***
Сам Люциан вспомнил случайно. Старый граф давал бал в честь помолвки своей единственной внучки, празднество было ярким и пышным, наряды гостей — под стать. Когда накрахмаленные юбки одной из дам, неуклюже задевшей каминную решетку, вспыхнули, гости, напуганные и суетливые, искренне стремились помочь ей, не обращая внимания на окружение. А когда, наконец, обратили — было уже поздно. Голодное пламя бежало вверх по шторам, пожирая кружево и облизывая пыльный бархат. Медленно занимались написанные маслом картины в тяжелых золоченых багетах, пузырились и чернели обои, источая химическую вонь. С истеричным звоном от жара лопнуло стекло, холодный зимний воздух ворвался в помещение и пламя взметнулось и заревело, как мифический монстр. Началась паника. Старик попытался было пробраться в свою библиотеку, чтобы спасти книги, но едва не был затоптан гостями, толпой устремившимся к выходу. Молодому Дарне едва удалось вытащить его из-под ног убегающих и вывести на улицу, прежде чем граф обмяк и повалился на снег. Мужчина хрипел и кашлял, но, сквозь предсмертные звуки, Люциану удалось услышать его последние слова. — Книги, Дарне… Мои книги… — старик судорожно втянул воздух — Твоя книга… Юноша удивленно заморгал. — Что вы говорите? Какая моя книга?.. Мгновение спустя он все понял. Запах дыма смешался с запахами диких роз и нагретого солнцем камня, с запахами овечьей шерсти, домашней еды и сена. Но отчетливее всех слышался один — неописуемый сладкий аромат тела, полевых цветов, хлопка, смятой травы и пота. Залаяла собака и нежный голос позвал его по имени. Люциан затрясся, его вырвало. Голова, по ощущениям, была готова взорваться. Воспоминания возвращались слепящими волнами, занимая свои места и вытесняя размытые пустышки-заглушки, которыми была переполнена память Дарне. Одинаковые, серые и пустые дни, лишенные смысла, наполнялись событиями и образами, обретали ценность и ясность. Ему так долго казалось, что он ничего из себя не представляет, что жизнь его разочаровывающе бессмысленна, но нет. Все было не так. Все самое важное у него просто украли. И мысль об этом шокировала еще больше, чем возвращающиеся чувства. Врачи, нашедшие его возле тела графа, списали состояние на шок и отравление угарным газом. Молодого Дарне сочли героем, попытавшемся спасти старика и пострадавшего от своей самоотверженности. Утренние газеты, освещавшие трагедию в поместье, уделили его действиям несколько абзацев, художественно приукрасив размах событий, а потому, последующие дни были полны всеобщего восхищенного внимания. И среди десятков посетителей — журналистов, родственников, друзей — Люциан отчаянно пытался найти то самое лицо, услышать тот мягкий и любящий голос. Но его не было. Эмметта не было в его жизни и не было очень давно. Люциан замкнулся в себе. Память дала ему многое. Теперь ему снились кошмары, где он бесконечно падал в черную пустоту, и теплые, сладкие сны, наполненные любовью, нежными прикосновениями и долгими глубокими поцелуями. Теперь у него появился новый страх, заставлявший его каждый вечер записывать все в дневник, который он тщательно прятал, и новое утешение, дающее ему силы, веру в себя и — то чего у него давно не было — цель. Вскоре после похорон он покинул Каслфорд и вернулся в поместье своего дяди, но семейство Фармеров теперь было другим. Альта вежливо поприветствовала молодого лорда и в ее глазах не промелькнуло ни капли узнавания. На вопрос о своем брате она, без тени неприязни и обиды, а с гордостью и восхищением, ответила, что он давно уехал в город, где обучился ремеслу и работает у знаменитого переплетчика. Вот только времени у него из-за работы совсем нет, не то что навестить сестру и племянников, даже написать короткое письмо. Молодая женщина совсем по-детски надула губки, от чего сердце Люциана заныло, а потом улыбнулась, жестом отмахнувшись от обиды, и предложила остаться на вечер. На мгновение Дарне заколебался, вспоминая, сколько чудесных ужинов было под этой крышей. Но потом все же собрался с духом и отказался, вежливо