Ведомые огнем

      — Из пепла мы восстанем, ведомые огнем. И крылья мы расправим над жерлами вулкана, когда глас Эйвы разлетится над долинами с ветрами. Вскипит пожаром кровь, омоет наши души, как магма. И затрепещут сердца в унисон.       Ло’аку казалось, что он медленно, но верно сходил с ума. Песенная нить в его руках нервно дрожала, со стеклянным переливом сталкивались крупные бусины, скорбя о былом и утраченном вместе с ним. Сухой жар мягко касался кожи, ласкал ее невидимыми пальцами, однако Ло’ак испытывал глухую неприязнь к новому месту, в котором они оказались. Неподалеку от его каменной темницы низко гудели чужие голоса, сливаясь в единую мелодию. Песня, пожалуй, была даже красивой, однако у Ло’ака не было ни сил, ни желания восхищаться чужой культурой.       Его надсмотрщики время от времени поглядывали на него с толикой любопытства, внимательно прислушивались к редким отрывистым фразам, которые Ло’ак цедил сквозь клыки, когда с ним пытались поговорить, и время от времени норовили осторожно потрогать непривычно яркую кожу и хрупкий, незащищенный хвост. «Кобальтовая дымка с россыпью звезд и золото в глазах», — так шептались про них местные на’ви, когда воины клана Тхеп’лону подгоняли своих пленников в спину острозаточенными серпами, ведя через толпу. Первые несколько десятков затмений Ло’ак рвался прочь из оскаленных скалистых зубьев, он бросался на стены, пытался раздробить жесткий камень кулаками, однако добился лишь того, что его скрутили несколько на’ви, пока местная Тса’хик накладывала ему целебную мазь на сбитые в кровь пальцы. Она шептала неизвестные наговоры почти ласково, по-матерински гладила Ло’ака по спутанным в хвосте косам, уговаривая смерить свой гнев, и клятвенно заверяла, что все члены его семьи — даже жуткие крикливые птицы — целы и невредимы.       Со временем звонкий голос Ло’ака смолк, запертый за тысячами печатей, однако душа его — истерзанная и больная — не затихала ни на миг. Вместе с горьким вулканическим сумраком, под бдительным оком Полифема, грудь Ло’ака спирало от первобытного ужаса за свою семью. Неизвестность и тишина страшили, и он неустанно молил Великую мать о снисхождении. Лишь бы с ними все было в порядке. Лишь бы они были целы и здоровы, лишь бы не страдали от хворей и глубокой тоски. Больше он не мог никого потерять…       Дымный образ старшего брата — его дорогого, отважного Нетейама — являлся к Ло’аку все реже с каждым проведенным в неволе днем. Душа его иногда сидела рядом с ним, приткнувшись тесно-тесно, словно пытаясь несчастного Ло’ака согреть. Нетейам мягким, привычным жестом клал руку ему на плечо, невесомо сжимая, а затем говорил за двоих. Рассказывал, что с отцом и мамой все в порядке; что Тук умудряется баловаться с широкими хвостами своей охраны, заставляя их позабавлено раздувать охряные плащи на самых концах; что Кири храбро ссыплет оскорблениями на языке небесных людей, не собираясь просто так сдаваться. Ло’ак обычно скупо улыбался, внимательно прислушиваясь к бархатному, низкому тембру брата, закрывал глаза на мгновение, чтобы позорно не расплакаться.       Из воспоминаний о редких визитах Нетейама Ло’ака вывел непривычно хриплый голос вулканического на’ви, заставив наконец оторвать печальный взгляд от крайней бусины, которую Ло’ак успел вырезать на рифах из редкой раковины.       — Эй, мальчик, — позвал один из стороживших его воинов, улыбаясь почти дружелюбно. — Великая мать благословила этот день для песен, не стоит держать все в себе. Ты крутишь уателем в руках с самого восхода, я видел. Порадуй если ни нас, то хотя бы Эйву своим голосом. Я уже успел позабыть, как он звучит.       