крови, но в невообразимой мере близка по духу. О том, что он никогда больше не услышит голос своего неугомонного сына. И о том, что его брата уже было не спасти. Потому что нельзя уберечь того, кто не желает, чтобы ему помогли.       И слышался грохот. Вторил тому топот. Звучали голоса наперебой друг другу. Слышались залпы орудий, а за теми голоса умирающих. Люди нередко заблуждались в словах о том, что они знают хоть малое жестокости. О подлинных зверствах. Слышали ли они хоть когда-то, как сердца перестают биться, а тела падают замертво? Среди света дня. Среди мира и покоя. Тогда ещё никому не было ведомо, какое оружие способно на подобные разрушения и власть над теми, кто казался нерушимыми.       Нечеловеческая воля полнила тело, когда Валерия бросилась за Димой, что вырвался из её хватки, выбежав в коридор. Она нагнала его подле разбитых окон, где вдалеке – с улицы, слышался ворох низких незнакомых голосов. Хриплых и полных неистовой бесчеловечности. Взгляд застилало обилие тел на земле... Знакомых замерших лиц. Рук с вознесённым оружием тоже представало излишне много. Лера промолвила тихое неуслышанное «прости», когда смирила биение чужого сердца, и мальчик упал ей на руки. Она укроет его собой, если понадобится, но не позволит погибнуть при ней. Кровавый красный был. И боль не унималась. Смерть роптала рьяно. Но воли не было. И жизни вокруг них не было тоже.

•

времена после трагедии

      В те полные серых красок дни они путешествуют вдоль песков каньона с севера на юг Равки, безликими тенями ступая среди множества похожих друг друга чёрных плащевидных накидок. Отголоски былого. Бесцветные образы, живущие на устах у людей, и утерянные в бесконечности сожалений. Культ Беззвёздного святого жалует всех потерянных. В особенности тех, кого осуждают за иную веру. За отличные правды. Мысли полнились переживаниями о том, что фанатики набирают себе в подспорье всякую рвань, преступников да уличных гуляк, которые не знают ничего святого. Но с каждым днём Валерия обнаруживает среди окружающих людей иных. Беженцев, бывших ополченцев и мятежников, сбежавших осуждённых – кого не успели казнить, бывших опричников особенно много, иногда даже служителей святой стражи – кто отвернулся от равкианской веры. Особенно нередко девушка встречает гришей, пусть те и прячутся за чёрными тканями, она всегда точно знает, кто стоит пред ней. Некоторые из них узнают её. Те, кого учили князь Николай или господин Алексей. Те, кто познавал их мастерство вместе с Михаилом, Ирой и Василисой. Те, кого исцелили Лера с княжной Ольгой. Они не говорят о сожалениях, не горюют. Они молвят о единственном важном. Они живы. И их время придёт.       Валерия нередко думает о том, куда бы они отправились, не нареки им матушка держаться Равки. Вероятнее всего, в Кеттердам – место, где они могли свободно распоряжаться состоянием фамилии, и продолжать изучение родового наследия. Ветер в один из таких дней нещадно треплет навесы небольшого шатра. Они проводят среди культа большую часть дня – узнают новости, ищут союзников, пусть и ночуют в ближайших поселениях. Прижав колени к груди, Лера сидит на подушках, оглаживая пальцами тонкий кожаный переплёт небольшой книги пред собой. Страницы в той потемневшие, покрывшиеся разводами от влаги. В один из дней, когда ноги Михаила больше не было на пороге собственного дома, девушка собрала все его дневники и отдала княжне Ольге, так и не решившись открыть хоть раз. Она желала, чтобы они вернулись к своему владельцу, что лишь иногда делился сокровенными мыслями, перенесёнными на бумаги. Небольшой сборничек хрустит, стоит открыть страницу. Валерия тихо смеётся, видя, что всякий отрывок помечен датой. Это похоже на Мишу. Его почерк вытянутый, пусть и буквы довольно малы. Она кладёт голову на колени, вычитывая строчку за строчкой, когда глаза обжигает слезами, а горло нещадно сдавливает.       