поблагодарив за приглашение. Вновь втягивать Альту — уже замужнюю и с детьми — совершенно не хотелось. Люциан был в смятении, не понимая, куда мог пропасть Эмметт. Ведь все же было хорошо, они уже смогли вернуть себе воспоминания однажды! Уже… От этой мысли его бросило в дрожь, а на лбу выступила испарина. Уже было! Их переплетали и не один раз! Эта книга, сгоревшая в доме старого графа, она была не первой, и даже — внутри у Люциана все сжалось от ужаса и отчаяния — возможно, далеко не последней… Следующие месяцы Дарне провел в бывшем поместье дяди, перерывая его личную корреспонденцию — приглашения на балы и другие мероприятия, заметки секретаря, календари и сухие, почти деловые, переписки с отцом Люциана. Многое из описанного откликалось в памяти смутно, словно через грязное стекло. Но слишком мало в этих бумагах касалось самого молодого Дарне, чтобы можно восстановить точную хронологию. Люциан вернулся в Каслфорд. Отец не хранил личных переписок, сжигая все сразу после прочтения. Но были бухгалтерские записи, в которых дотошный сотрудник сохранил все счета и отчеты о расходах на поездки, были папки в кабинете секретаря, в которых сохранились договора, подписанные наемными ищейками. И отцовские книги. Тошнотворные истории насилия и страха, в которых — почти между строк — сохранились воспоминания юных горничных, краем глаза подмечавших изменения в поведении молодого господина, перепады его настроения и исчезновения из дома. Ничего из этого не могло помочь Люциану понять, что происходило с ним, но дало ориентиры — когда и, иногда, где. И этого было достаточно, чтобы понять, что сожженные книги были не единственными и их было больше, чем хотелось бы молодому Дарне. А еще, что у тьмы, преследовавшей его в кошмарах и уносящей его воспоминания был голос. Голос Эмметта. Люциан стал одержим своими книгами. Он тратил состояние на сыщиков и встречи с коллекционерами. Терпя усмешки, он выкупал книги, а потом долго рассматривал их, поражаясь тому, сколько любви Эмметт раз за разом вкладывал, переплетая их жизни. Работа всегда была выполнена максимально качественно: непременно шитые блоки; обрезы ровные, зачастую украшенные пейзажами мест, где они встречались вновь; крепкие обложки из кожи с черненым золотом вдоль поребриков и блинтовым тиснением в котором Эмметт всегда прятал какое-то послание. Наверняка он тратил все свои деньги на создание этих книг, которые, он надеялся, никто никогда не увидит. Люциан долго гладил книги, пытаясь почувствовать сквозь время тепло пальцев, работавших над ними, а потом бросал их в камин, растворяясь в очередном горько-сладком воспоминании. Судьба была насмешлива. Она сводила их вместе раз за разом, куда бы они не отправились: в иностранных посольствах, на городских ярмарках, на корабле в пути к Новому свету. Они встречались и влюблялись, как в первый раз, и, переполненные чувствами, они переплетались, желая лишь счастья друг другу, счастья встретить кого-то, с кем можно будет жить, не боясь изгнания из общества. Дважды они тайно женились. Вспомнив это Люциан поднял на уши весь дом, пытаясь найти свое кольцо. Бесполезно. Семья систематически уничтожала все, что связывало Люциана и Эмметта. С книгами Эмметта было сложнее. Они всегда были скромно оформлены и не привлекали внимания. В отличии от книг Дарне, которые Фармер старался спрятать, чтобы они не повредились, свои он в беспамятстве бросал где попало. Иногда они попадали к ушлым торговцам, иногда их прятали в своих домах суеверные крестьяне. Лишь пара книг добралась до полок коллекционеров, которые и распустили слух о легендарном мастере, переплетавшем самого себя.***
