Control

Для того, чтобы удержать Комаэду на месте много усилий не требуется. Кто-то другой на его месте посчитал бы то, насколько на самом деле светловолосый юноша является податливым и уязвимым, в равной степени пугающим и очаровательным. Больно уж много своей свободы Комаэда отдает в чужие руки, с такой невероятной легкостью, с безусловной готовностью растворяясь в чужой власти. Подобный контроль над другим человеком так пьяняще кружит голову. А взамен, все в Комаэде — от скопившейся влаги на светлых ресница, до приоткрытых в попытке сделать судорожно выдох, губ, так сводит с ума. Тонкие нежные запястья, которые он с лёгкостью удерживает одной рукой остаются пока ещё холодными. Кожа бледная, бумажная почти, через которую изящный узор капилляров и вен просвечивает. Изуру только сильнее эти ручки сжимает, достаточно крепко, чтобы через некоторое время на них остались синяки по форме пальцев Камукуры, наслаждаясь голодным, довольным вздохом, сорвавшимся с губ Нагито. Его глаза, под грязной светлой челкой влажно поблескивают в немой мольбе. Весь Комаэда, мягкий и восприимчивый, но такой ужасно жадный, никогда не насыщается подобными мимолётными прикосновениями. Скулит и всхлипывает слабо, веки плотно зажмурив. Тянется навстречу худым торсом, дрожащие ноги сдвигает вокруг бедер Камукуры, в отчаянной попытке другого юношу ближе, теснее прижать. Так, чтобы сложно было различить где начинается один и заканчивается другой. Так, чтобы на самом деле это больше не имело никакого смысла. Изуру наклоняется чуть ниже, свободной рукой проводя по гладкому бледному бедру, ощупывая жадно мягкую плоть на внутренней стороне, губами едва касаясь покрасневшей мочки уха, глаз ни на секунду не закрывая. — Успокойся, Нагито, — приказывает Изуру, и рванный вздох, который издает Комаэда нельзя назвать никаким иным, кроме как полностью отчаянным. Юноша кивает послушной марионеткой, не в силах связать звуки и слова в цельные, осмысленные предложения. Его руки в руках Камукуры напрягаются только. Изуру не возражает. Это тяжело даже для него, когда у юноши под ним зрачки бешено расширены, поглощая собой всю радужку, как черные дыры, что засасывают Камукуру в себя без шанса на побег. Когда он скулит высоко и дрожит мелко-мелко от звука своего имени. Лицо Нагито, лишь слегка розовое до этого, неистово краснеет. Красный на белом смотрится так контрастно и так привлекательно. Изуру губами касается едва-едва этой нежной кожи, но даже так чувствует то, насколько кровь под ней раскалённая. Это приятно. Камукура бесконечно жадно, как губка, впитывает чужие искренние эмоции, на которые сам не способен. Комаэда, как человек, всегда желавший чужой привязанности, рано или поздно к подобному привыкнет, и его реакции станут не такими яркими. Не полностью конечно. Слишком уж чувствителен он под руками Изуру. Слишком уж отзывчив, во всех своих ярких взглядах и громких стонах. Наигранно дружелюбное поведение, остающееся на грани социально неуместного, острые взгляды и колкие слова не имеют никакого значения, когда чужое хрупкое и слабое тело такое предельно честное. Изуру не может не находить это в странной степени очаровательным. Манящим. Настолько, что юношу под ним хочется лишь только сожрать. Целиком и полностью. Так, чтобы никто иной не мог на него ни в какой степени посягнуть. Нагито это, вероятно, понравилось бы. Подобное чувство принадлежности. Степень близости далеко за гранью интимности. Им некуда спешить. Ночь длинна. И тонкий силуэт Комаэды, слабо освещенный луной кажется эфемерным, призрачным почти. Даже если у Нагито терпения с каждой секундой все меньше и меньше. Это, безусловно, очаровательно. Но, к величайшему сожалению и безмерному восторгу Комаэды, Изуру тот, кто задаёт темп. Вот только, вразрез приказу Камукуры, Нагито все же тянется ближе и сильнее, в слабой попытке руками дёргает, безуспешно пытаясь выбраться из чужой смертельно крепкой хватки. Эта попытка полностью бесполезна. И до нелепого вызывающая. Комаэда, упрямо поджимающий дрожащие губы и намерено глядящий в глаза, ни на миг этого отрицать не пытается. Улыбается нахально. Смеётся в глубине пыльных зеленых радужек. Камукура позволяет на короткий миг себе приподнять уголки губ. Нагито, заметивший это мельком, скулит умоляюще, кусая и без того сухие, потрескавшиеся губы. В слезящихся серых глазах напротив остается слишком много не озвученной мольбы. Изуру в ответ, эти, как ветки, хрупкие ручки только отводит выше к замысловатому изголовью кровати. Нагито смотрит на него как на бога. Что абсурдно. И видит человека, которым Изуру никогда не был. Что странно вышибает воздух из легких. Что так грубо, и так человечно заставляет отчаянно хвататься в ответ за чужое тепло. Нелепо. Среди них двоих Нагито тот, кто нуждается в контроле и опоре. Тот, кто является человеком в этих странных недосказанным отношениях. Но почему тогда Изуру нуждается в безраздельном внимании Нагито, не меньше, чем сам Нагито нуждается в Изуру. Это парадокс, что ни в коей мере не является забавным. Потому что удерживая в своих руках Комаэду, Изуру чувствует себя