Смертельно

      Лила Росси Д’Аньон — первая леди Франции и духовный лидер пострадавшей от войны нации.       Лила — святая, посланная Небесами, она — спасительница и благодетельница, она не брезгует пожать руку замаранному выходцу из трущоб и поцеловать в лоб заражённую тифом девочку.        Лила — дьяволица, которую сослали из Ада просто потому, что геенна огненная не выдерживает таких масштабов. Лила — лгунья, Феликсу кажется, что потребность дышать для неё не столь важна, как вечная жажда лгать, лгать самозабвенно, виртуозно, лгать так, как не может и никогда не сможет никто другой.        Феликс выходит на балкон, впускает в лёгкие едкий кислород, чтобы убить его через пару секунд табачным дымом, Феликс смотрит на расплывающиеся огни, зрение стало сдавать в последнее время, и думает, что он бы ей восхитился, не будь сложившаяся ситуация столь…острой.        Ему не хочется возвращаться назад, в наспех снятую квартиру, где все стены завешаны ее фотографиями, на каждой Лила ярко улыбается, у неё наверняка так ужасно сводит скулы каждый божий день, но Феликсу плевать, это точно не его проблемы. Лила на тысячи снимков чёрная-белая, но Феликс и без цвета знает, что глаза у неё — ядовито-зелёные, а губы — томно-красные, и никак иначе.        Феликс входит обратно, проводит рукой по детективной доске, задевая переплетающиеся нитки, складывающиеся в своеобразную паутину на черно-белом фоне. Эдакая искореженная шахматная доска.  Вся жизнь Лилы — шахматная партия, где игроки постоянно нарушают правила.        От младых ногтей она знала, как пользоваться людьми вокруг себя, а в частности — мужчинами. В промежуток между пятнадцатью и шестнадцатью переспала с режиссёром гастролировавшей по деревням труппы средней паршивости и заставила дать себе место и взять в Париж (ни капли сочувствия к мужчине, сам виноват, когда не смотрел на возраст), однако, та скоро распалась, и новоиспеченной горе-актрисе пришлось шастать по темным улочкам мегаполиса, улыбками и лестью пробивать себе места на глянцевых страницах дешевых журналов, кто знает, можно и торговать своим телом, какие времена, такие и нравы. Лила сменила с десяток кавалеров, пока ее не пропихнули в дикторки, дальше — радиоспектакли, концерты, а затем — (фейерверки, взрыв, овации) — судьбоносная встреча с генералом Жаком Аньоном, честным малым, бравым воякой, только не спрашивайте его, как он получил свои медали, кому война, а кому мать родна, как говорится.        Любовь с первого взгляда.  Взаимовыгодная ложь  Перестановка фигур.       Ход — и в следствии очередного путча Аньон оказывается за решеткой, ещё ход — и вот уже Лила поднимает народной восстание, голосит направо и налево о свободе, равенстве и братстве, ход — и вот уже коронованный толпой президент вместе с молодой супругой произносит речь с балкона Елисейского дворца.        А дальше по классике — социальные реформы вкупе с попранием конституции. Viva, диктатор, и пешка становится Королевой.        Феликс все это знает, знает много и слишком хорошо, знает от множества собственноручно разысканных источников, после встреч с некоторыми пришлось перестать носить белые рубашки, слишком муторно оттирать с них кровь, избавляясь от улик.        Одни ее боготворят, другие ненавидят, щедро посыпая проклятиями, но никого в жизни Лила не оставляет равнодушным. Феликса в том числе.       Весь город увешен ее портретами, Феликс устал отворачиваться.        Он с щепетильностью перфекциониста собирает со стен плоды многомесячной работы: слежки, вынюхивания, сбора информации; складывает фотографии аккуратной стопкой, вырезки из журналов, отрывки статей и записанные на пожелтевшей бумаге чьи-то реплики и, благодаря гены за феноменальную память, избавляется от всего хлама щелчком старой зажигалки, даже не морщась от запаха гари. Он бы собрал это все в коробку и подкинул на порог той же Сезер, она бы сверкала громом и молнией в статье, если бы ее не отправили на свидание с безжалостной Девой при закрытых дверях. Прощай, последний оплот свободной прессы.        Феликсу не нужна справедливость, не нужны раскрытие и сенсация, он не единственный, кто способен докопаться до правды, найдутся другие герои, а ему просто будет достаточно того, что если у него ничего не получится, то полиция нагрянет в квартиру, где кроме робко теснящихся на полках книг, найдёт абсолютное нихера.