По мере отдаления от книжной лавки Люциан успокаивался. Он свернул с шумной улицы, устав маневрировать в толпе прохожих, на узкую аллею, засаженную серебристыми осинами. Сердце перестало бешено колотиться, дыхание выравнялось, плечи расслабились. Он перестал судорожно сжимать сверток с книгой до белых костяшек и наконец-то выпрямился, оглядываясь, и пытаясь понять, куда его занесло. С одной стороны за деревьями виднелся парк, с другой — зеленый луг перед старинным поместьем. Приглядевшись, Люциан узнал в нем дом для душевнобольных, открытый одной из сердобольных богатеньких вдов, чей знатный муж при жизни сильно увлекался книгами. Дарне усмехнулся, подумав о том, насколько он бы гармонично смотрелся в стенах этого заведения, фанатично увлеченный своими поисками. Он поправил плащ, перехватил поудобнее книгу и решил уже вернуться на улицу, чтобы нанять себе экипаж, когда почувствовал теплое прикосновение к своей руке. Рядом с ним стоял Эмметт. В простой больничной одежде, с собранными в хвост отросшими волосами, как обычно растрепанный и неряшливый… Это был определенно Эмметт, но не его Эмметт. Мужчина перед ним смотрел на Люциана пустыми глазами, и робко держал его за руку, а потом вдруг словно ожил и уверенно потянулся к пакету. Дарне в ужасе отшатнулся, прижимая к себе книгу, готовый забыть об этикете и бегом броситься подальше от этого места. — Люциан! Люциан! Люциан! — Эмметт заплакал и бросился на Дарне, пытаясь то ли прижаться к нему, то ли выхватить книгу. Ему завторили голоса других больных и Фармер застыл, словно не ожидавший такого шума, а из-за деревьев выскочила перепуганная медсестра. — Мэтью?! Мэтью! Дорогой, почему ты ушел один? — девушка мягко взяла замершего Эмметта за плечи — Ты кого-то увидел? Она повернулась к Люциану. — Ох, прошу прощения за беспокойство, господин. Возможно, вы знаете Мэтью? Люциан нахмурился, собираясь с мыслями. — Мэтью? — Вот этого мужчину. Он у нас уже пару лет и до сих пор ни на кого и ни на что не реагировал… — Мэтью?.. — в шоке Люциан говорил сам с собой. Девушка смущенно замялась. — Что с ним случилось? — Мы думаем, его насильно переплели. Такое случается иногда, в основном с жертвами преступлений. Стерли все, даже свое имя он назвал не сразу. Сказал что-то вроде «Мэтт» и вновь закрылся, теперь только рисует или играет с собаками, а на людей даже не смотрит… Так вы его знаете? Люциан с болью и ужасом смотрел, как вновь стекленеет взгляд Эмметта. Он хотел броситься к нему, обнять, прижать к себе и никогда не отпускать. Наплевать на все приличия и законы и поцеловать его прямо здесь, осыпать поцелуями его лицо и шею. Забрать к себе и больше никогда не отпускать. Сжечь эти чертовы книги, чтобы Эмметт вернулся вместе с памятью. И тут перед глазами всплыло кровавое пятно. Расплывшиеся строчки. Люциан сглотнул. — Нет. Я его не знаю. Думаю, он меня с кем-то спутал. Дарне быстро развернулся и зашагал обратно на улицу, к экипажам, крепко сжимая челюсти и глядя в одну точку.***
Люциан устало опустился в кресло, спрятал лицо в ладонях и наконец-то позволил себе заплакать. Он плакал впервые с тех пор, как сгорела графская книга. Плакал горько, задыхаясь, не стесняясь того, что прислуга может услышать. Эти два года он искал Эмметта, шел по их следам, ища подсказки в тиснениях и на форзацах и нахзацах, в их общих воспоминаниях, с восторгом погружаясь в книги Эмметта с головой, чтобы вновь почувствовать его любовь и найти в себе силы искать дальше. Он тонул в его воспоминаниях и растворялся в нем, но так и не понял, какой ценой ему давались эти переплеты, сколь непомерна была ноша этой любви для него одного. Люциан вытер слезы, выпрямился и взял со стола пакет. Развернул упаковочный пергамент и достал книгу. «Эмметт Фармер. Том 8». Он помнил, что в этой книге — их последняя встреча, последняя любовь, последний раз. Но он помнил только со своей стороны. Каждый раз читая книги Эмметта он сжимался от страха, боясь узнать, что его чувства были не взаимны. Что в этот раз, этот человек, которого он встретил, был другим, что он видел в нем состояние и титул, инструмент для достижения своих целей. Но каждый раз, погружаясь в чтение, он понимал, что это все тот же Эмметт. Его Эмметт. Дарне бережно раскрыл книгу, стараясь не смотреть на испачканные кровью страницы. Почерк не менялся, сколько бы раз он не переплетал себя и каким бы уставшим он не был. Ровный, аккуратный, с широкими округлыми буквами, открытыми всему миру, не похожий ни на вычурный аристократический, ни на простой отрывистый почерк крестьян. Люциан провел подушечками пальцев по тексту и страх отступил, внутри стало теплее. Внутри был его Эмметт, он не сомневался. Коснувшись губами фальца, Дарне вдохнул запах книги, и нырнул.***
