Асиндетон

Рабочий день в Академии выдался на редкость утомительным. Бесконечные отчеты, пробежки с этажа на этаж, повсеместное бюрократическое паникерство – после политического переворота в регионе, внушительной образовательной реформы и огромного сокращения кадров народ словно посходил с ума, и, несмотря на то, что уже минуло довольно много времени, так и не пришел в себя окончательно. Казалось, лишь один Аль-Хайтам находился в адекватном расположении духа, и именно поэтому значительные массивы работы сваливались как раз-таки на него. Всё бы ничего, это ведь Аль-Хайтам – грамотно распределяя все доступные ресурсы, он постепенно и в темпе разбирался с каждой задачей, одной за другой, характерно для себя непреклонно отстаивая свои границы, не позволяя задерживать его после окончания рабочего дня или спихивать на него задания, которые он выполнять ну уж точно не обязан. Но даже у беспристрастности и терпения Аль-Хайтама есть предел – и, после того, как он тратит львиную долю рабочего времени на выяснение подробностей дела касательно таинственного, ужасающего существа, проводившего безумные опыты на окраине города, и, в результате, выясняет – он впервые за всю жизнь, кажется, чувствует, что реально вымотался. – Аль-Хайтам, у тебя всё в порядке? – Просто прочитайте мои мысли, – едва разборчиво говорит он в поверхность стола, не в силах принять вертикальное положение, и Нахида с любопытством склоняет голову, уставившись на его серебристую макушку. Она звонко смеется. Хайтам морщится. – Мне думалось, люди Тейвата восприимчивы к подобным вещам, и не будут столь сильно пугаться чего-то такого... – задумчиво говорит архонт. Хайтам с апатичным выражением на лице разглядывает стопку ожидающих тщательного изучения бумаг перед собой. "Страшное нечто, всё в тенях таких странных, и с мерцающими вспышками молний вокруг себя, а еще вокруг были разложены странные штуки, и оно стояло перед парящим чайником! У меня за грядками!!!" Как оказалось, невыспавшийся парень перечитал иназумских книжек в жанре ужасов, а за грядками действительно были и вспышки молний, и парящий чайник – Итер что-то шаманил, поленившись уйти подальше от города. Какие-то безобидные эксперименты с использованием различных элементов, а в переносной обители отдыхала Паймон. При всем своем равнодушии к подобному, Аль-Хайтаму неловко вспоминать, как парочка друзей ржала, когда он выяснил их причастность и посвятил в подробности... Надо было просто прочитать нотации о том, что не пристало почетному гостю и герою региона шмалять магией в черте города и пугать местных жителей... – Аль-Хайтам? – Нахида ласково улыбается, – Иди домой. – Исключено. – Это приказ! – весело говорит она и подхватывает на ручки несчастную башню документов. Аль-Хайтам вздыхает и с упреком смотрит на нее. – Ты один из самых ценных сотрудников здесь. И ты перерабатываешь. Даже если уверен, что это не так, – тут же добавляет она, – Несколько способных ребят закончили свои исследования, поэтому работа должна пойти намного плавнее с завтрашнего дня. Пожалуйста, отдохни как следует, завтра не приходи. Он смотрит в ее улыбающиеся глаза и без единой эмоции на лице вновь вздыхает. – Как скажете. – Передавай привет Кавеху! Малая властительница Кусанали скрывается за дверью его кабинета, а Хайтам несколько растерянно бросает взгляд за окно, где солнце еще едва клонилось к горизонту. Это был первый раз, когда его вот так отпустили. Необычно. Несмотря на то, что раньше Хайтам отпускал себя постоянно сам, так сказать... Но сейчас ведь всё совсем по-другому. Кавех. Хайтам заторможенно моргает, переводя взгляд на свой плащ на спинке стула. Мысли о текущей работе почему-то резко шагнули в сторону краткого и емкого "Кавех", и он буквально спотыкается у себя в разуме. "Ну, ладно, Кавех, и что?" – с легким недоумением спрашивает он самого себя, допуская, что, возможно, что-то забыл, а сознание ему пытается напомнить. Что-то забытое не вспоминается, но теплыми цветами расцветает другое, и Аль-Хайтам ловко отметает это самое теплое и цветущее подальше, накидывая плащ и устремляясь к выходу. Кавех наверняка еще где-то здесь, в Академии, работает, усердно скрипя пером и время от времени срываясь на злостные ругательства, эхом отскакивающие от книжных полок, и ловя ворох замечаний от задолбанных его экспрессивной натурой других