Девушка, разумеется, знала, что он пишет стихи, но Михаил никогда не говорил о прозе или о том, что переносит в свои дневники. Она не застала того времени, когда он был необременённым мальчишкой, и продолжительное время, пока они оба не повзрослели, Лера чаще видела юношу, скованного долгом и обязательствами. Того, что держал лицо и не говорил без нужды. Валерия, тихо всхлипывая себе под ноги, переворачивая страницу. Многие говорят слово «очарован». Но Михаил пишет о мягкой «почти невесомой» улыбке своей матери, её тонкой значимости и холодной красоте. Многие говорят «дорожу». Но Михаил пишет, с какой степенностью за проведённым в княжеском кабинете вечером отец объясняет ему понятия внешней торговли, выслушивает вопросы и помогает решить задачи, непонимания которых юноша стыдится. Многие говорят «нуждаюсь». Михаил же пишет о том, как, подначивая его и щедро ворча, Ира помогает ему изучать технику в мастерстве сердцебитов, которая ему не даётся без резкости подхода. Многие говорят «благодарю». Но Михаил пишет о том, как дядя ведёт его в особняк, когда он плачет от того, что не справляется с делами в отсутствии родителей. Многие просят прощения. Но Михаил пишет о том, что не перестаёт себя винить в неладных отношениях с младшим братом. И нередко раздумывает над собственными неудачами и ищет иной подход.       Многие твердят – «люблю». Но Михаил пишет о том, сколь он был тронут тем, когда она в своей воле протянула ему руку впервые. В тот день в предложении вместе объехать имение, Лера встретила его, ведущим лошадь. Но она не умела ездить верхом. Никто не учил. И тогда, оставив всё, он повёл её к конюшням. Сам знакомил с лошадьми и сажал в седло. Ей столь понравилось, что девушка стала выезжать поздними вечерами для прогулок. И в один из тех, отвлекая его от забот, Валерия настоятельно позвала Мишу составить ей компанию. Она вела его за руку до самых конюшен в совершенно детской манере. И та прогулка столь пришлась им по душе, что, спустившись к реке, они не заметили, как глубоко стемнело. И даже если бы их поздняя прогулка не разгневала старших в полной мере, ничем добрым она не кончилась. Конь Леры подвернул ногу на пути к особняку, и виной тому была лишь собственная невнимательность и безответственность. В доме Румняцевых не кричали, но и убирать конюшни было малоприятным занятием, пусть и так девушка могла помогать с выздоровлением пострадавшего животного. Михаил приходил помогать ей во всякий день, сколь бы не уставал сам. «Я не пожелал отговорить тебя, значит, я тоже должен быть наказан», – говорил юноша. Но никогда не рассказывал о том, насколько он был воодушевлён тем, что Валерия пожелала его компании.       Лера неразборчивыми движениями утирает лицо платком, обнимая себя за колени. Михаил замечал такую долю вещей, о которой, ей казалось, и вовсе мало кто мыслил в это время... Он посвящал целые страницы силе характера своей матери. Писал о том, сколь его сестра умело обращается с мечом, а её движения походят на «взмахи крыльев» высоко летящей птицы. Правильные, точные. Миша размышлял о смехе своего дяди, который мало угасал в их доме и следовал за всем живым свободным благородным звучанием. Он писал и о переживаниях отца. О вопросах столь сложных, которые не давались собственному пониманию, но то не унимало их важность. И юноша складывал бесконечные строки о том, как бьётся сердце девушки, что одним зимним днём села с ним в карету.       