Изо рта вырывается облачко дыма. Тонкий запах дорогого табака смешивается с виски, тяжелым парфюмом и кровью. Бармен за стойкой доливает густой сироп цвета спелого граната в очередной коктейль, совершенно не обращая внимания на вакханалию в зале. В закрытом клубе звуки джаза прерываются восторженными криками каждый раз, стоит сегодняшнему любимчику публики отправить соперника в нокаут. Большинство старых толстосумов довольно улыбаются, глядя со своих мест на истекающего кровью широкоплечего мужчину, распластанного на полу. Другие, явно поставившие на проигравшего, не скрывают своего раздражения. Они отворачиваются от развернувшейся сцены, мысленно прикидывая, сколько денег сегодня потеряли. Помочь мастеру спорта по дзюдо, выступившему сегодня против местной звезды в лице молодого сумоиста, никто не спешит. Широ затягивается последний раз и затем стряхивает пепел. Дым оседает в горле, перебивая горечь крепкого виски. Ванильные сигареты. Дальше только клубничная Маргарита и пластмассовый ободок с кошачьими ушами в старой фотобудке.
— Текила Санрайз, — бармен протягивает фигуристой девушке в облегающем платье полный до краев хайболл. В нем плещется сегодняшний закат и несколько кубиков льда.
Девушка хищно улыбается, постукивая ногтем по тонкому стеклу высокого стакана. Ее спутник за соседним столиком вытирает лысину платочком с выбитым логотипом «Луи Виттон», выкидывая двадцать два очка в Блэк Джеке. Она облокачивается локотками на прохладное дерево стойки и говорит что-то мелодичным бархатным голосом бармену в самое ухо, затем расплачивается золотой картой, явно ей не принадлежащей. Широ не привык подглядывать, это выходит случайно. Это привычная картина в его клубе — молоденькие модели и старые холеные мешки с деньгами, способные позволить себе этих нимф.
И все же ситуация больно бьет по воспаленному сознанию. В голове встают, будто из могил, не до конца похороненные воспоминания. Татуировка на спине больно жжет кожу в тех местах, где ее размашисто касались сморщенные сухие ладони, придерживающие стройные бедра. Каждый раз, когда чужие пальцы пробегались по спине, очерчивая ярко-алый пион, хотелось кричать, попутно сдирая кожу до крови. Его будто облили грязью, а затем посыпали золотом. Всего час назад в одном из люксовых номеров популярного отеля он ничем не отличался от той дорогой шлюхи, что сейчас изо всех сил старается понравится бармену. Широ прекрасно ее понимает. Это бесполезное бегство от старого пыхтящего тела, которому ты продался с потрохами. Девушка — за красивую жизнь с ее возможностями. Ханабуса Широ — за попытку выжить в мире якудза. Для этого нужны связи и крепкие союзнические отношения, а их можно получить либо за деньги, либо за собственное тело. К сожалению, у подростка, только вышедшего из стен приюта, первого никогда не водилось. Поэтому он без раздумий отдал себя тому, кто предложил самую высокую цену. Свое покровительство.
— Мэзуми, — на оголенное острое плечо ложится грубая красная ладонь, на запястье сияют массивные часы. Девушка вздрагивает, на лице мелькает неприязнь, быстро сменившаяся натянутой улыбкой. Она забывает о бармене, словно его и не было, и разворачивается к спутнику.
— Любимый? Мы уже уходим? — тонкий голосок дрожит в надежде услышать отрицательный ответ. Мужчина обхватывает ее талию, прижимая к себе. Видимо, настал ее черед отрабатывать заключенную сделку.
— Пойдем в отель, Мэзуми, мне срочно нужно отвлечься от сегодняшних неудач, — он проводит носом по основанию бледной шеи. Она залпом опрокидывает предложенный шот виски, стягивает со стола блестящую сумочку, и вскоре они покидают клуб.
«Мэзуми» значит истинная чистота. Какая ирония. Она словно изящная птичка, самостоятельно захлопнувшая за собой дверцу золотой клетки. Они с ней так похожи.
