Сердцем к сердцу

      Дверь кабинета отворяется, а Джисон, в вязаном свитере и бейджике на нем, проскальзывает внутрь просторной комнаты. Он снимает сменные рабочие кроксы, оставаясь в белых носках, и ступает на мягкую обивку пола, выложенную квадратиками ярких цветов в порядке – где пришлось: где-то два зелёных уместились прямо подряд, где-то квадратики только голубые и розовые, совершенно забыв про другие цвета. Джисон никогда не придает их расположению особого внимания, все равно приходится менять время от времени, мало ли какие конфузы бывают: то ребенок краску на пол опрокинет, то до туалета все тот же карапуз добежать не успеет. Эти коврики-пазлы на то и закупаются им постоянно, чтобы теплыми и приятными быть, а ещё держать ребяческие попы с коленями в безопасности, если упражнения требуют физической активности. А если нет, то все элементарно, они – замена подушек, которые сменить сложнее, да и аллергенными из-за наполнителя могут быть с большей вероятностью, чем обычные резиновые детальки.       Джисон шагает до следующего ученика ровно, будто плывет, а не ходит, минует полки с альбомами, развивалками, кубиками, ящиками и стаканами с яркими фломастерами и карандашами, его работа – не что-то, с чем ему приходится постоянно мириться, наоборот даже. Он любит то, чем занимается, любит видеть результат и любит наблюдать за крошечными пациентами, приходящими к нему. Все они до жути разные, кошмарно уникальные и это и делает каждый рабочий день чем-то особенно ожидаемым, пусть даже и негатив, конечно, случается (мамочки бывают разные, да и дети, если честно, тоже), но несколько полностью испорченных дней дерьмовым настроением и упадком сил не стоят ничего, в сравнении с тем, что после его занятий некоторые начинают говорить, некоторые лучше управляются с мелкой моторикой, а некоторые и вовсе собирают полное комбо. Джисон от такого всегда без ума – вклад, который он вносит в их жизни непосильно велик.       Вот только... Не все пациенты после себя оставляют приятно-спокойный осадок, не все и запоминаются одинаково, и не про всех можно вспомнить только с разливающейся негой в сердце. Бывают и тяжелые случаи. Бывают очень и очень тяжёлые, правда. Вот придет кроха с РАС и все настолько медленно, тягуче, настолько через силу идёт, что и у самого на душе кошки скрести начинают. Но со всем можно работать, со всем можно справиться. Джисон верит в это на все сто процентов.       – Привет, Минхо. Как дела, как прошел твой день?       С ближайшей тумбы берется небольшой органайзер с ручками, на ней же слегка поправляется искусственный цветок; пальцы юрко укладывают перед ними двумя – Джисоном и Минхо – по листу чистой бумаги.       Джисон старается делать все, чтобы придать себе и своим движениям максимальную расслабленность, легкость и уверенность, что ли. За годы работы получается отменно. Вот только за годы работы у него еще никогда не было не детей и это... Кажется, когда он только выделял на Минхо часы в неделю, тщательно просматривая график всех остальных занятий и часы своих выходных, то и подумать не мог, каким испытанием в итоге это обернется. До встречи с ним в джисоновской голове был порядок, а решительность плескалась через край даже в тот момент, когда по старой дружбе мамина подруга просила помочь ее уже взрослому сыну, попавшему в чудовищную аварию, восстановиться. Тогда он даже не думая согласился попробовать, буквально через минуту дав ответ, жуя губу и дергая карман брюк все время звонка. По своему желанию он согласился даже на внеурочное время, просто проводя время с Минхо.       Единственное. Он реабилитолог, но не маг и не колдун, иногда даже он чувствует бессилие.       Джисон подворачивает под себя ноги и выхватывает простой карандаш из пенала, протягивает его Минхо, глядящему на его ловкие действия буквально голодно, с непередаваемой болью. У Джисона от этого щемит сердце. Люди, теряющие себя, всегда вызывают у него глухой узел в животе, они всегда заставляют задуматься. Правда с Минхо все немного иначе – даже после рефлексий он все равно не может поверить, до конца осознать, что с этим человеком они когда-то были знакомы, что вместе вертелись на турниках и со школы ходили тоже вместе, если уроки одинаково заканчивались, громко хохотали и закидывались чипсами. А теперь же сидящий рядом является собой лишь отчасти. Он перестал быть собой после того несчастного случая. И ладно если бы проблема была только в теле, Минхо-то душой сломался, а это куда тяжелее.       – Смотри, ровные линии, сегодня опять попробуем рисовать их. В прошлый раз уже хорошо получалось, но мы повторим и как разминка будет, хорошо?       Минхо вяло кивает, а карандаш в его руке держится так слабо, что вот-вот упадет. Джисон поправляет положение мелка для более удобного захвата, кончиками пальцев круговыми движениями несильно надавливая и массируя тыльную сторону его левой ладони, помогая расслабить или напрячь где надо.       – Да, вот так, молодец.       Джисон возвращается в прежнюю позу и внимательно следит за кистью ученика, за сведенными к переносице бровями в старании, и жирной грифельной полоской, остающейся на листке. Привычно поднимает глаза, наблюдая как еще недавно лысый череп постепенно зарастает короткими волосами, все равно оставаясь голым на белых полосках от швов и шрама. Джисон настолько свыкся, что и не замечает, как одно минховское веко моргает чуть запоздало от другого, а уголки его губ часто двигаются не симметрично, не замечает и широкого рубца на щеке. Новый Минхо выглядит иначе, чем тот, что может больше никогда не вернуться, да, но он все равно и несмотря ни на что остается привлекательным. Он все еще остается сильным. И это украшает его в тысячи раз сверху.       А Минхо часто называет себя уродом. Еще чаще – убогим, когда пытается шевелить отказавшей рукой, злясь на себя от бессилия. Он делает все, чтобы казаться обычным хотя бы для себя, но каждый раз лбом до крови бьется о стену, сталкиваясь со сложностями и ограничениями буквально везде. Взять только одни занятия: каждый раз, когда мама, без которой он пока не в силах передвигаться вообще, выходит за дверь, он просит Джисона заниматься с ним на полу, как со всеми остальными, со всеми нормальными, и каждый раз кряхтит и охает, пересаживаясь то с коляски, то с костылей на яркие квадратики у самой земли. Каждый раз он тушуется и расстраивается, опираясь на учителя и мечтая делать это самостоятельно, постоянно просит прощения, что заставляет тягать лишние килограммы, даже не подозревая, что весить стал чуть ли не вполовину меньше.       – Да! Ты молодец, а теперь тоже самое, но полукругами, – подбадривающе улыбается Джисон.       Завидев улыбку, в Минховых глазах на секунду появляется блеск, но он меркнет в мгновение, встретившись с кривыми попытками в собственном альбоме. Он не видит, что делает успехи. А маленькие шажочки для него ничто. Ведь кроме занятий с реабилитологом, он проходит еще тучу всего остального: общая разминка и растяжка тела, разная нагрузка на ноги, массаж и терапии. Результат в любом случае должен быть. Но его нет, его не видно!       – Давай-ка я покажу, – Джисон заползает ему за бок, дотрагивается до руки с загрубевшей кожей от катетера и проводит абсолютно симпатичную дугу их скованными вместе руками. Затем еще одну и еще, показывая какие ощущения при таком действии он должен чувствовать.       Минхо придвигается ближе к столу. Ставит кончик карандаша и скользит им, как показывали, он чувствует мерное дыхание Джисона у себя на шее, и, кажется, если слегка повернет голову, сможет увидеть его аккуратную улыбку от того, что линия все-таки получается. Что-то внутри Минхо довольно ликует, он наполовину полон решимости заниматься дальше.       А потом начинаются фигуры сложнее, потом получаться начинает меньше. Начинает хотеться домой или исчезнуть. Вся усталость вдруг накатывает снежным комом и силится припечатать его к земле, с хрустом опять размозжив череп.       – Давай сделаем паузу, – нежно просит Джисон. Видит же, как меняется настроение пациента.       И Минхо бы и рад сказать «стоп», он бы действительно хотел отдохнуть, но прямо сейчас… прямо сейчас перед ним жалкие три прямых линии – проведи он ещё две и будет звёздочка. Первая звёздочка после травмы! Так что он отчаянно машет головой и продолжает силиться над бумагой. Терпеливый выдох доносится изо рта за плечом, через стену слышно, как другие специалисты работают со своими подопечными, как хохочут довольные дети, тихое ровное тиканье часов на стене. Все должно получиться, просто обязано.       