Не позволяя жару слёз изморить её, Лера закрывает книгу, ложась щекой на колено. Эта боль в ней кисельными реками плещется. Густыми, бескрайними, сворачивающимися на дрожащей шее. Одними губами она шепчет «благодарю». Не только за дар вновь почувствовать присутствие человека, всегда готового её поддержать. Но и за неоценимую возможность вновь увидеть их. Почувствовать ласку тех, кого уже не было. Чьё тепло девушка никогда не почувствует. Чью мудрость и смех не услышит. Валерия не плакала с того дня, когда они в последний раз обернулись на столб дыма, исходящий от особняка. Разве она могла себе позволить? А ныне Лера возвращается туда вновь. Всеми чужими мыслями и воспоминаниями. Может, на слёзы эти месяцы лишь не было сил. Их нет сейчас. Всё то иссякает в бесконечности попыток исцелить Миру, позаботиться о маленьком Николае, собрать их людей и сыскать то, с чем связать последнее наставление княжны Ольги. Когда в шатёр с горячей водой возвращается Дима, на плечи Валерии ложится выисканное ребёнком одеяло. И протягивает ей кружку с пока незаварившимся чаем и, стоит ему сесть рядом, прижавшись к её боку, она растягивает покрывало на спины их обоих. Мальчик не спрашивает, почему она плачет. По чему... По кому. Он мало говорит и проводит время за занятиями, которые она ему подбирает. А весь остальной час присматривает за своими младшими. Для тех, кого считают мёртвыми, болит всё излишне живо. Откладывая сборник Михаила, Лера секунду рассматривает сопящего Колю, которого обёрнутого в ткань гришей почти не видно среди подушек. – Я желаю.., – она чуть поворачивается к Дмитрию, что обеими руками держит свою кружку. С младшими то иначе. Николай ещё даже не говорит в полную меру. Ни один из них не узнает своих родителей. Но мальчонка-инферн другой. И он лишь на два года младше, чем была она, когда попала в их дом. – Чтобы, если тебе понадобится помощь, ты пришёл ко мне. Я не твоя мать и никогда ей не стану. Но я могу сражаться за тебя, и никогда не отвернусь от всего того, что она уважала и любила. – Они бы гордились тобой, – произносит маленький Дима, глотая свой чай и глубже прячась под одеяло в коротком кивке. – Они все. Поклянёшься мне в одном? – Лера заинтересованно склоняет голову. «Клятва» сполна громкое слово. – Даже если Михаил никогда не вернётся, борись за всё, чем они жили. Ты достойная княжна, пускай люд требует мужчину. Родители бы то поняли.

•

полтора года после тех событий. парой месяцев позже побега Дарклинга из столицы

      Стоит дверце распахнуться, Валерия пригибает голову и, придерживая юбку, выглядывает из кареты. Мужчина подаёт ей руку, помогая ступить на землю, и стоит рядом верным стражем. Но непременно отмечает сменившееся настроение в её одеждах. Чёрная ткань, что мягкими складками спускается от пояса к ногам, снизу исполнена рисунком красных цветов, а на плечах лежит один из тех кафтанов, что в ясной мере ей велик. Но неподпоясанным тот походит на достойный парадный камзол с фамильными знаками. Вещь принадлежала Михаилу – одно из немногого, что они забрали из летнего дома, пока тот не разорили люди царя. Одежды лишь переделали, сменив вышивки на серебро и изменив в плечах. Лера осторожно касается перстня, что проскальзывает даже