Лорд Арчимбольт умер на очередной крестьянской девке. Так думали все. Его нашли утром, на полу в его кабинете, со спущенными штанами, бумаги на столе были раскиданы, как это бывает, когда им пользуются не для бюрократических нужд. На лице застыла удивленная гримаса, а тело уже успело окоченеть, внешних повреждений не было, из чего был сделан вывод, что старика хватил удар, когда он попытался объездить новую деревенскую малолетку. Девушке явно не хотелось признаваться в порочной связи, так что она, перепуганная, просто сбежала, защищая свою честь, о чем теперь многие судачили, двусмысленно поглядывая да соседских дочерей. Я был приглашен на похороны, как и все жители деревни. Но свое приглашение я получил совсем не так, как все остальные. Я лежал в постели, прижимаясь к горячей обнаженной груди Люциана, чувствуя, как он перебирает волосы у меня на затылке и жарко дышит в макушку. Люциан о чем-то задумался и, казалось, ни на что не обращал внимания. Наши тела были еще мокрыми от пота, а простынь неудобно сбилась. Я хотел было немного отодвинуться, чтобы лечь получше, но Люциан судорожно схватился за мою шею, не давая пошевелиться. — Поехали со мной. — Что? — я неудобно поднял голову, пытаясь заглянуть ему в лицо. — Поехали со мной. Завтра. На похороны. Ты мне нужен рядом. Я замер в смятении. Мне никогда не казалось, что он так сильно привязан к дяде. — Хорошо… Тебе так плохо? Хочешь поговорить? Люциан вздрогнул, в недоумении посмотрел на меня, а потом расхохотался. — Нет, Эмметт, нет, это не то, о чем ты подумал. Я не намерен оплакивать старика больше, чем того потребует этикет. Просто после похорон… — его лицо помрачнело — Я унаследую титул. Быть наследником лорда и быть лордом — два очень разных статуса. Ко мне будет приковано слишком много взглядов, я еще не женат. Это сильно повлияет на нас. Надо будет многое обсудить… — Давай обсудим сейчас? Люциан улыбнулся, прижался к моему мокрому виску губами и шумно выдохнул. По телу пробежала приятная дрожь, а внизу живота слегка потеплело. Я зажмурился, поерзал и расплылся в улыбке, чувствуя себя совершенно счастливым. — Определенно, нет. Этот момент слишком хорош, чтобы портить его такими разговорами. Я старался гнать от себя кощунственные мысли, но, с момента как я увидел Люциана во главе процессии, в строгом траурном костюме с шелковым черным галстуком и обсидиановой брошкой, я не мог больше думать ни о чем другом, кроме того, как же он красив. Внутри меня пели и метались птицы, мне хотелось кричать о том, как же сильно я его люблю. Единственное, что отвлекало меня — потребность помогать Альте. Круглый живот доставлял ей массу неудобств даже в простом передвижении, а ее муж был привлечен к погребению и не мог быть рядом. После прощания Люциан поблагодарил всех пришедших, кивнул гостям и удалился вместе с семьей и друзьями семьи в поместье. И мне, голодно пожиравшему его глазами, оставалось лишь завидовать его выдержке и молиться, чтобы мой взгляд не был уж слишком очевидным. Для крестьян поставили столы во дворе. Я усадил Альту рядом с Пераннон Купер, одной из немногих, кто плакал в этот день искренне, и едва ли не единственной, кто все еще со мной разговаривал. Моя профессия заставляла суеверных односельчан сторониться, избегая даже взгляда на меня. Чтож, мне только на руку. Спустились сумерки. Люди стали расходиться. К Альте подошел муж, сухо с мной поздоровался и предложил пойти домой. Сестра обернулась ко мне. — Идите. Я провожу Пераннон и еще прогуляюсь. Не волнуйся, дорогу домой я помню. Альта посмотрела на меня строго: — Не в такой день, Эмметт! Может в городе и другие нравы, но… — Альта, я и не думал к ней приставать. — Но, ты же в детстве… — Вот именно, в детстве. И в память об этих