Говорят, первый раз — самый худший, но это неправда. Каждый раз — самый худший. Со временем чувства притупляются, сознание абстрагируется и тело реагирует лишь рефлекторно на то, что с ним происходит, но это не вымыть из воспоминаний ни сразу после, ни через день, ни через месяц. В первое время Широ часами пропадал в ванной в попытках смыть с себя невидимую грязь, но это не помогало. Ничего не помогало. От собственного отражения воротило, не хотелось даже задумываться о тянущей боли в пояснице на следующий день. Просто хотелось исчезнуть, раствориться в сигаретной дымке. Любовники со временем сменялись, авторитет в кругу якудза рос, наконец-то появились деньги, связи, возможности — словом, все то, что может помочь найти сестру, где бы она не была. Но с каждым таким разом он переставал чувствовать себя
человеком, все больше укатываясь в образ бессердечной красивой куклы, способной отринуть все свои чувства ради двадцатиминутной забавы очередного мерзкого мужика, который в будущем может быть очень полезен.
Горло обжигает крепким алкоголем. Очередная попытка сбежать от реальности. Язык проходится по нижней губе, стирая вкус сигарет, коньяка и фантомный — чужих губ. Широ ненавидит прикосновения. Широ ненавидит поцелуи. Он вообще предпочел бы быстрый перепихон в заплеванном сортире изыскам отельных номеров высшей категории, на большее этот быстрый нелепый секс все равно не тянет. От вида снисходительно улыбающихся работников отеля, провожающих его до номера на последнем этаже, от множества упаковок разных вариаций виагры в чужой сумке, выцепленных взглядом совершенно случайно, становится дурно. Черная субстанция подкатывает к горлу, вызывая тошноту, стоит случайно углубится в подробности сегодняшнего вечера, которые он так отчаянно пытался забыть, погрузившись в дела клуба и очередного вечернего боя со ставками. Никто не догадывается о том, что на самом деле творится в голове всегда собранного главы. Он не дает слабины в первую очередь себе. Держать прямую гордую осанку и холодный взгляд бывает сложно, но это та цена, которую Ханабуса обязан заплатить, если на кону стоит жизнь единственного родного человека.
Из рук выпадает пустой бокал, укатываясь за стойку. Широ опускает взгляд на собственные руки. Они мелко подрагивают. Такое случается, если Ханабуса слишком долго думает о том, о чем не стоит. В груди становится тесно, мужчина дрожащими пальцами медленно расслабляет галстук, обнажая ключицы с алеющими засосами, и какое-то время старается дышать чуть глубже положенного, стараясь отвлечься в ленте соцсетей, но это не помогает. Внутренности лижет непонятный липкий страх, оседая черным налетом на обратной стороне глазных яблок, лишая зрения. Лоб мгновенно покрывается испариной. Музыки, разговоров, звона бокалов — ничего из этого не слышно более, сейчас в голове только мерзкий белый шум и учащенное биение собственного сердца где-то в горле. Широ чувствует на себе несколько десятков взглядов, но старается сделать вид, что все в порядке, глава не должен вести себя подобным образом. Никакой слабины, никаких эмоций. Дышать становится совсем тяжело, он весь словно становится одним большим комом оголенных нервов. Еще немного и мафиози упадёт в обморок прямо посреди собственного клуба. Это осознание заставляет собрать оставшиеся силы. Выдавить улыбку как никогда сложно. Она неубедительная и скорее похожа на гримасу боли, но это лучшее, на что Ханабуса сейчас вообще способен. Ноги кажутся словно чужими. Все здесь кажется каким-то противоестественным. Кажется, кто-то спрашивает все ли у него в порядке. Это бесит еще сильнее.
Только на улице Широ позволяет себе облокотиться о кирпичную стену, сползая вниз на сухой асфальт, еще не остывший после жаркого летнего дня. Он словно учится дышать заново, глотая воздух огромными порциями и давясь им. Виски пульсируют, отдавая в голову. Мужчина выуживает из плотных темно-зеленых брюк телефон. Бесполезное проматывание новостной ленты не успокаивает.
«Ичиро»
23:44
Ты в порядке? Уже поздно. Ужин на столе, если захочешь. Я позаимствовал твой шампунь.