на большом пальце. Сколь бы девушка желала, чтобы князь Румянцев рассудил, верно ли она поступает. Госпожа одной из самых сильных фамилий в стране. И вся семья мертва. – Если я желаю сидеть за тем столом, я должна выглядеть соответствующе, – объясняет она в сосредоточенном выражении лица, обращаясь к сердцебиту, взгляд которого отличается схожей хмуростью. Воистину теперь семейное. – Пусть и на войне нет места подобным одеждам или дорогим украшениям. – Для них ты мертва. Сейчас важнее заявить о себе, – молвит в коротких выражениях Иван.       Стоя на обочине добротной лесной дороги, они дожидаются Дмитрия, которого провожает к ним один из опричников. Есть истина в том слове. В Равке они с младшими детьми фамилии считаются пропавшими без вести, как и Михаил с Ириной. Но живёт знание о том, что во Фьерде в обилие трофеев несомненно говорят иначе. Ярослава – девушка-сердцебитка, одна из приближённых солдат Дарклинга, скоро сообщает, что поможет завести младших детей в дом, а они могут ступать. – Ты ей доверяешь? – отмечая то, как Дима нервно оборачивается, чтобы проследить за прибывшими, вопрошает Валерия у брата в разумной мере. – Как себе. Она по частям собирала моё сердце. И выхаживала, пока ты не поставила меня на ноги, – мужчина признательно склоняет голову. – Мы почти три года скрывались вместе. – Дарклингу необходимы такие люди, как ты. И я не могла сделать для тебя иного, – не уделяя должного внимания откровениям, Лера возвращается к воспоминаниям минувших дней. Для человека, с трудом способного встать с постели и дышать ровно, Иван ныне выглядит в полной мере здоровым. Пусть и Гражданская война сполна отголосками живёт на его лице. Одна из немногих добротных работ своих рук. Валерия спрашивает неумолимо. – Где он сейчас? – Разговаривает с северными гостями с другой стороны особняка. За тобой возможность поприветствовать хозяев дома лично без сторонних глаз. – Кто из принимающих вернулся из Нового Зема? – уточняет у сердцебита Дима, идя немногим ближе. Едва ли он заинтересован в чужой фамилии. Девушка чуть улыбается, зная, в чём истинная причина вопроса. – Мужчины. Глава семьи, сыновья, лишь одна девочка с ними твоего возраста, – за словами Ивана, она слегка похлопывает мальчика по плечу. Пусть то будет хоть одной малой радостью в их жизнях.       Лес здесь негустой – лиственный, а земля бугристая, то возвышающаяся, то нисходящая вновь. И пусть ветра и запах Истиноморя здесь не удастся ощутить, рельеф западной Равки узнаётся легко. Очень скоро они выходят к скромной поляне, трава на которой разрослась и поплыла на дорожки – свидетельство, что давно никто не ухаживает. Скромный особняк, что предстаёт взору, иной. Непохожий на те, что живут в памяти, равняясь с понятием «дом». Стены, выкрашенные голубой выцветшей краской, с белыми вставками, видятся непривычными. Знак близости к равкианской власти. Воскресенские живут иными понятиями о верности и собственном положении. И сколь бы Валерия не пыталась представить полную картину, у неё никогда не получалось осуждать. Может, поступи князь Николай подобно своему другу, они все были бы живы. Может, поступи он подобным образом, то бы ни был человек фамилии Румянцев. Князь Воскресенский был первым, кто решился вернуться в Равку, чтобы принять у себя встречу. И то стоит немалого. Из всех присутствующих голова ценнее только, пожалуй, у самого Дарклинга. А без прочего за столом соберутся, верно, живые мертвецы да тени былого – забытого.       