чувствах, я хочу позаботиться о ней и просто убедиться, что она спокойно добралась до дома. А тебе давно пора думать о другом детстве. — я положил руку на ее живот и Альта улыбнулась, обеими ладошками прижимая к себе мою кисть. Теперь ее кожа была гораздо грубее моей, не смотря на то, что книги я все еще делал самостоятельно. — Если это будет мальчик, я назову его в твою честь. Негоже Эмметту Фармеру иметь такие нежные ручки! — Альта! — я шуточно закатил глаза и помог ей подняться — Не закрывай дверь, возможно я буду поздно. — Войдешь через хлев. Будешь пьяный — можешь там и оставаться! Я вернулся к поместью затемно. Пробрался окольными путями и вгляделся в спящие окна. На подоконнике одного из них стояла зажженная свеча. Люциан ждал меня. Люциан звал меня. Но, возможно, излишек вина ударил мне в голову. Я подобрал с земли небольшой камушек, замахнулся посильнее и бросил его в стекло. Камушек стукнул едва слышно. Я подождал с минуту для приличия, подобрал с земли еще несколько и бросил их по-очереди, стараясь отбить некий ритм. Неужели не слышит? Я присел в поисках камня побольше, когда широкая ладонь легла мне на затылок. Люциан опустился рядом. — Ты с ума сошел? Я протянул руку к его лицу и погладил щеку. — Разве эта свеча не для меня? Люциан потерся о мою раскрытую ладонь, как кот. — Я думал, ты придешь ко мне… Этот день был такой длинный. Это физически больно — не смотреть на тебя, когда ты рядом. Голова закружилась. Я почувствовал, что мои губы сами по себе растягиваются в улыбке. — У меня есть идея получше. Тропинка к развалинам заросла, но все еще виднелась. Пробираться было сложновато, особенно не привыкшему к прогулкам по пересеченной местности Люциану. Он ни разу не высказался негодующе, но мы были вместе достаточно долго, чтобы я хребтом чуял, что он, мягко говоря, не в восторге. Оставалось понадеяться на то, что старый замок все еще стоит того. А он, определенно, стоил. В лунном свете руины, окруженные закамышелым рвом, чья вода все еще удивительным образом не зацвела и красиво серебрилась под звездным небом, были похожи на гравюру к роману. Увитые плющем и диким виноградом стены узкой башни без крыши, розовые кустарники, замшелые камни и укрытый мягким клевером растрескавшийся пол, некогда бывший изящной мозаикой, создавали ощущение сказки. Мы словно были в другом мире, где кроме нас не было никого. Люциан глубоко вдохнул за моим плечом. Я закрыл глаза, наслаждаясь едва уловимыми ароматами ночи и ее легкой влажностью, столь желанной после дневного зноя. Люциан едва ощутимо провел пальцами вдоль моего позвоночника, задержав ладонь на пояснице. Сколько бы раз он этого не делал, каждый был как первый. Мое сердце екнуло и ускорилось, жар бросился к щекам и не только. Люциан прижался ко мне и я ягодицами ощутил его желание. Его ладони проскользили по моим бедрам, за выпирающие косточки прижав мой таз к своему паху. Я сглотнул. — Эмметт… Я люблю тебя, Эмметт… Я люблю тебя так сильно, что не могу думать ни о ком другом. Под веками начало жечь. Я закусил губу, не зная, хочу я стонать или плакать. Люциан прижался к моей щеке своей и я почувствовал, что она мокрая, он жался к моей спине грудью, обнимал меня так крепко, словно надеялся стать со мной одним целым. Я в нетерпении потерся ягодицами о его член. Люциан застонал, обхватил мое ухо губами и жарко зашептал: — К дьяволу все, Эмметт! Никакой жены, никакой публичности, к черту все и всех! Я перееду сюда и ты будешь жить со мной. В этом старом доме и мы наплюем на сплетни! Каждое его слово эхом отдавалось в моей груди. Когда он влажно касался мочки — намеренно или случайно — я вздрагивал и стонал. Ноги подкосились, но Люциан удержал меня от падения. В его тонком и изящном теле было столько силы… Я развернулся, обхватив его шею руками и наши губы наконец-то встретились. Каким же нежным он был. Нежным и властным одновременно, как и полагалось Лорду. Мой добрый хозяин, владелец моего сердца. Его губы требовательно скользили по моим, то ласково обхватывая их по очереди, то нетерпеливо