***

      Феликс прибывает на раут просто потому, что может, просто потому, что умеет заводить полезных знакомых и пользоваться своей древней родословной английского аристократа, (а государству, где постепенно развивается паразит диктаторства, позарез нужна славная репутация в глазах соседних стран) и потому, что у него хватило ума взять девичью фамилию матери, а Грэм Де Ванили всегда славились умением вовремя сдружиться с теми, кто оказывался на вершине колеса, в отличии от…Феликс старается об этом не думать.        Он плавно шагает по огромной зале, которая из-за громоздких ламп, грозящихся упасть и переломать всем гостям руки-ноги-шеи, позолоченного рельефа по стенам и потолку и кучи разодетого в пух и прах народа, кажется совсем крохотной.       Феликс, наученный опытом, умело скрывает отвращение от вынужденных рукопожатий и приветствий, он все ещё не терпит чужих прикосновений, но что поделать, что поделать.        Когда живая музыка добирается до кульминации, и скрипка визжит, как волчица-мать, оплакивающая убитых щенят, его волей не волей выталкивает в эпицентр, где… — Ах, боюсь, с вами я ещё не пересекалась. Мы встречались раньше?       Забавно видеть заступницу бедняков в платье из новой коллекции Dior, с каплями жемчуга на ушах и шее. При этих мыслях Феликс еле сдерживается от презрительного смешка. Феликс сам ни капли не святой и не любит святость в других, а от показной его просто напросто воротит. Лила выжидающе смотрит на него, пару раз хлопает длинными ресницами, и пусть они наверняка накладные, но от такого взгляда Феликс вдруг чувствует себя глупой мухой, летящей прямо на встречу раскинувшей свои объятия венериной мухоловке. — Мы с вами? Нет, не думаю. Такую встречу я бы запомнил. — Феликс подносит ее руку в длинной перчатке к губам, не отводя глаз.        Лила улыбается, как-то не так, как он привык видеть на фото. — Вы танцуете? — Лила спрашивает с нормированной долей интереса. Феликс смотрит на ее шею с этой смуглой нежной кожей, тоскливо думает о пистоле, который пришлось оставить дома, ведь президент боится покушений, и о том, что можно попробовать задушить ее прямо сейчас, прямо здесь, голыми руками, но скорее всего она выцарапает ему глаза раньше. Какая жалость.  — Обычно нет. Но если вы составите мне компанию… — Феликс специально не договаривает, она же почти умная, сама понимает и благосклонно кивает, покрепче перехватывая его запястье.        Прежде, чем увести ее в сторону вальсирующих, Феликс кидает мимолётный взгляд в зеркало в полный рост, у которого они стояли. Секунды достаточно, чтобы выцепить два мрачных силуэта — она в чёрном платье с юбкой по щиколотку и затянутой талией и он в темном костюме-тройке и с острыми носками лакированных ботинок будто бы дружно вырядились на чьи-то похороны. Кажется, так оно и есть.        Зал переполнен ароматами: нежные цветы, спелые цитрусовые, холодящая мята, но рядом с Лилой Феликс улавливает только жгучий порох, перемолотые кости, соленую кровь.       Рядом с Лилой только тяжелый, убаюкивающий и смертельный — дурман.        Она смеётся, о чем-то щебечет, Феликс особо даже не вслушивается, только знает, что от ее долгого присутствия череп на крошки трескается, и понимает — это вовсе не входило в планы.        Глубокие поцелуи с привкусом металла в дальних коридорах, куда не добирается даже прислуга, и острота ее ногтей на шейных позвонках — тоже.       Лила Росси в двадцать с небольшим сумела околдовать целую страну, взобраться на вершины почета и славы, оставив бедную жизнь внебрачной дочери жалкого купчишки и итальянской беженки далеко позади, но кто же виноват, что ей всегда хотелось большего.        И чья вина, что сегодня это большее — Феликс? 