Иван отступает, теперь лишь сопровождая, стоит им пройти в особняк, где по коридорам ступают опричники да слуги, один из которых указывает, как пройти к главном залу. У дверей Дмитрий закладывает руки за спину, делая малый шаг назад, как надлежит. Его родовой кафтан давно стал мал, но он не пренебрегал иным. Их учили тому, что одежда говорит малое о положении человека. Валерия складывает руки на животе, успокаивая своё сердце. Титул не был тем, чем являлась суть Румянцевых. И фьерданцы не могли то уничтожить, сколь бы ни пытались. Она им не далась. Не дастся и теперь. Плечи замирают, стоит дверям распахнуться, пропуская их в просторный округлый зал, где ряд окон освещает овальный стол в центре, а мебель из светлого дерева пустует. Прервав разговор со своим старшим сыном, что замирает подле в изумлённом выражении лица, хозяин особняка поднимается из-за стола. И пусть его положение подобных слабостей не прощает, легко различить, как его выверенная постава покрывается шероховатостями. Обрамлённые бородой губы мужчины приоткрываются в так и не изречённых словах, когда он останавливается на почтенном расстоянии. – Мы уже утеряли надежду, – князь Воскресенский кивает в уважительной мере, стоит Диме, остановившемуся подле них, поклониться. Мгновение озадаченности венчает его взгляд, когда Валерия не следует за мальчиком, держа голову. Выходя из-за спины своего старшего брата, Владим следует примеру их юного гостя. Заявление сделано. В предводительстве семьи она им не поклонится. – До сих пор люди не могут поверить в подлинность трагедии... – Полагаю, руины на нашей земле и останки, которыми та усеяна, будут достаточно убедительны, если народ осмелится взглянуть, – произошедшее всегда было достойно жестокости её слов. Той, с которой их всех растерзали в страшный день. И если среди этих людей Лера начнёт разменивать неистовство на сожаления, очень скоро её изведут. Власть не потерпит этой слабости. Она легко отмечает, что взгляд Андрия, обращённый к ней, полнится мятежной тоской. – Благодарю за то, что отважились принять нас всех в столь суровое время. Это щедрый жест. – Безусловно, – в понятии собственного долга, следующего за его словами, князь Воскресенский склоняет голову. – Позволите спросить о младших детях? – Мой брат находится в добром здравии, – выговаривает Дима и вдыхает полной грудью, когда взгляды обращаются к нему. Валерия легко отмечает робеющие тона в глазах Владима. Знание, дарованное их природой, что «это» иначе. Что неунимающегося инферна уже не столь легко обратить к слезам. – Сестра слаба. Раны были серьёзны. Их должны были привести в дом за нами. – О них позаботятся надлежащим образом, – убеждает гостей Андрий. Слова достойные не одного «благодарю».

В том разговоре мало уступчивости. И того меньше примирения с чужими судьбами. Воскресенские вели в Равке иные дела и жили другими устоями. Но их всех связывает нечто больше, чем титул или понятия чести. Двери в важных речах открываются вновь, следом за чем в зал в спешном шаге вбегает девочка в строгом красном кафтане, чьи волосы рассыпаются по плечам. – Здравствуй, Надя, – Лера улыбается сердцебитке, стоит той ступить ближе и глубоко поклониться. – Батюшка... Госпожа Румянцева, – девочка очень скоро выпрямляется. – Отрадно видеть тебя в Равке, – изрекает Дима, пусть и лицо его молвит о малом, стоит маленькой сударыне повернуться к нему, топчась на одном месте, точно в подлинном нетерпении. Валерия безмолвно улыбается настороженным выражением её братьев. Глупцы. Все до единого. – И я очень счастлива вас видеть.