полноценным. Возможно, в некоторой степени, действительно, человечным. Человечным достаточно, чтобы хотеть. Факт наличия желания сам по себе, является преобладающим над содержанием. Качество превыше количества. Это все в совокупности опьяняет. Но не настолько, чтобы Изуру забыл о том, ради чего они начали. Поэтому не отводя глаз от Нагито, он тянется к мягкой верёвке, лежавшей рядом на кровати в ожидании своего часа. — Не слишком туго? — Изуру два пальца продевает под верёвку, самолично проверяя ее на плотность прилегания к такой нежной чужой коже. Отстраняется ненадолго, лениво осматривая открывшуюся перед ним картину. В груди сдавленным теплом разливается нежность. Комаэда, с глазами широко распахнутыми, смотрит на него обожающе. С уголка губ по челюсти блестящей тонкой струной стекает слюна, которую Изуру лениво большим пальцем вытирает. — Н-нет, — у Нагито голос звучит надломлено и хрипло. Он сглатывает скопившуюся в горле слюну и руки на пробу тянет, но сдвинуться ни на миллиметр не смог — веревка легко удержала его запястья на месте, почти так же надежно, как ранее удерживали ладони Изуру. Борьба с путами, в которые он изначально безумно желал попасть, закончилась, так и не начавшись. Глаз от лица Изуру он ни на секунду не отвел. Выискивая возможные признаки отвращения у партнёра. В надежде увидеть молчаливую похвалу и признание. Все его существо пропитано этой чистой потребностью в положительном внимании, в безусловной любви. Изуру, с превеликим удовольствием, готов подарить это все сполна. Черная веревка на фоне белой кожи тоже смотрится невероятно привлекательно. Так же, как красный румянец на бумажной коже. Но, возможно, Изуру слишком субъективен. — Очень хорошо, — не то, чтобы Камукура тоже взгляд от чужого эйфоричного выражения отводил. Лихорадочный румянец Нагито с лица плавно переходит на плечи. Красным по белому. Красиво. — Как ты себя чувствуешь, Нагито? — Изуру голос свой делает мягче, на чужих дрожащих бедрах замысловатые узоры вырисовывая. Комаэде требуются дополнительные несколько долгих мгновений, чтобы ответить на, казалось бы, такой простой вопрос. Изуру его ни в какой мере не торопит, наслаждаясь видом отчаянно вздымающейся грудной клетки и бешено бьющейся на шее артерии. — Я — ха — отлично, с-спасибо, Камукура-кун, — Комаэда облизывает пересохшие губы, от чего они влажно поблескивают. Изуру даже не пытается половить импульс поцеловать их. Весь мир сейчас ограничен черной веревкой на фоне белой кожи и дрожащим, хриплым дыханием Комаэды. Изуру не променял бы его ни на что большее. И не принял бы ничего меньшего. Поэтому влагу с лица Нагито вытирает жестом практически невесомым. И в той же мере ужасно собственническим. Комаэда в ответ счастливо выдыхает, лицо под руку Изуру мечтательно подставляя. — Спасибо, Изуру. Чтобы окончательно развалится, Нагито много давления не нужно. Только капкан рук вокруг, острые поцелуи вдоль горла и плеч, и невозможность коснуться своего партнера. Это жалко, но поделать с собой он ничего не может. Камукура идеально помнит каждый контур тела Нагито, идеально знает расположение каждого шрама и едва заметных веснушек. Но каждый раз тщательно изучает такое знакомое, податливое тепло чужого тела. Каждый раз, касаясь чужой кожи чувствует под кончиками пальцев пляшет нежное электричество. У Нагито взгляд слезливый, а покрасневшей кончик носа поддергивается, как у кролика. На скулах краснеет слабый румянец. Очаровательный. Прелестный. Возможно, Изуру действительно слишком размяк. Возможно, единственное, что удерживает его целым — это нежно влюбленный взгляд Нагито. Чужое тепло вокруг Изуру смутно похоже на дом. Возможно поэтому за плотно зажмуренными веками видны фейерверки. Возможно поэтому на чужих бедре и талии отпечатки своих рук оставляет цветущими синяками. Веревка юркой змеёй сползает на подушки, стоит Изуру только потянуть. Нагито требуется несколько минут, чтобы отдышаться, и приподнявшись на локтях, он слабо, но счастливо улыбается Изуру. В его взгляде приятная усталость на грани сонливости. Вероятно, ему понадобится не так много времени, чтобы заснуть после. А пока, он потирает только образовывающиеся ожоги от веревки слишком резко. Изуру, под удивленный слабый скулеж Комаэды, перехватывает его руки в свои и целует злые красные линии на запястьях, пересекающие формирующиеся синяки, оставленные веревкой и его собственными руками, под тихое эйфоричное хихиканье Нагито. Изуру притягивает его к себе на колени. Торс к торсу, кожа к коже. Так, что тяжело различить, чье сердце бьётся громче. — Изуру-кун всегда так нежен со мной после, — Нагито улыбается ему мечтательно, пряча лицо в изгибе плеча Камукуры, объятие возвращая сполна. Его руки нежно перебирают спутанные волосы Изуру. — Я действительно самый удачливый человек в мире. Изуру создан, чтобы отдавать. Это аксиома, заложенная в его подкорке с самого начала. Константа, с которой Камукура не пытался бороться. Нагито, что так нежно держит его в своих руках, значит для него гораздо больше целого мира. Нагито, что так приятно эйфорично хихикает в изгиб его шеи Изуру отдавать не хочет