О последних минутах жизни

–Если бы…– неуверенно потянул лежащий почти полностью обнаженным, в одной лишь тонкой больничной сорочке, Беннетт, не зная наверняка, стоит ли вообще затрагивать эту тему. Но диалог был все равно давно заведен, а времени у них оставалось не так уж и много, для того чтобы предаваться различным сомнениям по поводу моральных картин текущих их разговоров, поэтому сделав еще один глубокий вдох он продолжил, – Если бы у тебя было еще немного времени, куда бы ты отправился? Его голос был странно надломлен, словно это не он только что без умолку щебетал о новом открытии, сделанном чисто случайно Флоренс, связанное с этажами. Она действительно совсем недавно поведала ему о новой незаурядной штуке с девятого вроде бы этажа. Будто придумали там некое устройство, позволяющее тебе, ну как тебе то конечно, твоей цифровой копии, отправиться в безумное путешествие по любым местам этого или параллельного мира. Сама Флоренс не то чтобы с удовольствием захотела испытывать это на самой себе, поэтому все то, что было поведано по секрету Беннетту представляло собой не более, чем стопку жалких и, к превеликому их сожалению, почти безосновательных домыслов. Однако, как успокаивала себя сначала Флоренс, а потом уже и Беннетт поддался этому шаткому, не то что даже обеляющему их, аргументу, они были простыми трудящимися работниками, а никак не учеными. Так что позволить себе строить странные догадки они вполне могли и без зазрения совести, если такое понятие еще можно было применить к сумасшедшей жизни современного мира. Беннетт с тяжело скрываемым нетерпением поделился как этим открытием, так и их бесспорно тупыми, однако место быть имеющими догадками во время очередного осмотра у мистера Хониккера. Все же он ученый. И его друг. –Я бы отправился в Константинополь. Вычитал в одной книге из библиотеки дяди, давно еще. В память так и врезалось имя города. Константинополь… –почти шепотом, хрипом, отозвался Феликс, все еще глядя на свои тощие руки в резиновых перчатках. Обернуться и взглянуть на Беннетта он не имел ни желания, ни права. Так сам решил. –И все же в преддверии смерти все становятся разговорчивее, а, мистер Хониккер? –Издевательский у тебя тон, Беннетт. –А у тебя хриплый и уставший смех – только тон Беннетта уже не был ни насмешливым, ни каким либо еще. Бесцветный, прозрачный, безвкусный. Серьезный. Беннетт на этом осмотре, на этом рандеву был не под воздействием мыла. Он был собой. Феликс тяжело выдохнул. Развернулся. –Я умираю, имей совесть. Сам поднял табуированную тему. Значит можно не скрывать и чувств, и мыслей можно не стыдиться. Сейчас Беннетту словно стало доступно все в этом мире, сейчас ему открыт и доступен Хониккер. Никогда бы его не опечалила эта мысль. –Я каждый раз, каждый гребанный раз ошибаюсь с тобой – сквозь зубы цедит он, пока натягивает сорочку на плечо, чтоб хоть сколько-то поприличнее выглядеть и встает с ломкой кушетки. До Феликса идти не надо, он то рядом, вот, руку протяни и коснись наконец этого хрупкого тощего плеча, проведи по выпирающим сквозь ученый халат лопаткам. Замороженными своими пальцами. Феликс кажется никак не реагирует ни на слова, ни на движения Беннетта. Только стягивает свои осточертевшие резиновые перчатки. Ладони от них потные, но пот этот холодный, почти ледяной, как вода в их ванной. Когда она конечно там есть. Длинные его пальцы мелко дрожат. Умирать не страшно, когда не знаешь точную свою дату. Поэтому все из тех, кому жить еще десятки лет, жить и радоваться, печалиться, учиться и глупеть, все из тех, кому не нужно тратить свое время на других, кто может предать лишь самого себя, кто может позволить себе потратить свое время на то, чтобы узнать кто они на самом деле такие. И они не пользуются этим временем. Они все равно боятся смерти. Так вот все они – лишь шайка безнадежных глупцов, которых Феликс среди прочих презирает больше остальных. Презирает пуще Генри, что не дал ему ни время, ни смысла жизни, ни даже банальной возможности найти все ответы, поскольку стер их самолично с лица этого мира и утопил в своем мозгу. А из мозга Хаксли не вытащишь ничего никакими пытками. Проверено было, и, как отметил про себя Феликс, едко, погано ухмыльнувшись, не раз было проверено. Результат один – нулевой. А для ученого могут существовать лишь два результата – либо он положителен, либо отрицателен. Нулевой результат – это не результат, это показатель того, что исследования надо продолжать. Или сжигать к чертовой матери, поскольку негодны они ни на что. И сам ты негоден как ученый, если у тебя результаты нулевые выходят, а ты лбом упираешься и твердишь, что это есть результат окончательный. Поэтому и проще жить работникам простым вроде того же Беннетта или Флоренс. Им хоть какой результат исследования своей жизни получи, так на том они и остановятся. И будет он хоть нулевым, а то есть имеющим под собой одно неискоренимое утверждение, как тезис приросший к коре мозга некоторых из них, что жизнь их отчаянно бессмысленна и не содержит под собой никакой больше опоры, так они и этому будут довольны. Не рады, так довольны хоть тем, что сами такого вывода достигли, что пришли к нему, что мозги не до конца их были мылом разъедены. И только одного не поймут эти тараканы – результат нулевой не есть конечный результат. А потому бессмысленность ответом ну никак быть не может. Только им этого конечно никак не объяснить даже. А как и объяснишь то, во что сам упираешься раз за разом, бессмыслицей? Лицемерие учености его получается. От этого теряется смысл рассуждения о нулевом, то бишь бессмысленном, результате жизни. Феликс устало выругался. –Каждый раз обжигаюсь с тобой, каждый раз обещаю не заводить близких контактов с тобой. Каждый раз обещаю не лить горячие слезы, как вижу твой труп! И все одно и то же. Как же ты меня заебал, Феликс. Как же я устал надрываться по тебе – как яд сплюнул эти слова Беннетт. И накрыл своими грубыми руками плечи Феликса. Тот тихо усмехнулся. –Это типо признания в любви? –Молчи, ублюдок, молчи. Не хочу слышать от тебя ни единой саркастичной шуточки. Да, да, да. А ты ублюдок – шептал, как в бреду схваченный, Беннетт в спину ломкую ему. Выдыхал между лопаток и до хруста костей к себе его прижимал. Отпустить не боялся, работникам в этом мире уже нечего бояться, но не хотел. Не хотел до такой степени, что готов был глотки грызть на месте за возможность провести хоть лишнюю секунду с Феликсом. Леденеющий в грубых ладонях Хониккер неизвестно какого уже поколения стал неподъемным грузом. Вместе с трупом опустился Беннетт на колени. Время пришло. А у входа в лабораторию Феликса собралась нужная группа. Он одним невесомым прикосновением коснулся ледяных губ. Работники шумно заполнили помещение, утаскивая и это несчастное тело гениального ума в лабораторию Генри Хаксли.