•

многими днями позже их приезда

      Теперь не было никого. Князя Николая с его мудрость. Княжны Ольги с её ледяной силой духа. Господина Алексея с его солнечными настроениями. Михаила, пронизанного понятиями о тёплых чувствах. Ирины с её неумолимой волей. Живого и не знающего сдержанности Димы. Миры, которая не могла усидеть на месте и не сыскать себя занятие. Тени на бесцветном дереве потолка пляшут. Кусают друг друга и дрожат. Безликие. Похожие друг на друга. Потерявшие значение. Валерия открыла глаза среди поздней ночи, заслышав плач ребёнка. Знакомый и понятный. Если некто плачет, значит, они ещё живы. Несломлены. Полны живого. Всё ещё чувствуют, болеют душой. Изученных сердец вокруг наперебой тому стихшему плачу и отворяющимся дверям бьётся сполна. Она их все знает. Слушает ото дня ко дню, скользя между жизнью и смертью. Тяжело жмуря горящие глаза, девушка садится в постели, прерывисто вздыхая. По ногам тянет сквозняком. Ей твердят дозволить младшим детям ночевать отдельно, но разве она может? В страхе, что однажды биения их сердец утихнут. Окружённая треском разожжённых свечей, Лера подходит к постели болезненно сопящей девочки, что лежит недвижимо с открытым ртом, обнажив рядки крохотных зубов. Её волосы походят на шёлковые полотна масляного цвета. Собрав в кулак рукав платья, девушка утирает испарину с детских щёк и положив ладонь на лоб, заставляет горячку отступить – уняться, отгоняя ту подобно безвольному зверю, что спешит прочь от пальцев. Эта маленькая жизнь тремя годами отроду у Валерии обмотана сотней грубых нитей вокруг пальцев. Труд, нисколько не льстящий доле знаний и неопытной руке. Рассматривая свидетельства чужих ран, целительница думает, что сделала недостаточно. Боязливо оступаясь, она замечает, что место Николая пустует, а тяжёлое одеяльце сбито в изножье постели. Спешно разворачиваясь к дверям, девушка едва не налетает на грудь вошедшей женщины. – Моя княжна.., – кратко склонившись в солдатской манере, Ярослава осторожно касается тяжёлыми руками плеч своей госпожи. Светлые завитки её волос собраны в низкий хвост за спиной. – Где Коля? – встревоженная чужим молчаливым недоумением Лера стремится пройти дальше. В тихом голосе не выскажешь многого, но, стоит верить, её ожесточившийся в беспокойстве взгляд молвит о должном. – Где он? – Мальчик плакал – его забрал Дарклинг парой минут ранее, – дурной сон сковывает сердце тугой хваткой. Их властителя даже не было в доме, когда она откланялась к постели. Он должен был вернуться ранним утром. Руки сердцебитки на плечах смягчаются, стоит ей произнести следующее. – Валерия, тебе необходимо присесть. – Прости меня, Яра, – в полнящимся тяготами вздохе девушка возвращается к постели. Сев у тепла покрывал, она норовит подвязать собственные волосы. После полного тревоги сна и дневных забот, она, должно быть, выглядит в полной мере безумно. И стоит бы думать, нет в её переживаниях того, за что стоит стыдиться. Но Лера знает силу. Силу потери. И та страшит даже её. – Мы не потревожили никого? – Дима проснулся – его уложат, – Ярослава отчего-то усмехается, – а мужчины потерпят, не рассыплются. – Не могу я разлёживаться. После этих трёх лет и сахар горек, – собственные ладони на коленях видятся пустыми. Руки властные над живым. Над тем, что их всех убивает. – Что я делаю, пока остальные сражаются? – Ведёшь себя как достопочтенная княжна, – сердцебитка, чьё лицо полнится поддельным непониманием, вопросительно склоняет голову, точно предлагая ей разнообразие утех. Едва ли на те найдётся время, когда ты спишь под одной крышей с самыми разыскиваемыми людьми в стране. – Ешь вдоволь, пока пища есть на столе. Набирайся сил или читай. Оставь сражения и бессонные ночи нам. Иначе тяжесть на твоих плечах не потянуть. Трое малых детей – неменьшая забота, чем ведение войны. – Иногда мне думается, что мне никогда не было дано унести это ношу. – Вы избрали друг друга, – убеждая, кивает