***

      Зная ее расписание наизусть, Феликс бы мог расправиться с Лилой одним выстрелом из снайперки, пока она будет что-то декламировать со сцены или балкона, но, во-первых, у него самого выстрелить с большого расстояния и попасть в цель вряд ли получится, а ему надо, чтобы сразу и наверняка, во-вторых, Феликс пусть и не бедствует (хоть за это спасибо тебе, отец), но даже ему не хватит денег, чтобы найти того безумца, который согласится оборвать жизнь всеобщей французской любимицы. Придётся действовать своими руками.       Ему не сказано повезло, что Лила сама обратила на него внимание и теперь у него есть неограниченный допуск в резиденцию президента, главное, самому хозяину на глаза не попадаться. Вряд ли ему понравится ходить рогоносцем.  — Поедешь со мной на съёмки? — Лила в одном чёрном полупрозрачном халате, сквозь который просвечивает, не стесняясь, насыщено-персиковый бюстгальтер, крутится у зеркала в медной оправе. — Ещё спрашиваешь? Конечно же, нет.        Феликс видел с ней пару сцен на киноэкранах, вышло, често говоря, так себе, Лила бесподобно играет в жизни, но на сцене она абсолютно никакая, быть может потому, что плевать она хотела на судьбы Клеопатры или Джульетты, когда каждый день нужно устраивать свою.        Лила показательно закатывает глаза, опускает руки, и тяжелая копна поддерживаемых ранее каштановых волос падает, растекаясь по плечам, на которых ещё не зажили следы их общих ночных похождений.        Феликс стоит у приоткрытого окна, где раннее-раннее мертворожденное утро, и перетирает в руке горсть гранатовых зёрен из тихого желания разрушить хоть что-нибудь, зерна лопаются, и по пальцам стекает полу-прозрачный аловатый сок.        Лила подкрадывается сзади, шлепая босыми ступнями по холодному полу, опускает голову на его костлявое плечо, не обращая ровным счётом никакого внимания на то, как сморщилось лицо Феликса. Будто проглотил разом целый лимон, щедро присыпанный солью. — Дай мне. — не дожидаясь реакции, она оплетает его руку и тянет ко рту, успевая слизать языком капли с чужих холодных пальцев, прежде чем Феликс, ожидаемо-брезгливо вырывает ладонь из ее хватки.        Лила отстраняется, поддевает его за острый подбородок, вынуждая медленно повернуть к ней голову и уставится глаза в глаза, плавленный яд против ледяного нефрита. — Иногда мне кажется, что ты вот-вот меня убьешь.  — Тебе много чего кажется.       Лила первая прерывает контакт, зная, что Феликса надолго не хватит, и отходит обратно, одеваясь. Это лишь первые штрихи, несколькими этажами ниже ее ждёт целый штат гримеров, визажистов, агентов. Первая леди должна выглядеть на все сто, чтобы жалкие бедняки, смотря на неё, забывали обо всех своих личных проблемах, восхищаясь чем-то недосигаемо-прекрасным.        Феликс достает сигарету, на что Лила досадливо хмурится, она-то не курит, бережёт здоровье, да и после табака на зубах остаётся желтый налёт, а ей такое не нужно.  — Я просила не курить рядом со мной. — Не беспокойся, я уже ухожу.       Феликс невозмутим, как каменная статуя, но внутри сердце упрямо ускоряется. Сегодня у него снова ничего не вышло.

***

      Лила зарывается ладоням в его пшеничные волосы, прекрасно зная, как Феликса это бесит, прикладывается лбом к его лбу, неудержимо ухмыляясь.        Феликс неровно дышит, до боли стискивая ее бедра, они оба слишком выходят за рамки в полутемном коридоре оперного театра, пока где-то недалеко на сцене заливается Кармен.        Феликс все равно слушал эту постановку раз пять, а Лиле стало слишком душно в ложе рядом с дорогим мужем. Оба понимают, что пора бы и честь знать, расходиться, но ни один не делает и шага.       Наконец, Лила сползает с него, встаёт на ноги, расправляя дорогую ткань алого длинного платья в пол. Феликс успевает равнодушно заметить мелькнувшие чёрные колготки в мелкую-мелкую сетку, кажется, он их кое-где продрал.        Лила недовольно поджимает полные губы, они бы зашли дальше, она бы хотела зайти дальше, но Феликс ее остановил, это же, черт возьми, опера, здесь не удаться сходить в душ и этим все сказано. Лила поворачивается спиной, убирая волосы вперёд.  — Помоги с застежкой. Она немного разошлась.        Феликс молча подходит к ней и выполняет, что требуется, Лила невольно вздрагивает от его прикосновений, пальцы у него по прежнему ледяные.  — Я тебя совсем не знаю, — смотрит в сторону, прищурившись, красные бархатные обои вокруг давят и давят своей темнотой, может показаться, что это стенки желудка гигантского плотоядного кита.  — И все же держишь рядом с собой, Вольпина. — он наоборот знает чересчур много и показывает, пользуясь ее древним сценическим псевдонимом, это уже тревожный звоночек, но Лиле так жизненно необходим глоток свежего воздуха, разъедающего все внутри, в этой золотой клетке, которую она сама сколотила, своими же руками, что Лила предпочитает не замечать. Не замечать ничего.  — Мне интересно, как я умру. — Самой блистательной смертью, разумеется. 

