Тот, кто ближе

Джону Уотсону стукнуло тридцать четыре, когда его жизнь разом пошла под откос. Он не был плохим человеком. Более того, о себе он точно знал, что он порядочный, ответственный, где-то даже слишком общительный, не зануда, не педант и вообще, приличный человек. И как ни странно, своим наихудшим качеством он считал свое родившееся вместе с ним и разросшееся до безобразных размеров чувство долга. Это самое чувство до последнего времени жестко и непреклонно управляло его жизнью, зачастую мало прислушиваясь к желаниям самого Джона. Так, по призыву этого самого долга Джон поступил в медицинский университет, а не в летную школу, как мечтал все свое сознательное детство. Родители, возложив на него все свои надежды и чаяния, стремились увидеть сына в ряду уважаемых, обеспеченных и серьезных людей. Особенно после того, что выкинула его более свободолюбивая и независимая сестра. Гарриет, наплевав на долг и честь семьи, в восемнадцать лет сбежала из дома со своей подружкой для создания той самой нетрадиционной семьи в самом ужасном, для родителей, понимании. После чего имя ее было полито смолой, посыпано пеплом и перьями и навсегда вычеркнуто из анналов семейной хроники. После этой скандальной эскапады, количество долга, возложенного на джоновы плечи, выросло ровно вдвое и лишило оного возможности сопротивляться родительским чаяниям. С отличием закончив бакалавриат за шесть лет, вместо положенных семи, по совету своего куратора Джон отправил документы на поступление в магистратуру в Лондон и получил письмо о зачислении на отделение хирургии в Бартс. Ответственность и целеустремленность дали ему возможность хоть в какой-то мере вырваться из-под родительской опеки. Быстро собрав свои немногочисленные пожитки, все накопленные за эти годы утомительными подработками деньги для оплаты недешевого обучения, Джон радостно устремился в свое, как ему казалось, готовое вот-вот начаться реализовываться, будущее. Учеба приносила моральное удовольствие, поскольку он понял, что им был выбран верный вектор приложения его треклятого долга. Помогать людям, что могло бы послужить для него еще более веским оправданием. А поселившись в студенческом кампусе и деля комнату с двумя такими же, как и он, сокурсниками, Джон наконец-то смог окунуться в яркую и, возможно, чересчур свободную жизнь молодого индивида, дорвавшегося, наконец, до запретных плодов. Мир внезапно и до отказа наполнился общением, вечеринками и сексом. Обладая невысоким ростом, но достаточно плотной конституцией, он с удивлением обнаружил в себе способность не терять самоконтроля и от бутылки виски, и от полдюжины пинт пива. Между сигаретами и марихуаной он без колебаний выбрал сигареты, будучи уверенным, что человеком должен управлять мозг, а не наркотический смог. И да, именно тогда Джон узнал, что он БИ. Студенчество. Вечеринки, алкоголь и секс. Много секса. Выяснилось, что Джон был совсем не плох и в этой сфере. Его легкий, веселый характер нравился как девушкам, с которыми он заводил короткие, ни к чему не обязывающие обе стороны романы, так и представителям его пола. Перепробовав почти все, что смогла предложить ему молодость и природная выносливость, Джон решил, что если с девушками все и так понятно, то с парнями он все же предпочитает быть топом. И не то, что это как-то претило его гордости. Совсем нет. Просто в том, чтобы отдаться, ему требовалось все же больше, чем просто желание сексуального удовлетворения. Здесь требовалось абсолютное, полное доверие к партнеру, без условий и оговорок. А короткие интрижки к этому не располагали. Поэтому, к моменту окончания учебы, Джон, до краев наполненный новыми впечатлениями и свежеприобретенным опытом, с избытком удовлетворив горевший в нем огонь юношеского любопытства, вступил во взрослую жизнь в возрасте двадцати пяти лет, отметив это событие совершенно неожиданным для его родителей решением записаться на службу в армию Ее Королевского Величества. Если быть откровенным до конца, на столь непонятный для посторонних поступок его толкнула все та же непрекращающаяся борьба с пресловутым чувством долга, на некоторое время выпустившим свою «жертву» из цепких когтей, утомленным бурными насыщенными событиями. Достигнутая цель, в виде диплома хирурга, потребовала немедленного пересмотра приоритетов, в списке которых в первой строке стояло место в престижной лондонской клинике с твердой, достойной оплатой. Далее по списку шли семья, дети, машина, собака… От одного, даже мысленного прочтения своих дальнейших перспектив, у Джона сводило челюсти и темнело в глазах. Жизнь, прописанная, высеченная в граните будущих лет, как его имя на надгробной плите. Ничего нового, неожиданного, неуместного, «неприличного» для добропорядочного гражданина… Совсем отказаться от выбранного пути он не мог. Быть врачом Джону Уотсону нравилось. Очень нравилось. Он с легкостью принимал решение и ответственность за чужую жизнь, совершенно уверенный в том, что может и будет сражаться за эту вверенную ему жизнь, как солдат до последнего вздоха. В тот миг, когда ему в голову пришло такое сравнение, его старый друг – долг, получив, наконец, максимально устраивающее его направление, забился в восторженном экстазе наивысшего удовлетворения и сказал свое веское «да». И Джон отправился на место своей новой дислокации в расположение 5-го Нортумберлендского полка на территории провинции Гильменд с оливковым крестом на рукаве и пятилетним контрактом в кармане. За время службы Джон утратил некоторые присущие гражданскому лицу иллюзии и заблуждения насчет благородной миссии пребывания в высушенной