сминая. Я сдался быстрее, чем думал и впустил его в свой рот и наши языки переплелись. Я почувствовал легкий привкус вина, но пьянел не от него. Люциан аккуратно уложил меня на клевер, зеленым ковром укутавший пол. Он обнимал меня, нависая, словно стремился спрятать от всего мира, закрыть собой от завистливых глаз и жестоких слов. Сквозь разрушенную крышу на нас смотрела луна, и мне показалось, что она слегка порозовела, своим серебряным лучом освещая наше сказочное ложе. В мягком ночном сиянии Люциан был невероятно красив. Темные кудри выбились из прически, кокетливо обрамляя лицо, бледная кожа словно светилась, делая его тонкие черты лица еще изящнее, а глаза блестели ярче самых прекрасных драгоценных камней. Я положил ладони на его щеки, зарываясь пальцами в волосы, стараясь запомнить этот образ не только визуально, но и на ощупь, чтобы моя кожа навсегда запомнила ощущение его кожи. Хлопок и шелк. Наши губы вновь соприкоснулись в поцелуе. Руки Люциана свободно скользили по моему телу, незаметно для меня пробравшись под рубашку. Его пальцы были прохладными и на моей разгоряченной коже надолго сохранялось ощущение его прикосновений. Вверх от поясницы, вдоль ребер и к лопаткам, словно стремясь обнаружить у меня крылья. Я выгнулся ему навстречу, позволяя сомкнуть руки у меня за спиной, разрывая поцелуй, но, одновременно, требовательно прижимаясь ключицей к его губам. Люциан понял меня без слов и начал медленно ласкать основание моей шеи, дразняще прикусывая кожу и тут же мягко касаясь обиженного места языком. Я не выдержал, закрыл глаза и застонал. От моего голоса Люциан словно обезумел, не прижавшись, а почти вжавшись в меня, как будто стремился стать со мной одним целым не метафорически, а буквально. — Можно?.. — его голос был таким слабым и дрожащим, я бы не услышал его, не шепчи он мне прямо в ухо — Я больше не могу ждать… Вместо ответа я широко развел ноги, позволяя ему почувствовать сквозь ткань брюк, как же сильно я его хочу. — Скорее… Как же я ненавидел в этот момент его вычурную траурную одежду, которая так возбуждала меня еще сегодня утром. На чертовой жилетке было столько пуговиц, а пальцы слушались меня так плохо, что я готов был по-детски расплакаться. Наконец-то сбросив ее, Люциан не стал возиться с рубашкой и резким движением снял ее через голову. Ткань грустно треснула, пуговицы разлетелись, а драгоценные запонки безвозвратно затерялись где-то в траве. Рубашку на мне он просто разорвал, дернув ее полы в разные стороны. За его спиной я уже стянул с себя сапоги, удачно зацепив их пяткой за какой-то камень. Люциан вытянул ремень из моих штанов и помог мне избавится от них, выпуская ноющий от нетерпения член. Свои брюки он просто спустил, обнажая и свой орган, на розовой головке которого уже блестела смазка. Краем сознания я удивился, как его брюки выдерживали такой напор и сколько же у него было терпения, чтобы не снять их, едва моя спина коснулась земли. Я лежал перед ним в абсолютно бесстыдной позе, раздвинув ноги и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не начать ласкать себя самостоятельно, готовый оседлать его, если Люциан не войдет в меня немедленно. На секунду он зажмурился, словно пытался взять себя в руки, а затем аккуратно положил руку между моими ягодицами, нежно поглаживая анус. — Потерпи… Еще немного, пожалуйста… Нам нельзя торопиться, Эмметт. Тебя нельзя поранить. — с этими словами Люциан подтянул меня к себе, помогая мне согнуться в пояснице так, чтобы у него был максимальный доступ к моим самым чувствительным местам. Сколько раз мы это делали, каким бы возбужденным я не был, но я все еще смущался, когда он так делал, стеснялся его внимательного взгляда, блуждающего по моему телу, как по картине. Я почувствовал прилив крови к щекам и жар охватил меня всего. Я зажмурился, ощутив, как по нежной коже между членом и ягодицами скользит капля слюны, стекая в ложбинку. Холодные пальцы Люциана размазали ее по моему входу и один из них медленно начал двигаться внутрь. Его пальцы были такими тонкими и