Ичиро. С недавних пор они вроде как партнеры, а еще соседи и вроде как даже друзья. Их отношения слишком многогранны, чтобы дать этому только одно определенное название. Широ не привык подпускать кого-то к себе настолько близко, но присутствие немного наивного копа с блестящими глазами успокаивало. Действительно успокаивало. Ичиро никогда не спрашивал лишнего, не пытался сломать барьеры Широ и влезть в самый эпицентр его ментальных проблем. Он просто был рядом. Он готовил ненавидимое соленое тамогояки, не желая заменить соль сахаром при всех физических страданиях своего соседа-сладкоежки. Он смотрел всегда так честно и открыто, что собственная вера в людей где-то внутри дергалась в посмертных конвульсиях в надежде когда-нибудь ожить. У Ичиро очень добрые глаза и красивая улыбка, от него веет домом. У Широ никогда не было этого самого абстрактного дома, но, вероятно, это ощущается точно также, как он чувствует себя рядом с черноволосым детективом. Это приятно. Ради этого хочется возвращаться в квартиру снова и снова. Мужчина делает несколько глубоких вдохов на пробу и про себя отмечает, что давящее ощущение исчезло.
Даже сейчас, сидя на пыльном асфальте в подворотне посреди ночи, Ханабуса чувствует, что ему наконец
спокойно. Страх отхлынул, напоследок задушенно пискнув. Широ коротко пишет инструкции своему заместителю и убирает телефон в карман брюк. С неба приветливо улыбается осколок растущей луны, укрывшись в пелене блеклых звезд и пушистых туч. Выбежать через служебный ход было лучшей идеей, на крытой парковке с мерзким зеленым отсветом он ни за что бы не увидел этого завораживающего зрелища. Где-то невдалеке слышны звуки автомагистрали, даже в такое время Токио не думает засыпать, переливаясь всеми мыслимыми цветами. Ночь сегодня на удивление ясная, Широ замечает это только сейчас.
***
Сон наваливается на уставшее тело мертвым грузом, мышцы становятся каменными, собственное тело все равно, что тюрьма. Кунишита и не заметил, как уснул, даже не погасив света в узком коридоре. Внутренности с упоением загрызла тревога, когда в десять вечера дверь привычно не захлопнулась, а в проеме не мелькнул силуэт в костюме. Ичиро отправил сообщение, и оно моментально оказалось прочитанным. Ответа не последовало ни через минуту, ни через десять, из-за чего в голове появился целый рой непрошеных мыслей.
Широ — взрослый мужчина, который через многое прошел и безусловно сам может постоять за себя. И все-таки этот образ серьезного главы меркнет по сравнению с
настоящим Ханабусой в растянутой серой толстовке, пыхтящего в попытках приготовить подобие торта в их общих день рождения. Такого подсознательно хочется уберечь от происходящего вокруг безумия.
Когда Кунишита только начал следить за ним, ему постоянно казалось, что Широ тот человек, у которого все всегда под контролем. Его всегда трезвый холодный ум и непроницаемое лицо составляли впечатление сурового лидера, идеальная кандидатура на пост главы, но сейчас Ичиро понял, насколько был не прав. Под усердно слепленной личиной скрывался уставший от вечной лжи, не способный никому доверять, сломленный Широ Ханабуса собственной персоной. Персоной, которую Ичиро пришлось долго откапывать и которую сейчас хотелось насколько возможно максимально оградить от происходящего. Его жизнь состоит из криминала на восемьдесят процентов, но остальные двадцать он украл для себя, вместив в них несколько банок сахарного сиропа, склонность к хаосу и безграничную любовь к долгому сну в редкие выходные.
Ичиро действительно надеется, что когда-нибудь и ему найдется местечко среди этих двадцати процентов.
Тяжелый день растекся по мышцам, усталость давала о себе знать. В квартире было по-уютному тепло и приятно пахло пряной соевой пастой, по телевизору крутили какую-то полуночную любовную дораму, и это, видимо, его окончательно добило. Узкий диван в темной гостиной — личная пыточная даже в такие моменты внезапно выцепленного сна.