Ярослава. – И я нисколько не сомневаюсь, каждый из Румянцевых встал бы перед тобой на колени за то, сколь много ты сделала для их семьи. Ты первая и единственная девушка, возглавляющая семью в это прескверное время. Мужчины могут роптать, сколько им угодно, но ныне они все могли бы ползать у мысков твоих туфель, никто бы не заметил разницы. – Так бы и не заметил? – улыбается Лера. Есть нужда сыскать уверенность среди тех слов. Иначе костей и сил не соберёт во всех междоусобицах. – Новости с севера что-то изменили? – звучит напоминаем о многом произошедшем меж бесконечностью встреч, собраний и планов. Иван молвил – он не рассказывал воительнице того, что не является их делом. Но Ярослава ведает достаточно. И в душу не лезет, спрашивает лишь о том, что считает важным. – Я предпочитаю не давать себе надежду, Яра. Она отравляет. Я испила этого яда сполна. – Но ты веришь, что это они? Что он вернётся? – Дарклинг убеждён, что они не мертвы, – Валерия вновь поднимается с постели. Голос становится яснее, движения обретают бóльшую твёрдость, когда она оборачивается, чтобы обратиться к воительнице с откровением, которое с ней разделяет один лишь Дима. – Для веры и нужды нет равных понятий. Я сердечно любила гордого честолюбивого юношу с глазами цвета драгоценных камней. Кого я увижу пред собой, вернись он? Я не желаю ничего сильнее, нежели то, чтобы этой семье вернули её старших детей и достойного наследника. Но прошло четыре года... Я не верю в чудеса. – Ты целительница, – твердит Ярослава. – Ты создаёшь чудеса.       Её слова не утихают в думах, стоит покинуть выделенные ей покои, положив на плечи кафтан. Валерия ступает в тихом коридоре без излишнего страха на сердце, слушая бой сердец, что живут вокруг и набираются сил. Эти стены для неё совсем неприметные, потерявшие цвет среди ярких памятных картин полюбившегося дома, которого давно не было. И люди рядом ныне ступают иные. В один из дней девушка разыскала в подвалах дома старинное расстроенное пианино, но сесть за инструмент не смогла. И что бы сыграла? Не существует музыки здесь, что могла бы согреть её сердце. Шаг становится более звучным, когда среди ночи и разожжённых ламп Лера ступает на камень крыльца, что венчает задний двор дома. Ночь окружает её холодом воздуха и лёгким ветром, что треплет волосы. Тьма вокруг плотная... Недвижимая. В разговоре с одним из фьерданских мужчин, Валерия обнаруживает Дарклинга неподалёку от колонн дома. На его плечах нет дорожного плаща, а руки в перчатках почти сливаются с покровом ночи, когда, не обращая к ней взгляд, заклинатель указывает на одну из сторон крыльца. Беспокойство стихает, стоит найти маленького Николая, укрытого тканью гришей в одном из кресел за столом, что полнится письмами и множеством бумаг, сложенных в аккуратные стопки. Подняв мальчика на руки, девушка садится вместе с ребёнком на его место. Иногда ей кажется, в своём горе они излишне схожи. Маленький Коля не истерит и редко вредничает, но спит беспокойно. А у неё всякую ночь рвутся с уст просьбы о прощении. Потому что Лера ведала малое о материнстве. И хорошую мать видела лишь малую часть своей жизни. Она знает о наследии, о важности долга, о силе, но не о воспитании. И до тех пор, пока ей не вернули брата, а Иван не привёл за собой Ярославу, рядом не было того, кто мог бы помочь. Научить.       