восхитительными… Я задержал дыхание, готовясь к моменту, когда Люциан, привычно найдет мою сокровенную точку. Согнув палец, он нашел нужное место. К такому удовольствию нельзя быть готовым. Я вздрогнул и громко застонал, не боясь быть услышанным. Даже сквозь сомкнутые веки я видел, как Люциан довольно улыбается вновь и вновь стимулируя меня и заставляя издавать такие неприличные звуки. Вскоре он добавил второй палец, продолжая играть со мной, а минуту спустя третий, которым мягко массировал вход, расслабляя мышцы. Он знал, что я люблю, когда он делает это двумя руками, медленно растягивая меня. Пальцы исчезли ровно в тот момент, когда я понял, что мне их мало. Люциан опустил мои бедра и я почувствовал его член между моих ягодиц. — Посмотри на меня, Эмметт. Я нехотя открыл глаза, пытаясь сфокусироваться на его лице. — Смотри на меня, не отворачивайся. Я хочу запомнить твой взгляд в этот момент. Люциан положил руки на мою поясницу, сжимая тазовые кости, и легко вошел в меня. Его маска благовоспитанности наконец-то окончательно спала. Он закусил нижнюю губу и тихо застонал, погружаясь в мое тело до предела. Наращивая темп с каждым движением, Люциан становился все громче. В этот момент его голос был восхитителен и принадлежал только мне. Лишь я могу его слышать, лишь я могу знать, что он бывает и таким. Член Люциана скользил во мне, заполняя, и мы идеально подходили друг другу, словно нас сама природа создала быть любовниками. Я кончил первым. Сдерживаться не было ни сил, ни возможности. Я задрожал, вцепился руками в траву и горячая сперма брызнула мне на грудь и живот, а Люциан бесстыдно склонился, прильнув к моей коже губами и собирая белесые капли. Несколькими секундами позже закончил и он, выгнувшись и подняв лицо к небу, словно в молитве, с громким стоном, эхом отразившемся среди руин. Я почувствовал, как внутри меня разливается его горячее семя. Люциан устало опустился на мою грудь, размазывая остатки спермы между нами. Его член легко выскользнул из меня и я почувствовал, как из приоткрытого отверстия вслед за ним, вытекает и его жидкость. Как грязно… Но, если это Люциан, то ему можно. Можно пачкать меня, брать в любой позе и где угодно, можно делать все, что он захочет. — Люциан… — я поднял руку, показавшуюся мне внезапно невероятно тяжелой, и обнял его за плечи — Я люблю тебя, Люциан. Так сильно, как никого другого. Мне кажется, что сама судьба требует, чтобы мы были вместе. Это так больно, но я так счастлив, что это именно ты. Я почувствовал, как участилось дыхание Люциана, а на мою липкую кожу упала горячая капля. Люциан спрятал лицо на моей груди и тяжело втянул в себя воздух. — Я думаю, нет никого, больше ни одного человека на всей земле, к кому я бы мог испытывать такие чувства. И никогда не будет. Я люблю тебя.***
Люциан захлопнул книгу, не в состоянии выносить этого больше. В нем смешались нежность, боль и возбуждение. Глаза жгло от слез, а член встал и требовал разрядки, но у Люциана не было ни сил ни желания, доставить себе удовольствие. Он слишком хорошо помнил, что было дальше. Нежелание Эмметта бросить ремесло, его попытки отстроить домик Середит, не взирая на презрение со стороны местных. Гневные письма родных, возмущенных закрытыми дверями поместья, пересуды среди аристократии. Постоянный самоконтроль, вызванный страхом быть обнаруженными. Агрессию, боль, отчуждение. И уставший, но твердый взгляд любимых глаз, когда Эмметт заговорил о книгах. Молодой Дарне сидел в кресле, прижимая к себе рукопись. Эта была последней. Теперь точно. Он сопоставил все имеющиеся у него данные со своими воспоминаниями и воспоминаниями Эмметта, больше ничего не было. Они бы просто не успели. Теперь, когда его цель была достигнута, оставалось решить, что делать дальше. Погруженный в поиски на протяжении минувших двух лет он ни на секунду не задумывался, что же он сделает, когда соберет все книги Эмметта. Его первой мыслью было сжечь их и бежать в больницу, не смотря на поздний час. Вызвать экипаж, ворваться в палаты и найти его, несправедливо