Природные инстинкты

Уилл Грэм любит собак. Уилл Грэм пахнет абсолютно как жертва. И деймон Уилла Грэма - великолепный рогатый олень. Мы были созданы друг для друга, была вторая мысль Ганнибала, после того как адреналин и страстное желание ушли из умов его и Каннибы настолько, чтобы каждый из них мог снова мыслить словами, а не через тяжелую дымку инстинктов. Олень. Шестнадцать ладоней или больше от ног до плеч, темные царственные рога были зловеще закручены над твердой аркой шеи, мускулистая грудь разрывалась горячим влажным тяжелым дыханием жизни. Длинные рваные пряди шерсти свисали с его рельефных боков как кружево, как борода старика, превосходящая соцветия самых древних и могущественных дубов Вирджинии. Этот олень был скульптурой из плоти, которая была самым совершенным произведением искусства, когда-либо увиденным Ганнибалом, это была последняя ноты симфонии, дико ворвавшаяся в его уши, и он был очень, очень красиво жив. Мы были созданы друг для друга. Он отлично пахнет, подумала Канниба, и эта мысль была связана с точно таким же сокрушительным шоком и возбуждением, которые нахлынули на самого Ганнибала. Он зарылся рукой в шерсть на ее, пальцы приняли – лишь на секунду – форму ошейника. Лишь напоминание: ей (и себе) где они находятся. Что они должны следовать правилам этого общества, с которым им приходится иметь. Иногда Ганнибал задавался вопросом: неужели он единственный живой человек, который помнил, что собаки были плотоядными убийцами и охотниками, прежде чем они были приручены. Деймон Ганнибала мог быть собакой, да, но покрасневшие глаза Каннибы смотрели с ясной дикостью, которая должна быть у собаки вместо подобострастия, которого все ожидали от рабского животного. Ужасно просто заставить людей доверять тебе, если твой деймон - собака. Люди видят собаку-деймона и думают о преданности, они думают о привязанности, доброте, любви и сердечности. Надежности. Послушности. Безопасности. Они не видят желания, поющего так красиво под вылизанными костюмами и фразами Ганнибала, под мягкой шерстью Каннибы, становящегося темнее и глубже, чем любая так называемая мораль: желание кровавого мяса, свирепости, желание убивать. И лишь сейчас, столкнувшись с пиром хищных запахов, которые источали Уилл Грэм и его олень, им было сложно подавить эти желания. Сложнее, чем это было в течение длительного времени, с тех пор как им было шестнадцать и они были опьянены вкусом настоящего мяса. Он пахнет - ох, Ганнибал- Он знал, что она имела в виду. И, что было еще хуже, он точно знал, что его деймон подразумевал, и это знание потрясло его до глубины души. До встречи с Уиллом Грэмом, Канниба никогда не хотела разделить трапезы Ганнибала. До Уилла Грэма, Ганнибал никогда не чувствовал желания попробовать на вкус деймона другого человека. Плоть, да. О смерти, боли и кровавых убийствах он знал так же хорошо, как и большинство других мужчин знали грех Онана. Но все это было чисто - естественно. Путь хищника. Они прекрасно понимали, что другие люди это так не видят, но мнение других людей не важно. Они знали это. Они могли учуять добычу. Другие люди не являются чем-то больше органов и конечностей, лишь плоть, которая должна быть расчленена. Но великое табу – переход через души в тела, бесчестный переход одной души в другую плоть – они знали с детства, насколько отталкивающими были эти нарушения. Он и Канниба оба были озадачены и оттолкнуты, тогда в университете Цюриха, докладами о созависимых, развратных, отчаянно садистских позывах, которые заставили извращенных лиц наложить руки на чужие души. Здесь был порыв, который они по-настоящему не могли понять. Почему кто-либо из них желал запятнать себя прикосновением ограниченного ума? Подпитываются ими, да, становятся сильнее, это их привилегия и их право, и когда они вместе смаковали их добычу вместе в их логове в темноте, он дрожал от удовольствия от наблюдения за Каннибой, пожирающей плоть деймона их жертв – но они всегда были только друг для друга. Ганнибал питался людьми – на протяжении многих лет он учился срезать постепенно, чтобы мясо оставалось живым как можно дольше, так что у Каннибы было больше времени насладиться собой – и Канниба питалась деймонами. Так было всегда. Но сейчас… Да, сейчас Ганнибал хотел попробовать Уилла, сейчас он почти мог ощутить запах крови этого человека, сладкий звук его лопающихся глазных яблок – но даже больше он хотел попробовать деймона Уилла. Ганнибал хотел привлечь его, четвертовать и пить его кровь, выкачать все соки из вскрытого желудка, объедаться жирными ляжками, пока ему не станет плохо, вскрыть тайные вены глубоко в его мозгу. Он хотел вонзить свои зубы во все это мясо. Ганнибал