исследователей. Кавех потащится потом в таверну, заливать очередной неудавшийся чертеж мондштатским вином, и будет заплетающимся языком громко доказывать, что он обязательно за всё заплатит, просто не сейчас, но когда-нибудь потом – обязательно. Кавех вывалится на теплый, вечерний воздух, будет улыбаться всем прохожим, шумно есть закатник, которым его вновь по доброте душевной угостит девушка с фруктовым лотком, и болтаться у пристани, пока на него не наткнется пришедший купить свежей рыбы к ужину Аль-Хайтам. Кавех будет виснуть на нем всю дорогу и нести всякий вздор, липкими от сока пальцами тыкая в щеки и пьяно возмущаясь, чего он на него внимания не обращает. Кавех будет ругаться страшно, когда Хайтам насильно плеснет ему в лицо холодной водой и скинет на диван, хотя, так только пьяному и предвзятому Кавеху кажется, потому что Хайтам осторожно моет его раскрашенную вином и закатником кожу, предварительно стянув с себя наручи и отмыв руки от чернил и бумажной пыли, аккуратно заставляет прополоскать рот, вынимает заколки и перо из спутанных волос, снимает накидку и укладывает на кровать. До предела возмущенный Кавех даже не поймет, что это его комната, а не гостиная, и что Хайтам еще тут, и будет продолжать ругаться, вспоминая, то как Хайтам ему в учебные годы досадил, то как тот картину в коридоре обзывал, то как он не замечает ничерта, а Хайтам будет стоять у кровати, смотреть на его красное, злое и грустное лицо, замечать как никогда сильно, и совершенно не знать, что ему с этим делать. Аль-Хайтам выходит из стен Академии и раздраженно выдыхает. Как же Кавех бесит его. Как же он... Секретарь вновь ловко перекидывает мысли на предмет более полезных на его взгляд размышлений и всю дорогу до дома думает о работе. Малая властительница может и хотела, чтобы он забыл обо всем этом на день-другой, но Аль-Хайтам не будет Аль-Хайтамом, если не сделает всё по-своему (будет думать об этом всем и дальше, как и планировал, пусть и не в стенах кабинета). Дверь оказывается открыта. Кавех сидит на правом диване, и его поза заранее вызывает у Хайтама волну раздражения: сгорбленная спина и опущенная голова во всех случаях вели к абсолютно разного рода жалобам (весьма нестоящим таких переживаний по мнению Аль-Хайтама) с постепенно возрастающим драматизмом в голосе и жестах. Однако, вопреки продолжительному опыту общения, Кавех молчит. – Ты сегодня рано, – говорит Хайтам, не получив никакой реакции на свой приход и разувается. – А ты слишком поздно, – едва слышно отвечает Кавех, и Хайтам чуть хмурится. – Что ты имеешь в виду? – Ничего, – тускло произносит тот и как будто бы прячет взгляд. Хайтам какое-то время смотрит на его поникший силуэт, но вскоре уходит на кухню, принимаясь за варку кофе. Ему всё это не нравилось, конечно. С Кавехом определенно что-то случилось, но, если тот не хочет рассказывать, пытаться что-то вытянуть бесполезно. Неужели совсем серьезные проблемы с работой? Отменили финансирование? Или опять произошло нечто такое, как когда у них случился тот самый конфликт?.. Алт-Хайтам недовольно цыкает. Как бы его это ни раздражало, но Кавех тем и был особенен – он не был Аль-Хайтаму безразличен; и он тратил куда больше времени, чем допустимо, на подобные размышления. Человек, которому нет дела до других и для которого главным приоритетом является размеренная, наполненная непыльной работой и малочисленными, приятными сердцу занятиями жизнь, уже пять минут думает о том, что там на работе у какого-то другого, бесячего человека могло пойти не так. Абсурд. Хайтам закатывает глаза сам на себя и добавляет во вторую кружку сливки и сахар – как любит Кавех. Ставит кружки на стол, тянется к оставленной утром на диване книге и смотрит на Кавеха. Пальцы замирают в милиметре от кожаного корешка. – Что, нравится? – ядовито говорит Кавех и разворачивается к нему полностью. Вдоль бледной скулы тянется нездорово-алая ссадина с запекшейся кровью у уголка губ, а с другой стороны, под правым глазом, поразительно-фиолетовым пятном цветет огромный фингал. Кавех досадливо поджимает губы, тут же фыркает и высокомерно прикрывает глаза. – Давай, ржи. Только побыстрее, я... Его крепко хватают за подбородок и заставляют поднять голову вверх, на свет. Он резко замолкает и упирается взглядом в горящие хайтамовы глаза, ничего не понимая. – Кто. – Что?.. Хайтам