Пронзительные рубиновые глаза пригвоздили Ло’ака к месту. Утробный рык сам по себе вырвался из горла, довольно красноречиво показывая, что он думал о предложениях вулканических демонов невольно разделить с ними момент искренней радости. Хвост нервно метался из стороны в сторону, непрозрачно намекая, с раздраженным Ло’аком не стоило заигрывать. Хрупкость его была обманчива и не раз служила на’ви преимуществом.       — Упрямец, — хмыкнул воин почти ласково и расслабленно присел напротив ощерившегося Ло’ака. — Ты единственный из всей семьи, кто так и не назвал своего имени, лесной мальчик, — продолжил тот между делом, пытаясь ловким упоминанием сломать оборону Ло’ака.       «Не называй меня так!» — хотел было гневно вскинуться он, однако обжег своего тюремщика взглядом, полным жгучей ярости. Обращение это — с легким придыханием и едва различимой, почти дружеской насмешкой, — принесло Ло’аку куда больше боли, чем он мог ожидать. Перед глазами тут же соткался улыбчивый призрак Нетейама, который с усталой снисходительностью глядел на шального Аонунга. Никто не имел права называть Ло’ака… так.       Потому что прозвище это дурашливо-нежное целиком и полностью принадлежало старшему брату, разделенное с его вредным возлюбленным. А этот проклятый вулканический демон позволил себе осквернять его гнилыми губами!       — Воу, расслабься, я не собирался тебя оскорбить. Ты сидишь здесь уже больше декады затмений и явно не горишь желанием поскорее покинуть пещеру, чтобы встретиться с родными. Их не выпустят, пока ты не начнешь говорить и отвечать на заданные вопросы.       «Складно плетешь», — фыркнул про себя Ло’ак, практически сразу заметив недоуменный взгляд, которым его собеседника наградил второй воин, стерегший пещеру. Отвращение стремительно заполняло грудь Ло’ака, и он с большим трудом смог удержать на лице маску холодной отрешенности. Он наградил вулканического на’ви тяжелым взглядом исподлобья, и пара коротких кос, не убранных в хвост, упала ему на лицо.       Ло’ак отстранено отметил, как враждебно (или, может быть, заинтересованно?) раздулся капюшон на хвосте воина. Тонкие кожаные пластины, туго натянутые между вытянутыми костяными наростами, возбужденно трепетали. В слабом отблеске пламени казалось, будто между ними бегали шаловливые алые искры. По сизой коже расползлась карта агатовых разводов, скрученных в тугие спирали. Особо четко они растягивались от остроконечных ушей к вискам, спускаясь ниже на щеки и крепкую шею. Пугающие, чуть раскосые глаза сияли кровожадным багрянцем в обрамлении непривычно длинных ресниц. Угольно-черные волосы воин собрал в короткий хвост ниже затылка и закрепил его причудливым шнурком, на концах которого рыжели две крупные бусины. Вулканические на’ви походили на чудовищ из сказаний и первых песен, облик их был груб и чужд, а вкупе с ядовитым нравом и вовсе вызывал неприязнь. Но больше всего Ло’ака отталкивало даже не это…       Правое плечо вулканического на’ви было испещрено странными шрамами, один взгляд на которые вызывал тошноту. Похожие на крохотные шарики или даже личинки какого-то неведомого насекомого, они переплетались между собой в витой узор и напоминали Ло’аку пласт омертвевшей кожи. Дурнота уже привычно подкатила к горлу, и он поспешил отвести взгляд от изуродованной плоти.       — Нравится? — беспечно поинтересовался воин и чуть выдвинул несчастное плечо вперед. Кажется, излишнее внимание Ло’ака не укрылось от чужого цепкого взгляда. Великая мать, как подобная жуть вообще могла привлечь кого-то?! В татуировках рифовых на’ви был свой чарующий шарм, тонкие линии мягко ветвились, складывались в плавные фигуры и притягивали взгляд изяществом, а не… этим.       — Так мы становимся ближе к огню и пеплу. Каждый из них — это знак почета, — неспешно рассказывал на’ви, очерчивая длинным пальцем первый ряд шрамов. Пытался ли воин таким образом разговорить Ло’ака, усыпляя его длительность наигранным дружелюбием, или на самом деле интересовался традициями леса, он не знал.       — Прекрати трепаться с ним, К’уааши, — то ли устав от бесконечного стрекота товарища, то ли вспомнив о своих прямых обязанностях, одернул К’уааши другой на’ви. — Оло’эктан четко дал понять, что разговаривать с чужеземцами могут лишь те, кому показалось, что они увидели в них tirea. А таких будет не мало. Не думаю, что ты хочешь так скоро придать свое тело пламени.       — Брось, — лукаво улыбнулся К’уааши. — Может, именно мой серп поразит сердце этого лесного мальчика, — нахальный смех кольнул вулканическому на’ви горло, и Ло’ак не без злорадства подумал, что глупость некоторых воинов не имеет границ. Он оказался рядом с зазнавшимся К’уааши в один прыжок. Рука уверенно схватила расслабившегося надсмотрщика за волосы, а затем с силой дернула на каменные прутья пещеры.       Злостное шипение вырвалось из груди К’уааши и легло на слух Ло’ака приятной музыкой. Мрачное злорадство от проделанной пакости расцветало в душе и пускало корни даже после того, как вулканический на’ви причудливо изогнувшись, схватился за свой серп и безжалостно отхватил себе короткий хвост.       «Надо было за косу хватать, — поздно спохватился Ло’ак, признавая свой промах. — Нетейам бы так и сделал». Разочарование осело на кончике языка вместе с горечью. Ло’ак довольно оскалился в ответ на неистовый взгляд, что обещал жестокую расправу над зарвавшимся мальчишкой. Он послушно отошел от прутьев, когда второй на’ви ткнул в него кончиком серпа, а затем, не скрывая темного довольства пропустил через пальцы завоеванные черные волосы, пока на ладони не остался тот самый необычный шнурок. Жаль, Ло’ак не смог утаить даже самого крохотного ножа…       — Совсем дикий, — с неясным чувством протянул К’уааши, осторожно ощупывая затылок. — Я бы мог быть убитым сейчас, неплохо, — сыто заметил он и потрогал кончиком языка заостренный клык. — Шнурок-то отдашь? Видимо, нет, — без всякой обиды усмехнулся на’ви, когда Ло’ак картинно раздавил бусины ступней. Жалобный хруст стал этому свидетелем.       — Что скажешь, Архэ? — весело спросил он у совершенно невозмутимого на’ви под боком. Казалось, тот даже позы не сменил, когда его нерадивого товарища схватили, продолжая угрюмо разглядывать костер и слушать клановые песни.       — Что ты — skxawng, — несколько раздраженно отозвался тот.       — Ничего нового, впрочем, — снова развеселился К’уааши, а затем внезапно подмигнул Ло’аку. — Ничего, мальчик, скоро ты привыкнешь. Да и прожигать ночи, подаренные Великой матерью, в пещере осталось совсем немного. Интересно… Кто же тебя такого чудного разглядит?       Ло’ак из слов воина понял крайне мало. Странные фразы разжигали в нем искры интереса и вместе с тем опасения. Было ясно лишь одно — впереди ждало что-то грандиозное для местных на’ви и, наверняка, не самое приятное для его семьи. Порой Ло’аку даже малодушно хотелось побиться головой о стены или откусить себе язык, чтобы не мучиться, однако тревожная надежда вновь увидеть родителей и сестер пока что крепко держала его наплаву. Нетейам оставил его, растерянного и слабого, барахтаться в пучине собственных страхов и все никак не желал вернуться даже в ночных кошмарах. Нестерпимо хотелось перестать наконец упрямиться и исполнить песнь старшего брата, однако Ло’ак быстро задавил в себе это желание.       «Надеюсь, этот идиот Аонунг часто видится с ним в объятиях Эйвы, пока я не могу этого сделать», — обреченно подумал он, и собственная песенная нить вновь легла в пальцы, словно влитая.       За пределами пещеры множество голосов допевали ритуальную песню Тхеп’лону:       — Из пепла мы восстанем, ведомые огнем…