даже не подозревал, что может чувствовать такое. Сейчас ему было жаль, что Уилл должен умереть; он хотел убивать его снова, снова и снова. Канниба, прижатая к его боку, дрожала. “Мы должны узнать их имена”, - напомнила Канниба. Ганнибал едва подавил испуганное мигание. Канниба практически никогда не говорила вслух и никогда, конечно, перед жертвой. “Это только вежливость”, - добавила она, ее глаза были прикованы к рукам Уилла. Канниба пристально смотрела не так, как остальные собаки, все было облечено в агрессию и без учтивых взглядов, и Ганнибалу было некомфортно знать, что сейчас она, возможно, навлекает на себя подозрения. “Совершенно верно. Как грубо с моей стороны”. Он на автопилоте подошел к Уиллу, чтобы пожать тому руку, рассеянно отметив, что Уилл тоже внимательно рассматривает Каннибу. “Я доктор Ганнибал Лектер, а это Канниба, моя собака. Пожалуйста, не стесняйтесь шутить. Я слышал множество шуток до этого, но я всегда готов пополнить свою коллекцию”. Попытка Ганнибала вежливо пошутить полностью провалилась. Единственным признаком того, что его присутствие было замечено, было то, что Уилл сжал руку тогда, когда Ганнибал попытался ее отпустить. “Она…она красивая”, - пробормотал Уилл. “Канниба, Вы сказали? Она чистопородная? Ты выглядишь как хортая борзая, я полагаю, по крайней мере, в тебе течет кровь борзых. Я…я никогда не видел собак этой породы с длинной шерстью до этого”. Уилл глазел на Каннибу. Последний человек, рассматривавший ее так подробно, пришел к выводу, что та была бешеной. Ганнибал приготовил его печень на углях в соусе из белого вина с зажаренными шампиньонами – сырая, простая еда, чтоб отомстить за оскорбление – и Канниба провела около пятнадцати часов, методично обгрызая плоть с ребер его деймона-обезьяны. Ганнибал задумался, в дополнение к его действительно неуместному рассуждению о породе Каннибы, нашел ли Уилл время, чтобы отметить устрашающую силу ее торчащих клыков, красноватый оттенок ее зрачков, непокоренную гордость в ее прямом взгляде. Ганнибал хорошо знал, что Канниба была не похожа на остальных собак. “Вы очень внимательны, мистер Грэм”. Уилл, видимо, запоздало осознал, что был груб, и поспешно опустил и руку Ганнибала, и свой взгляд. “Я…я…я люблю собак”, - добавил Уилл пространство в трех дюймах за плечами Ганнибала и залился краской до самой линии волос. Ганнибал хорошо знал о предполагаемых наклонностях личностей с деймонами такого же пола, что и у них самих. Однако, как специалист по психическому здоровью, он в равной мере понимал и возможность исключения из этого так называемого правила. Он разумно не делал никаких предположений, несмотря на то, что Уилл покраснел, хотя в случае, если Уилл действительно считал присутствие Ганнибала возбуждающим, вся охота стала бы неутешительно легкой. “Ваш деймон также выдающийся”, - ответил Ганнибал, стараясь отвлечься от Уилла. Он перебирал слова (великолепный, необычный, восхитительный), которые он хотел использовать; ни одного из них не было бы достаточно в любом случае. Не было ничего, абсолютно ничего, что могло бы адекватно описать красоту деймона Уилла Грэма. Ганнибал не мог дождаться его расчленения. “Его имя Аспер”. Это застенчивое признание и одновременный наклон грациозной рогатой головы, казалось, определили все оставшиеся тонкости. К счастью для всех вовлеченных (потому что если бы эти огромные жидкие черные глаза продолжали бы смотреть так на него, Ганнибал не смог бы нести ответственность за свои поступки), Джек Кроуфорд был нетерпелив и вмешался в разговор. Уилл Грэм зафиксировал свой взгляд на ковре, Аспер отступил назад на четыре фута и не шевелился и не говорил до конца встречи, и они оба украдкой поглядывали на Ганнибала и Каннибу двумя парами обескураживающе похожими, широко открытыми глазами с темными ресницами. Все, что Ганнибал мог сделать, чтобы перестать приближаться, смотреть назад. Сбоку он чувствовал дрожащую Каннибу, чувствовал, как в ее рту образуется слюна, пока она находится так близко к Уиллу, что может его чуять, он зарыл свои пальцы в шерсть на ее шее, проследил за взглядом Уилла, наблюдающего за движениями его руки и держался так крепко, как они только решились. Этой ночью Ганнибалу приснилась оленина. На следующее утро он проснулся и аккуратно выбросил все продукты, имеющее отношение к оленине, из своего холодильника и всех шести ближайших хранилищ. По настоянию Каннибы, он прошел по ним снова и избавился от всех человеческих сердец, без протестов и вопросов, несмотря на то, что это были его любимые куски мяса и их было ужасно сложно достать. Он понимал Каннибу так же хорошо, как и он его. Теперь они берегли себя для Уилла.