заключенного среди умалишенных и блаженных, найти его, быть может еще растерянного и не понимающего, что произошло, найти, обнять и сказать, что больше он никогда не оставит Эмметта. Судьба действительно хочет, чтобы они были вместе. Она сводила их вместе столько раз! Они просто не могут иначе! Они должны быть вместе, рядом всю жизнь и умереть в один день, держа друг друга за руки! Одержимый памятью возлюбленного, Люциан вскочил, не обращая внимания на упавший с его колен на пол том, подошел к шкафу и вытащил все книги разом. Бросился к камину, небрежно скинув всю стопку на пол. Горничная вычистила камин еще утром, заранее сложила дрова, но не смотря на позднее время так и не разожгла камин, боясь отвлечь Лорда от чтения. Руки Люциана дрожали, когда он пытался чиркнуть спичкой о короб, и, прежде чем у него получилось, он усыпал пол поломанными палочками. Наконец слабый огонек заплясал на кончике длинной спички и Люциан поднес его к лежащим дровам, но лишь для того, чтобы полминуты спустя взвыть от собственной глупости. Крупные поленья не хотели загораться от одной крохотной спички, нужен был розжиг, а его, во избежание пожаров, горничная клала лишь перед самой истопкой. Дарне метнулся к столу. Письма, квитки, обертка от книги — все сойдет, лишь бы горело! Он судорожно рвал и сминал бумаги, наполняя ими пространство между дровами. Уголок какого-то письма лениво темнел, едва занимаясь от очередной спички, робкое пламя двигалось медленно и неохотно, слизывая чернила и неуверенно поглаживая пузатые поленья. Люциан почти не дышал, в страхе сбить едва встрепенувшийся огонек, и следил за происходящим внимательно, словно в камине разгоралась его надежда на жизнь. В лицо плеснуло сухим жаром, поленья звонко треснули и огонь зашумел, взметнувшись к трубе. Дарне отшатнулся от решетки и неуклюже упал назад, едва успев подставить руки, чтобы не удариться об пол спиной. Но левая рука поскользнулась на страницах брошенной на полу книги и он все-таки опрокинулся, больно стукнувшись об пол затылком. В ушах зазвенело. Люциан повернулся на бок, медленно пытаясь встать и тут ему на глаза попалась виновница его падения. И кровавое пятно на ее страницах, отрезвившее его лучше ледяной воды. Дарне положил пальцы на книгу и почувствовал, как пропитанная, жесткая бумага неслышно хрустнула под его подушечками. Он вспомнил пустые глаза Эмметта и то, какими прекрасными, сияющими они были в ту ночь, которую они провели среди развалин. А потом и все их предыдущие ночи. И пустую церковь и эхом отзывавшиеся в ней слова. Каюту корабля и ее уютную качку. Экзотический сад, уступающий в своей красоте диким розам и клеверной поляне. Пепелище дома Середит… И сжимающую его ладонь руку, когда Люциан осипшим от криков и мольбы голосом начинал свой рассказ. Почему он не заметил, как раз за разом, гаснет этот полный любви и самоотверженности взгляд? Неужели он так эгоистичен, что не способен увидеть, как медленно увядает его возлюбленный, раз за разом принимая столь страшное решение? Голова начинала болеть, но не от удара, а от слез. Сколько еще боли они могут принести друг другу? Почему именно они, почему в это жестокое время? Переплет — проклятье их времени — сколько подобных историй было записано в книги? Быть может, без него, живи люди до конца своих дней с отмеренной им болью, все было бы лучше? Люциан сел, закрыл книгу и коснулся корешка с именем. Не было бы. Не было. Он поднял голову и с ужасом осознал, насколько близко книги Эмметта к огню. Разбросанные спички из символа надежды в мгновение ока превратились в несвершившиеся ошибки. Дарне в ужасе сгреб книги, убирая их подальше от проклятого камина. Все восемь на месте, все целы. Люциан собрал их, расставив по порядку, и убрал в шкаф, задумываясь о покупке огнеупорного сейфа. Теперь это — цель его жизни. Он разделит с Эмметтом эту ношу — тяжесть и боль их ненавистной миру любви и сохранит до тех пор, пока все не смогут понять. Возможно, однажды, эти книги станут ценным уроком всем будущим поколениям. Щелкнул замок.