Из душа доносятся приглушенные звуки струй воды, отбивающих упругий ритм о плиточный пол. Этого достаточно, чтобы Ичиро проснулся окончательно даже после такого тяжелого дня, каким был сегодняшний. Пелена слетает с затуманенного отдыхом сознания мгновенно. В глаза бьет свет невыключенного телевизора. На экране роняет слезы главная героиня, склонившись над чьим-то портретом.
— Тоже проникся? — из душа показывается рыжая макушка, с мокрых прядей стекает вода. После часа под горячими струями собственное тело налилось свинцом, Широ изо всех сил старается тянуть уголки губ в легкой улыбке и стоять на месте ровно.
— Просто хотел понять, почему тебе это нравится, — интересующие Кунишиту вопросы так и остаются не заданными.
Одного взгляда оказывается достаточно, чтобы уловить хорошо скрываемое напряжение в красных глазах и расчесанных отметинах на коже, словно сделанных собственными руками, в алых пятнах, расползшихся по шее уродливой дорожкой и стекающих под ворот домашней футболки. На какой-то момент между ними возникает тяжелая тишина, прерываемая только фоновой музыкой из телевизора. Ичиро хочет спросить так много всего, и Широ уже готовится обороняться, накидывая в уме хоть какие-нибудь убедительные варианты, но вместо этого мужчина просто кивает в сторону стола, где уже давно ждёт остывший ужин.
Он заявляется домой посреди ночи на трясущихся ногах, целый час проводит в душе, яростно сдирая с кожи остатки прошедшего вечера. Горло немного дерет от сдерживаемых слез, и, кажется, что вот-вот они найдут выход. Последние несколько месяцев вовсе похожи на беспросветный ад. Широ очень устал и только сейчас понял, что голоден. От взгляда Ичиро ни одна деталь наверняка не ускользнула, но вместо этого, он просто предлагает ужин. Ком в горле вырастает до невероятных размеров.
Внутри все дрожит от отхлынувшего стресса перед так и несостоявшимся разговором и какого-то еще нового, почти незаметного на фоне волны адреналина, чувства. Оно похоже на порцию такояки, купленную среди ночи в одном-единственном открытом круглосуточном магазине после долгого дня, полного сигарет и ненавидимых всей душой лиц — такое же до зуда в глазах теплое дурацкое чувство. Внезапно человек, с которым Широ связывала только жестяная банка любимого пива Рион и общая скуренная сигарета, стал слишком многим. От этого неприятно жгло исполосованную засосами шею. Чужими засосами. Он даже не подумал о том, чтобы их скрыть, инстинктивно принимая Ичиро в свою мерзкую тайну.
Стул царапает паркет с характерным деревянным звуком. Под пищевой пленкой на убранном столе — остывшая еда, от которой пахнет настолько вкусно, что голодный желудок недовольно скручивается в нетерпении. На диване шуршит плед, Ичиро сползает со своего места, чтобы подойти ближе, попутно сминая пустую пачку из-под сигарет, брошеную на стол в нетерпении несколько часов назад.
— Если хочешь, завтра мы можем сходить в кондитерскую, у меня как раз вых… Эй, ты чего? — красивые блестящие глаза в беспокойстве расширяются.
Все нерастраченные физические возможности концентрируются в паре стальных палочек, за которые Широ цепляется, словно за соломинку. Говорить не получается. И не очень хочется. Чужое дыхание в полуметре от собственного сбивается.
От Кунишиты пахнет соевой пастой и одолженным яблочным шампунем, от этого немного кружится голова. Широкая ладонь в нерешительности дрожит в паре сантиметров от лица, но через секунду теплые пальцы ловят подбородок, поворачивая сосредоточенное лицо к себе, и смахивают дорожки слез с обеих щек. Прикосновения Ичиро такие же нежные, как и его взволнованный взгляд. Он касается лица так, будто это что-то хрупкое и очень ценное.
— Я… Все в порядке. Я просто., — собственный голос кажется чужим. Широ быстро утирает глаза сжатыми ладонями, желая как можно быстрее все прекратить, но долго копившееся эмоции выплескиваются наружу гигантской волной под высоким давлением, ее уже не остановить. Слезы бегут сами по себе, от этого ужасно стыдно. В последний раз он плакал, когда Рион пропала. Это была удушающая истерика, закончившаяся крепким сном без сновидений на полу гостиной, но сейчас все иначе. Рядом с ним Ичиро — совершенно потерянный, но готовый помочь.