***

             Феликс фыркает от мелкого пореза на горле и сам сжимает ее хрупкую руку до синяков, все равно на ее коже следы не так видны, как на его, больнично-бледной. Он слишком отклонился от своего первоначального плана пришёл-увидел-убил.        Лила устало утыкается ему носом в шею, абсолютно вымотанная, ноги не держат, и сложно сказать, это сказывается оргазм или недавнее выступление? хочется свернуться лисой вокруг Феликса, зубами вцепиться в яремную, и чтобы не отпускать, не отпускать никогда.  — Давай уедем. Хочу увидеть Рим по-настоящему.        Она просит его о чем-нибудь таком по-детски безумном каждый раз, прекрасно понимая, что никогда всю эту свою жизнь не бросит.  — Хоть завтра, — каждый раз отвечает он, прекрасно зная, что на утро Лила притворится, что этого разговора никогда не было, и быть не могло.        За окном висит унылая полная луна, чей-то глаз, покрытый слепой пленкой, от пристального взора не скрыться даже за занавесками.        Феликс отворачивается, прикрывая глаза, Лила мирно сопит под боком.       Иногда ей снятся кошмары, и Феликс подолгу следит за тем, как она что-то шепчет и ворочается, прежде чем подползти ближе и успокоить, чтобы больше не слышать ее лепетания, мешающие спать. Ему интересно, что же ей такое снится, но он почти на все сто уверен, что это не трупы репрессированных, их же Лила никогда в жизни не видела, хотя и все чаще подписывает смертные приговоры, даже не задумываясь.        Феликс выпутывается из ее тяжелых объятий и уходит, со всей силы бьет кулаком по грязному зеркалу в своей постылой квартире, похоронный звон разбитого стекла оглушает, а потом становится очень, очень тихо. Он злится потому, что понимает: сейчас или никогда.       У него глазные яблоки — в кардинал от бессонницы, а в светлых волосах добавилось седины, потому что каждый день ему подворачивается шанс, и каждый день он упорно его упускает. И больше так продолжаться не может, он же дал обещание.

***

— Помнишь, ты спрашивала, встречались ли мы раньше? — Ах, о чем ты, Феликс? — Лила на него даже не смотрит, а кидает обеспокоенные взгляды в сторону окна. Там, в ночной тени, собралось целое крикливое сборище. Очередные народные волнения, они участились в последнее время, и неизвестно, кто кричит больше, возмущённые протестующие или обезумевшие фанатики Лилы и ее супруга. Феликс притворно-играючи вертит в руках обыкновенный кухонный нож. Раньше он разрезал им гранаты. — Адриан Агрест. Слыхала прежде такое имя?       Лила недовольно вздрагивает, но смотрит прямо на него, наконец-то. — Аристократ, спустившийся с небес к беднякам и вместе с ними выступающий на демонстрациях. Он поверил твоим речам о новой Франции, помог вытащить муженька из тюряги, а затем, когда начал слишком широко раскрывать рот в сторону демократии, сам попал в просак. Твоя полиция применила к нему особые методы, и он умер во время допроса, а мне досталась лишь пара черно-белых строк о его кончине. Не пойми меня неправильно, я не слишком сентиментален и не отличаюсь особой привязанностью к родственникам, но Адриан…совсем другой случай.        Лила судорожно щурится. — Да. Я помню его.        Врет.  — Неправда.       Лила делает осторожный шаг назад, но встречается с холодом стены.  — Вы с ним даже как-то похожи, — из горла вырывается смешок. — Разве что внешне. И то не особо.  Молчание. — Мне верится, я говорил тебе про самую блистательную смерть?        Капли крови куда гуще и насыщеннее, нежели гранатовый сок.        И Феликсу почти жалко, что он всегда доводит дело до конца.        Ее похоронили с почестями, которые не снились и царицам древности. Франция облачилась в траурные наряды.        А ещё через полгода ее портреты будут разбивать наотмашь брошенными камнями.        Ни того, ни другого, казненный Феликс уже не увидит.