And I loved you

— Ты какой-то напряженный в последнее время, — он вглядывался в помутневшие зеленые глаза, — Сигрид, что происходит? Ты мне ответишь, нет? Но он молчал. Черные пряди спадали на лицо, закрывая покрасневшие веки и блеклую радужку. — Ты меня слышишь вообще? Или, может, ты специально игнорировать меня решил? — Тайлер, — наконец сорвалось с уст вокалиста. Но, к сожалению, это было единственное, что он сказал. Он лишь кинул разочарованный, и в тоже время полный надежды взгляд в глаза небесного цвета. — Ты на вопрос мой ответишь сегодня, или нет? — Замолчи, пожалуйста. Повисла напряженная тишина. По телу прошлись неприятные мурашки. — Тайлер, я люблю тебя. — он наконец поднял голову, показав мокрые веки, — Для меня ты больше, чем лучший друг. Я люблю тебя просто за то, что ты есть, за то, что ты рядом со мной сейчас. — бледные ладони, словно ладони покойника легли на руки оппонента, — Я рад, что познакомился с тобой. Я безумно рад, что прошел почти все свои двадцать лет на одном пути с тобой. Губы гитариста дрогнули, уголки бровей чуть опустились. На его лице показалось непонимание. Глаза раскрылись шире, зацепились на физиономии собеседника. — Ты сейчас не шутишь? — Совсем нет. Со стороны Тайлера послышался короткий вдох, и он отпрянул. Внутри смешались несколько чувств, то были злость, отвращение и ужас. — Ты хоть понял, что сейчас спизданул? — в дрожащем голосе слышалось безумие, — Какой же ты мерзкий. Подскочив с места парень направился к двери, — Да чтоб тебя... — ручка дернулась. — Тайлер, нет, пожалуйста, подожди! — Пошел к черту, жалкая псина. Дверь с грохотом закрылась. За ней слышалась недовольная речь Зингера, что кидал оскорбительные слова себе под нос, презирая Перссона. Вокалист пробыл в одном положении в течение минуты, и только тогда он стал отходить от шока и приходить в подавленное, разбитое состояние. Его будто смяли и раздавили на бетоне, размазав в кровавое месиво и превратив в жалкое отродье. Изнутри резалась боль, пронзала копьем сердце, а все органы будто исчезли, оставив Сигрида пустым. С каждой секундой, с каждой мыслью состояние ухудшалось. Он встал, шатаясь подошел к двери. Щелкнул замок, повисла напрягающая тишина. Перссон зашаркал, подошел к столу, на котором лежала стопка бумаг. На них были написаны стихи, будущие песни. И из-под них выглядывал кончик лезвия. И он взял ручку, вырванный из блокнота лист, и написал: "Мне холодно. Мне больно. Но эта боль пройдет". Отложил лист на край стола, кинув недоверчивый взгляд на дверь. Рука одним движением сдвинула стопку со стола, что с глухим ударом упала на пол. Лезвие засверкало, заблестело. Ладонь сжала рукоятку, подняла чистый, словно только что купленный штык АК-12. В глазах виднелись блики от слез, ресницы слиплись. Тяжелые шаги отдавались эхом по комнате, вскоре прекратившись. Парень сел на белоснежный ковер, представляя кипящую кровь на своих изрезанных запястьях. Рука сильнее обхватила нож, сжала рукоятку. Неуверенное движение, кончик лезвия уже у бледной кожи, чуть впивается в нее. Но миг, и действия стали увереннее. Небольшое усилие – и лезвие вошло до упора в плоть солиста. С его губ сорвалось тихое шипение, а после и долгие вздохи. Глаза закатились, с руки сочилась темно-красная жидкость, капала на ковер и одежду, пачкала их. Из уст слышались сдавленные тихие стенания, то ли от боли, то ли от удовольствия. Движение на себя – рана открылась, стала больше. Из нее обильнее стала литься горячая кровь. Лезвие вышло из побелевшей руки. Ладонь отпустила рукоятку, перед этим отдав нож в другую руку, уже дрожащую и изрезанную. Лезвие вновь входит в запястье, пронизывает ранее чистую кожу, мясо, входит до упора. Снова движение на себя – рана открывается, из нее хлещет кровь. Ковер, одежда залиты кровью Сигрида, и он бросает окровавленный штык на пол, рассматривая свои руки. Они залиты красной жидкостью, испачканы ею вплоть до локтей. Но нет, он не решает перерезать себе шею. Это не оригинально. Он повторно берет любимый нож в обе руки, сжимает рукоятку, вонзает лезвие себе под ребра, даже не нацелившись куда получше. Изо рта вырывается болезненно-приятный вздох с тихим стоном, кашель, а затем и кровь брызжет, капает с губ вокалиста. Больно, но совсем скоро эта боль должна будет уйти. Рука отбрасывает штык в сторону. Еле перебирая ногами Сири подходит к углу, берет ружье. Внутри осталось лишь чувство пустоты. С грохотом он падает на пол, прижимает дуло к подбородку. Веки тяжелеют, закрывают мутные зрачки. Дрожащий палец ложится на курок, не смея сдвигать его раньше времени. Он пытается решиться. Ему страшно, но он хочет покончить с этим. Неожиданно для себя, он спускает курок. Выстрел, грохот, брызги. Руки раскидываются по обе стороны, ружье спадает с груди и падает на пол. Волосы черным шелком распластались по ковру, вскоре запачкавшись темной, кипящей жидкостью. На стенах кровь, на полу кровь. Кровь на руках, шее, груди. От лица вокалиста не осталось почти ничего, его размозжило после выстрела. ..... Зингера тревожили слова Сигрида. Они эхом проносились в голове гитариста. Он не обращал внимание на шум из комнаты "друга". Он лишь думал о тех словах. Он было думал, что зря среагировал так жестко, зная, как Сигрид к этому отнесется, но тут же перебивал сам себя прочими мыслями. Грохот, настолько громкий и резкий – Тайлер отвлекся. Он встал из-за стола, помчался по лестнице к комнате, откуда шел шум. Как и следовало ожидать – дверь была закрыта. Дрэдастый пребывал в страхе, он и представить не мог, что мог сделать Сигрид после их разговора. Зажмурился, ударил плечом дверь – ничего. Ударил ногой. Ударил второй раз, третий, четвертый. На какой-то раз у него получилось выломать злосчастную дверь. Забежал в комнату, сразу же остановившись. Мертвое тело лежало посреди помещения, залитое кровью и почти без лица. В мозгу Тайлера отпечаталась эта картина всеми самыми яркими красками. Его глаза распахнулись. Да, Сигрид принял все очень близко к сердцу, как всегда. Его разум затуманился, и он лишь хотел избавиться от тревоги и боли, что и сделал. На столе лежала предсмертная записка, гласившая — "I'm cold. It hurts. But this pain will pass."