Где-то фырчат лошади, когда Дарклинг возвращается за свой стол, садясь к вороху бумаг и в лёгкости движений снимая перчатки. Валерия старается не думать о тех заслугах, не хвалиться о достигнутом. Не гневить в лишней мере ненавистных святых. Но нередко сдаётся размышлениям о победе над смертью. О том, сколь та страшит остальных и вершит все из её достижений. Многие шептались. Многие не понимали. Но смысл был лёгок, сколь бы ни было тяжело исполнение. Жизнь их руками можно сотворить лишь из жизни. И отдать потребуют столько же, сколько возжелаешь взять. Если многие месяцы назад заклинатель был лишь живым мертвецом, неспособным вознести руку, то теперь мало отличается от того, кого люди помнят со времён Гражданской войны. Даже его источившееся в худобе лицо приобрело прежнюю полноту острых ясных черт. – Князь Воскресенский сделал мне предложение, – заслушиваясь шумом окружающего леса и росчерками пера, Лера рассматривает маленькую руку мальчика, что выглядывает из-под его негласного покрывала и лежит у плеча. – Желает забрать Миру и Николая в Новый Зем со следующим отбытием, взять на воспитание в свою семью.., – память о том разговоре полнится противоречиями. – Боюсь, я выставила себя человеком дурного тона, веля ему прикусить язык от столь широких настроений. – Их младший сын уже просил твоей руки? – вторя вопросом её словам, губы Дарклинга дрогнули в улыбке. – Осмелился, – звучит малым восхищением. Одобрения на ту волю сыскано не будет. Не с обручальным кольцом Румянцевых. Не с их фамильным перстнем. Не в то время, в которое Валерия ведёт сражения против множества личных трагедий. – Несомненно отец ему то наказал. Владим всё голову гнул да не ведал, как совладать с руками, точно мы вновь были детьми посреди фамильного имения. Показал себя в истинно жалком свете, сколь бы ни был умелым предводителем и стратегом. Осудите? – Мальчишка тебе не по нраву, – Дарклинг немногим ведёт головой в сторону, не отвлекаясь от размышления над развёрнутым письмом. – Моему сердцу немил тот, кого пророчат в генералы.., – девушка качает головой. Она родилась в семье военных, выросла среди них, едва не выданная замуж за одного в первой мере. Но она любила человека иной природы и другого воспитания. И нужда в его близости никогда не стихала. Лишь росла с каждым падением. – Я желаю моего князя. Пусть хоть предо мной возложат мёртвое тело. – Я верну его. – И чему мы их научим? – спрашивает Лера тихо, сколь бы тон голоса не полнился мятежными настроениями. – Чаша Румянцевых полна до краёв, и нам посчастливилось из неё испить в значительной степени мало. – К следующему лету я перевезу вас в иное место. И вы будете изучать своё мастерство так, как это делали ваши предки. Но ты желаешь услышать не это.       В непроницаемом взгляде Дарклинг ленно кладёт подбородок на бледную ладонь. Без всякой на то воли Валерия вспоминает о том, как в их первую встречу с князем Николаем, то выражение было схожим. Вот генерал Второй армии распивает чай с одним из ближайших союзников и единомышленников. Подносит к губам вино в окружении людей, что идейно с ним схожи. А ныне смотрит на последние осколки былого величия. Час сыграть новую роль, исполнить свой долг. Всяким задуманным словам перечат ржущие лошади прибывших мужчин. Кладя ладонь на спину ребёнка, другой рукой Лера прикрывает одно из его ушек. Пусть только посмеют устроить гомон среди ночи. – Мой суверенный, – Дарклинг встаёт, делая шаг к перилам, стоит на крыльцо подняться одному из опричников. С одним их похожих друг на друга конвертов, переданных их господину. – Донесение из центральной Равки. София Думкина покинула Керамзин в северном направлении и более туда не возвращалась. – Полагаете, что она не пойдёт обратно? – заклинатель, разворачивая бумагу, возвращается к столу, ледяным взглядом бегло проходя по строкам. – Они пишут о том, что она останавливалась в ближайшем городе – посещала повитуху. После направилась дальше на север.       Дарклинг поднимает руку, отпуская от себя опричника. Его пальцы останавливаются на одном из листов пергамента – убеждением к услышанным словам. Валерия не стремилась ныне отыскать чувство того, как бьётся его сердце или в какой мере меняется дыхание. Но ей не требуется подлинное могущество для простого знания. В то мгновение, когда Дарклинг велел отозвать Регину из Ос-Керво и указал Ярославе готовиться к отбытию, что-то произошло. Что-то полное важности. И если для Дарклинга нечто может иметь подлинное значение, того стоит ужасаться.