Прочь

Догорали в прозрачном безветрии забытые пыльные звезды – тлела беззвучно ее жизнь на медной чаше старинных узорчатых весов. В темной банке ее души заканчивался воздух, грязными серыми клочьями, клубящийся у ног. Здесь время застыло за тысячные доли секунд до рассвета. Блеклое тяжелое солнце бьется в невидимую границу, орошая каплями горячей крови мир извне. Землистая гниль дышит в воздухе, от смрада и грязи стынет кровь. Кто-то безумный давным-давно вырвал себе кусочек вечности и похоронил за сухим невидимым стеклом. Тишина… Посеревшая ночь обнимает сизую в гнилых язвах луну и роняет мутные соленые капли на черный влажный песок, как остаток воспоминания, обрывок памяти, часть погибших душ из прошлого тысячелетия. Осыпавшиеся древние камни пронзают небеса осколками мироздания, в стеклянных облаках гибнет сонный заблудившийся ветер. Море не движется. Море не дышит. Оно мутно блестит и беззвучно стонет в тягучих сумерках. В море медленно тонут длинные потемневшие багровые пряди. Она боится мертвых теней. Она потеряла там свое сердце. Меж тонких ребер бьется темнота и вьется кольцами беспомощная злобная змея – чудовище. Ей не хватает привычной тяжести на плечах, а песок тянет в себя ее кровь мелкими крошками бутылочного стекла. Она здесь чужая. Лишняя. Балерина из поломанной музыкальной шкатулки грустно кивает ей вслед, острые песчинки терзают металлическое нутро старой игрушки, невидимая рука вращает пожелтевшую щербатую рукоять некогда белой керамики. Срывающаяся полузабытая мелодия разрывает саднящие мысли, плывет тончайшим лезвием по нежным уголкам души. Слабая девочка чертит безмолвно поломанной ножкой свой сотый-тысячный круг, и кровавая боль капает с ее глаз на грязное в соленых разводах стекло. Это пугающе. Невыносимо… Перона спит. Перона видит сон. А в старом замке занимается рассвет, и молодое солнце золотит острые кончики ее ресниц. Ласковые лучи гонят лохматые тени из запыленных углов. В комнате пахнет солеными каплями на щеках и винным погребом. Под потолком клубится розоватый дымок из темных бутылок, и нервно спят соколиные глаза. Обгоревший труп прошлогоднего календаря в потухшем камине светит четвертым днем с начала апреля, третьим днем беспробудного безумия. Она мелко дрожит, притянув худые ноги к беспокойной груди, и комкает в руках дорогую шелковую простынь. Ей так до невозможности хочется открыть глаза, что на побелевших губах не осталось живого места от безумных бессильных укусов. Будто на тонких подрагивающих веках лежит сырая гранитная плита, убивая всякую надежду, возможность. Что-то тянет ее назад в серый сумрак, в душную чертову банку, в горящие легкие, в кровь на руках, в пропавший меж мирами спертый воздух. Там по-прежнему затхло, холодно и полузабытая музыка древних неравными тактами гонит ее прочь сквозь разрушенный лабиринт в поисках тишины, воздуха или смерти. Все глубже уходят уставшие ноги в горячее черное месиво, а содранные до крови руки оставляют яркие пятна на молчаливых осколках небытия. Она чувствует, что скоро с головой уйдет в острую саднящую бездну, и почти не ощущает боли на кончиках тонких пальцев и сосущей пустоты в истончившейся слабой груди. Спокойная равнодушная чернота тянет ее безвольное отяжелевшее тело с вымученной улыбкой на губах – прощальным подарком своему последнему пристанищу. Она кричит, но не слышит своего голоса, утонувшего в ошметках хаоса. Жгучий саван, сомкнутый вокруг нее, не дает вздохнуть, и убитый разум покидает благодарно ее истлевшее тело и невесомым порывом ветра уносится в высь… Когда слабые обрывки вечернего воздуха касаются ее губ, она не стразу понимает что, испуганные узкие зрачки смотрят в привычную землистую стену, и теплый камень поблескивает в дрожащем пламени свечи. Перона мокрая и растрепанная смотрит по сторонам, к ней медленно возвращается ощущение настоящего, а влажные растрепанные волосы обнимают слабые острые плечики так тепло, привычно. Она слышит, как танцует песок на берегу моря и как зовет ее соленый морской бриз. Ощущение босых ног на холодном камне кажется неземным и резким, как тонкий росчерк молнии в звенящем зимнем небе. Угрюмые стены молча смотрят ей вслед, и путается мятый белый ситец в неуверенных быстрых шагах. Когда массивные створки дверей впускают в притихший замок шальной веселый ветер, жидкое золото льется ей на грудь и руки, заставляя жмуриться уставшие счастливые глаза. Узкая песчаная коса в соленых брызгах бесконечной лентой уходит вдаль. Перона бежит по самой кромке моря, оставляя на мокром песке смазанные слезы. Гулко бьется в груди живое сердце, и льется звонким колокольчиком наружу настоящий искрений смех. Солнце горячей перезрелой ягодой тонет в золотых бликах, и она почти слышит, как звонко лопается глухая банка внутри нее и новый ветер сбивает с облаков вековую пыль. Плавятся осколки бутылочного стекла и остатками кошмара стекают в бурлящее море. Перона бежит прочь от темных переходов и узких башен. В остывших бойницах прощально мигают соколиные глаза. Она знает, что больше никогда сюда не вернется, ее ждет вечность на тонком острие смертоносной катаны и миллион улыбок под парусом солнечного корабля. Летят ненужные страницы ее памяти, открывая новые белые листы. И свободная балерина бежит из утонувшей музыкальной шкатулки. Это не конец. Это ее начало.