Ещё немного и Минхо язык от старания вытянет, честно. Или прикусит, тут уж как быть.       Ступленный наконечник грифеля от давления вдруг сгибается пополам, линия улетает резко вправо и вверх, уродуя все старания в одну секунду. А внутри глупого тела что-то гулко схлопывается, трескается так позорно звучно, что Джисон это непременно может это услышать. В купе все ощущается слишком остро, слишком резко и неправильно, словно хрустальное яблоко вместо сердца вытекает горечью в желудок, растворяя все внутренности.       Плечи как могут подлетают вверх, рука ощутимо подрагивает, со звоном роняя карандаш, а сам Минхо ощущает жгучую необходимость заиметь панцирь на спине, спрятаться и никогда больше не показываться оттуда. Он инвалид. Беспомощный недочеловек вечно нуждающийся в помощи. Но почему он ещё верит в чудо? Почему старается восстановиться? Глаза от сухости пекут.       – Минхо...       Джисон шепчет. Джисон кладет теплую ладонь меж его лопаток, как делает всегда, когда видит отчаяние или нужду. И Минхо за это благодарен, серьезно, но в этот раз он не чувствует ничего из этого, он не чувствует ничего, кроме полного глубочайшего разочарования. Он просто... Господи, почему его не убило насмерть? Все его тело крупно знобит, веки мигают так быстро, что картинка перед ним будто темнеет, тухнет. Минхо не может ничего. Он, блять, калека и не может даже ебаную звёздочку нарисовать. В горле першит, а лёгкие отказываются дышать. У него нет сил даже руки к лицу поднести. Это унижение – это конечная.       – Можно я? Господи, Минхо, иди сюда.       Джисон льнет, обнимает его, он никогда не обнимал до этого, а теперь прижимается так крепко, так чутко, что дышать становится больно – Минхо никто так не обнимает. Вообще никто не обнимает. Костлявые тонкие пальцы цепляются за подол джисоновского свитера, голова устало падает ему на плечо. Он не плачет, очень бы хотел, но слезы кончились, он выплакал все, что только мог. Внутри ноет, прикосновения обжигают.       Минхо чувствует, как ногти скребут на его затылке, чувствует, как Джисон щекой трется о его макушку и как грудью своей приникает к его боку, к боку где находится сердце. Сердцем к сердцу. За ухом кожа от дыхания горит, ребра рискуют сломаться.       – Все будет хорошо, все будет.       Минхо больше не верит, он жмется к нему ближе и не верит всего одной клеточкой мозга – остальные, обливаясь слезами, хотят довериться, больше всего на свете они хотят, чтобы все получилось.       – Я представляю, – осторожно начинает Джисон, – как тебе тяжело и понимаю, что ты устал, и я бы очень хотел, то есть... помогать тебе? Если бы ты был согласен. Возможно, тебе так тоже было бы легче?       Минхо с плеча после этих слов буквально подлетает, голову поворачивает и смотрит прямо в глаза, рот открывает, чтобы сказать что-то.       – Нет, погоди, – Джисон продолжает быстрее, чем тот успевает заговорить, – если что я сам этого хочу и не потому что мне так твоя мама сказала или ещё что, я давно хотел предложить, но каждый раз чего-то не получалось именно с тобой обсудить. Мне надо чтоб ты решал, а не она.       Они переглядываются ещё некоторое время, бегая от одного зрачка к другому. Минхо думает, что был бы не против, а ещё то, что это будет неловко и излишне. Это будет хорошо. Джисон начинает отстраняться, руки переводя от затылка к основанию его шеи.       До спертого дыхания хочется отказаться настолько же сильно, насколько и согласиться.       – Можно… Еще, – тихо-тихо просит Минхо, даже не надеясь, что его услышат, что поймут кашу из расстроенных звуков.       Но Джисон понимает, с новой силой обвивает прозрачную фигуру, гладит по спине и на своей же чувствует руку – выше поясницы и... прямо на ней?       – Твоя правая рука?       Минхова правая рука полусогнута, не до конца прижата и пальцы на ней закаменевшие, но рука-то поднята!       – Твоя рука, Минхо! Ты!       – ...моя? Что...       Глаза Джисона слезятся от радости, сияют гордостью и теплотой. Он юркает обратно в объятья также резко, как вынырнул из них до этого и окутывает руками со всех сторон. Минхо впервые за долгие месяцы улыбается счастливо и выдыхает дрожащим голосом на одном дыхании:       – Если хочешь... можешь помогать?       Довольное урчание вдруг разносится прямо под боком.