склонятся к нему близко, смотрит внимательно на ссадину, на синяк, потом вновь упирается взглядом в словно дрогнувшие глаза и упавшим куда-то вниз голосом спрашивает: – Кто это сделал? Кавех не может ничего выдавить из себя. Ну, его можно понять – он никогда прежде не видел Аль-Хайтама таким. Тот ждет, продолжая буравить алые глаза испуганного (и, определенно, немного возбужденного) Кавеха, смягчая хватку пальцев. – А... а что? – наконец выдает Кавех, и Хайтам закатывает глаза. Дышать сразу становится легче, потому что, ну, теперь это более привычный Аль-Хайтам... – Кавех, тебя отмутузили, как плесенников у залива. Тебе не кажется резонным мой вопрос? – А тебе разве не все равно? – едко бросает Кавех и вырывается из его руки. – Нет. – Ха! Потому что тот, кто это сделал, может заявиться сюда и доставить тебе проблем, да? – Нет. Хотя, знаешь, это тоже причина, пожалуй... – Эй! – обозленно восклицает Кавех, но тут же меняется в лице, – Подожди, а... Тебе... Тебе правда не все равно? Аль-Хайтам нечитаемо смотрит на него, но потом отводит взгляд и в голосе его, кажется, звучит что-то похожее на досаду: – Я же не бездушная машина, Кавех. Не надо преувеличивать. Повисает тишина, пока Кавех не прокашливается неловко и не произносит тихо: – Это последнее, что я ожидал услышать из твоих уст когда-либо, Аль-Хайтам. Тот лишь в очередной раз глаза закатывает и отмечает сдержанно: – Жестоко. – Ой, да хорош, будто тебя такое задевает, не смеши! Хайтам вдруг приближается резко вновь, нависает над ним, упираясь рукой в спинку дивана и коленом в мягкую обивку, и у Кавеха совсем все привычные ориентиры мира слетают. – Я спросил, кто это сделал. – А что, пойдешь им морды начистишь? – продолжает язвить Кавех, но в глазах его мелькает грусть, когда Хайтам спокойно отвечает "Нет", – Ну и зачем тогда... Какая разница... – Черт побери, Кавех, – Аль-Хайтам закрывает глаза на мгновение, словно собирая последние остатки сил, чтобы не вмазать ему во второй глаз, а потом придвигается так, что касается грудной клетки тяжело дышащего Кавеха своей, – Кто? – Может, слезешь с меня? – на одной ноте предлагает Кавех, хотя весь его вид просит этого не делать. У Хайтама что-то громоздко и трепещуще переворачивается глубоко внутри, но он продолжает без эмоций смотреть на Кавеха, пока тот, наконец, не сдается. – Ну, на пристани я сцепился с парой мужиков, они носильщики вроде... – Аль-Хайтам, наконец, отодвигается, и порозовевший Кавех оттягивает ворот рубашки, поверхностно дыша, – Я там по делам был, обсуждал с капитаном одного корабля поставку нужного нам товара, и услышал как они... – он стискивает зубы, – поливают грязью тебя. Типа, знаешь, это только мне дозволено! – Кавех смеется, но тут же неловко продолжает, – Ну, я тебя, вроде, грязью-то прям и не поливаю... А они говорили реально мерзкие вещи... Я, знаешь ли, понимаю, что ты не сахар и проблем мог много кому доставить, но там была явная клевета, а они обсуждали, как эту клевету поэффективней распространить... Ублюдки, – рот Кавеха кривится в отвращении и он тут же ойкает, – Блять, больно... Ну, в общем, я встрял... Да-да, знаю, глупо и необдуманно, надо было сразу к тебе идти, но не удержался, ха-ха. Они когда поняли, кто я такой, откуда только знают вообще, они еще и меня оскорблять начали, короче, я, блять, вмазал им как следует, по очереди! Бестолочи тупорылые, так долго соображали... Знаешь, хорошо, что у меня клеймора с собой не было... Но рука-то тяжелая, ха-ха. Они знатно прифигели, да... Ну, и вмазали мне по очереди. Нас тут же кто-то из Бригады растащил, они мне кулаками погрозили и свалили, а я домой приплелся и сидел вот, если честно, вмазали они мне неплохо, ха-ха... Голова кружилась, но сейчас вроде ничего. Кавех говорил быстро, без остановок, не поднимая глаз, и когда понял, что не знает, что еще добавить, продолжал сидеть и изучать узоры дерева на столешнице. Аль-Хайтам молча уходит. Тут же возвращается с мокрым полотенцем и небольшой аптечкой. Почему-то, Кавех не может смотреть на него. Возможно, потому что чувствует себя дураком отчего-то: мол, не проучил как следует этих уродов, или что вообще полез к ним, а надо было развернуться и уйти, и доложить, куда надо; то ли вообще оттого, что так неловко и неумело прячет от Аль-Хайтама то, что тому определенно не понравится. Хотя, учитывая то, что тот