безжалостным солнцем, богом забытой стране, граждане которой делились на три условные категории: первые поддерживали свое правительство и были лояльны к британцам. Вторые поддерживали правительство, но мечтали, как бы поскорее выбить незваных гостей за пределы своих границ. И третьи, в одинаковой мере успешно воюющие против и тех и других, сообразно своим собственным представлениям о будущем государства. Да, были еще и те, кому вся это мирно-военная возня была совершенно безразлична, лишь бы воюющие стороны не жгли их домов, не угоняли их скот и не убивали их близких. И периодически эти представители дрейфовали то к одной, то к другой стороне в зависимости от того, в какой мере страдали от вторжения в свою жизнь тех или иных сил. Джон привык к убийственной жаре, отсутствию минимальных бытовых удобств, к необходимости подолгу терпеть голод и жажду, спать, где придется в полном вооружении и постоянно терять друзей. На момент продления контракта еще на пять лет, его жизнь свелась к постоянным зашиваниям пулевых ранений, вправлениям вывихнутых суставов и экстренным сращиваниям костей. А также отправке на родину запаянных гробов, возвращавших останки защитников никому не нужной демократии в никому не нужной стране. К этому моменту Джон рассчитывал продлить контракт еще раз и, наконец, выйти на заслуженную пенсию, с приличным выходным пособием и заняться частной практикой. Он никогда не стремился стать врачом «второй» линии и заниматься медициной в прилично оборудованном мобильном госпитале где-нибудь в тылу под защитой регулярных тяжеловооруженных частей и кондиционеров. Джон принимал активное участие в военных вылазках, патрулированиях и операциях по эвакуации, попавших под огонь. Он был дважды ранен. Один раз легко, царапина по касательной вдоль ребер. Во второй раз снайпер снял его, когда Джон пытался вытащить из-за подбитого и перевернувшегося джипа сержанта Дженкса, худого хмурого ирландца, постоянно с самым серьезным лицом травившего похабные анекдоты. Пуля пробила Джону левую лопатку и застряла в легком. Заваливаясь на Дженкса, он с легким сожалением подумал о том, что так и не написал матери и чего-то там не успел… Потом горячая тьма накрыла его душной липкой волной и отрезала от мира. В госпитале Джон узнал, что сержант умер не приходя в сознание, а Уотсону повезло, что его другом по службе оказался Себастьян Моран, абсолютно сумасшедший «песчаный тигр», как прозвали его местные ополченцы. Моран легко и весело лез под пули и стрелял со снайперской меткостью из любого оружия и любого положения. Моран закидал вражескую точку ручными гранатами и, пока не осела пыль, затащил обоих раненых под прикрытие деревенских развалин. Оттуда их забрала эвакуационная команда при поддержке двух «диких кошек».* После ранения Джона пытались демобилизовать, но вмешательство его командира Дональда МакКензи привело к тому, что в армии Джона оставили, присвоив внеочередное звание. И вот, когда до окончания контракта осталось меньше года, жизнь показала Джону зубы, причем в самом отвратительном и неприглядном оскале. Однажды в его медицинскую палатку трое местных принесли раненую в шею девочку лет четырнадцати. Мужчины что-то громко кричали и чего-то настойчиво требовали, но Джон не понимал их. Местный язык ему почти не давался, за исключением наиболее ходовых фраз. Девочка потеряла много крови и была без сознания. Занятый операцией Джон отправил на переговоры с родственниками пострадавшей лейтенанта Брикса, неплохо находившего общий язык с местными. Через час, неловко перетаптывающийся с ноги на ногу Брикс, молодой парнишка из Ливерпуля, сбивчивым шепотом на ухо Джону доложил, что родственники девочки требуют суда над одним из британских военных, который, по их словам, девочку изнасиловал, а потом попытался убить. При этом они дружно указывали на капитана Сэма Атертона, стоявшего в сторонке и с насмешкой поглядывавшего на происходящее действо. Про Атертона давно ходили слухи, но доказательств никогда не находили, как и свидетелей, а его подчиненные, как правило, держали рот на замке. Джон спокойно подошел к капитану и задал ему вопрос прямо в лоб. Где-то в душе он надеялся, что тот возмутится, оскорбится или хотя бы начнет оправдываться. Но капитан лишь презрительно сплюнул под ноги и посоветовал Джону катиться к себе в палатку и не лезть в чужие дела из-за ерунды… Джон отступил на шаг, расстегнул кобуру. Все, что случилось потом, он запомнил плоховато. Кто-то кричал, кто-то держал его за руки, пытаясь вытащить пистолет из окаменевших пальцев. Он услышал оглушительные выстрелы, с удивлением узнав в них свой браунинг… Как позже выяснилось, Джон успел прострелить Атертону ноги в четырех местах, и это его немного огорчило, потому, что он собирался отстрелить тому яйца… Не удалось закончить начатое только по той причине, что Моран дал своему другу по голове прикладом, прервав его славное начинание… Поначалу, трибунал лишил Джона всех званий и наград, намереваясь засадить его за решетку лет на десять за нападение на офицера в расположении части. Но вмешательство в расследование все того же полковника МакКензи и свидетельских показаний сослуживцев, а еще очень кстати всплывших обстоятельств происшедшего, привело к тому, что дело замяли, звание вернули, Джона из-под суда освободили. Однако, чтобы не выносить сора из избы, его демобилизовали из рядов ко всем чертям на пенсию, с грошовым содержанием и лишением медицинской лицензии. В Лондон Уотсон вернулся без денег, без работы и без планов на будущее. ---- * Вертолет Wildcat AH Mk1 (перевод с англ. «дикая кошка»).