— Чем я могу тебе помочь сейчас? — Кунишита нервно дергает рукав домашней толстовки, стоя прямо напротив высокого барного стула. Он сам не понимает, что делает, когда дело касается их странного соседства. Готовить на двоих, делиться тем, что произошло за день, искренне интересоваться чем-то в ответ (и еще очень многое на самом деле) — все это становится обыденным делом. Он сам не понимает, что делает, но прекращать не хочется абсолютно.
Широ не любит, когда к нему прикасаются, но сам тянет руки, утыкаясь в чужое плечо носом. От ткани пахнет стиральным порошком, он цепляется за нее пальцами в страхе, что полицейский решит отступить и бросить его в эпицентре шторма совсем одного.
Ичиро наоборот подходит совсем вплотную, обвивая кольцом рук подрагивающую в безмолвном плаче спину. Это кажется самым правильным решением, тем, что нужно было сделать очень давно. Руки Ичиро будто всю жизнь искали именно эту узкую крепкую спину, всегда ровную, несгибаемую, но сейчас подрагивающую в беззвучном плаче. Они инстинктивно сжимаются сильнее, когда до уха доносится сдавленный всхлип. Пальцы зарываются в еще влажные после душа рыжие волосы. Полицейский словно пытается разом обхватить все, до чего может дотянуться. Он не до конца отдаёт себе отчет в собственных действиях, когда чуть разворачивает голову и оставляет на мокром виске легкий поцелуй. Ладони Широ перестают больно сжимать плечи.
Непонятно, сколько времени проходит, прежде, чем слезы кончаются. Глаза неприятно жжет, но противный писк в голове затихает, уступая место чувству легкости. Тело будто набили ватой и если бы не сильные руки, удерживающие его на стуле, Ханабуса точно рухнул с барного стула прямиком на паркетный пол. Ичиро весь такой мягкий и солнечный, его сердце колотится с такой быстротой, что ритм слышен даже на расстоянии.
— Все хорошо? — тихий шепот, отдающий лимонной зубной пастой. Ладонь выпутывается из волос на затылке, перемещается на спину, невесомо касаясь закрытой тканью кожи в успокаивающем жесте. По телу в местах невинных прикосновений бегут непрошеные мурашки.
— Нет, все просто ужасно.
Признание в собственной слабости оседает дегтем на деснах. Это мерзкий горький вкус разочарования, пронзающий все рецепторы разом, но стоит словам соскочить с кончика языка, как от высказанной правды становится легче дышать. Ичиро поймёт — Широ в этом почему-то стопроцентно уверен. Ичиро вообще словно личный психолог, экономка, телохранитель, повар и еще десяток профессий сверху, всё, везде и сразу — вот такой он замечательный. В его руках спокойно. Омерзительные картинки, каруселью без остановки крутящиеся в голове весь вечер, начиная с момента, как за спиной с шелестом задвинулись стеклянные двери отеля, выпали из памяти, оставив после себя невнятное скомканное ощущение неправильности.
Жизнь его пережевала и выплюнула буквально с самого рождения, оставив только единственный вариант — делать все, чтобы удержать баланс и не улететь в зияющую под ногами пропасть окончательно, но колени предательски дрожат каждый раз, когда грубые руки срывают рубашку в несколько движений. Это отвратительно. Это грязно. Это неправильно. Но Широ больше не думает об этом, пальцами вырисовывая на плече Ичиро какие-то узоры. Он провел бы в мягких объятиях сразу две вечности, будь они ему отпущены.
— Тогда я буду рядом.
Наивно, почти по-детски. И этому хочется верить. Всему, что Ичиро скажет, хочется верить беспричинно и слепо, потому что иначе Широ просто утонет.
— Будь. Пожалуйста.
***
Кран на кухне немного течет, роняя маленькие капли воды в вымытую после позднего ужина тарелку. Из открытых окон доносятся первые звуки просыпающегося города, они смешиваются с прохладой пасмурного неба и забираются под одеяло. Широ впервые за долгое время не снятся кошмары. Ичиро держит его за руку до самого утра и остаётся рядом, как обещал.