все равно ничего не замечает, возможно, Хайтам тоже дурак... Аль-Хайтаму дела до такого всего нет совершенно, Аль-Хайтаму плевать, если кто-то его оскорбляет и ненавидит, Аль-Хайтаму плевать, если с Кавехом что-то случится, ему должно быть плевать, а он говорит, что ему не все равно, и сидит обрабатывает его огромные в масштабах лица стремные синяки, и от этого настолько хорошо, что плохо, и в глазах Кавеха скапливаются непослушные слезы. Аль-Хайтам последним мягким движением наносит мазь у краешка рта и ненадолго замирает. – О чем думаешь? – спрашивает он, отрываясь от упрямо убегающих от его взгляда влажных глаз Кавеха и предельно осторожно нанося мазь на синяк под глазом. – О том, что ты непроходимый идиот, – вполголоса бурчит Кавех, и Хайтам хмыкает. – Понятно. Хайтам заканчивает, убирает аптечку, ходит, что-то делает, а Кавеху хочется разрыдаться. Зачем так себя вести, если... если не... если... – Попей, – Хайтам подталкивает к нему кружку с кофе, и Кавех агрессивно хватает ее, окропляя каплями свои штаны, и сердито пьет, как обычно, самый вкусный кофе на свете. Хайтам читает, Кавех лежит на соседнем диване и считает блики света на лице Хайтама, и это длится вечность, пока он вдруг не откладывает книгу и не говорит: – Давай сходим на пристань за рыбой? Кавех с подозрением смотрит на него. – Ну иди. А я-то тебе зачем? Вопреки всем его ожиданиям, которые имели привычку чаще всего оправдываться, Аль-Хайтам по-житейски пожимает плечами и говорит: – Просто так. Кавех с неверием пялится на него, но тут же принимает решение не париться и недовольно говорит: – Ты лицо мое видел? Репутация моя и так испорчена дальше некуда... – Хм-м... Пожалуй, драка на кулаках так себе строчка в твоей репутации, но, всё же, она была по значимому поводу – ты отстаивал честь другого человека. Для кого-то это наоборот будет плюсом к мнению о тебе. Кавех смотрит на него совсем уж как на что-то сверхъестественное и серьезно говорит: – Аль-Хайтам, а врезали-то по голове как будто тебе, а не мне. – А по-моему как раз-таки тебе, и не сегодня, а давно. Кавех морщится. – Пошли. Никто не будет на тебя пялиться, наденешь ту накидку с капюшоном и вопрос решен. – Ла-адно. На пристани Аль-Хайтам сразу же кивает в сторону двух крупных парней у доков. – Это они? – Да, а как ты... Забей, я понял, как ты их узнал, – в голосе Кавеха самодовольство и злость: на лицах мужиков смачный фингал у одного, и набухший ушиб на щеке у второго, которые видно издалека даже в вечерних сумерках. – Хм, они тебе прямо-таки сдачи дали. Именно так же, как ты им, – Кавех смотрит на него устало, – Ладно, пойдём обратно. Только у дверей их дома Кавех понимает, что рыбы-то они не купили. Кавеха вырубает прямо на диване, пока он пьет кофе с пахлавой на диване рядом с читающим Хайтамом. На грани дремы он чувствует, что из рук забирают кружку, а голова почему-то равномерно приподнимается и опускается. Потом он понимает, что лежит на плече Хайтама. Кавех выбирает уснуть, а не думать об этом. Сквозь тяжелый, глубокий сон он ощущает, как накрывают покрывалом, едва ощутимо касаются щеки рядом с ссадиной и звенят ключами. Утром Кавех находит себя на диване, взъерошенным и ошалевшим, как бывает после долгого крепкого сна. – Доброе утро, – говорит появившийся с кухни Аль-Хайтам. – Доброе утро, – сипло отвечает Кавех и немного диким взгляд смотрит на приподнявшего брови Хайтама. – Как себя чувствуешь? – спрашивает тот после странной паузы и опускает на стол чашки. – Н.. нормально. Чем больше он отходил от сна, тем больше хотелось выпалить: "Зачем ты трогал мое лицо, пока я спал? Мне показалось, что ты меня трогал? Куда ты уходил ночью? Зачем ты всё это делаешь, Аль-Хайтам?" – Вижу, что ты очень хочешь о чем-то меня спросить, так вот предупреждаю, что не горю желанием утолять твое привычное неуместное любопытство, предлагаю спокойно выпить утренний кофе. – Куда ты ходил ночью? Хайтам вздыхает. – Прогуляться. – Поэтому у тебя костяшки сбиты? Хайтам смотрит на него с абсолютно ничего не выражающим выражением, но Кавех не первый день его знает. Хайтам так выглядит, когда понимает, что облажался. – Ты начистил им рожи, – потрясенно произносит Кавех, а Хайтам наконец отмирает и переводит взгляд на раскрытую книгу в руке. – Не понимаю, о чем ты. Кавех хохочет. – Аль-Хайтам, ты такой идиот! Просто непроходимый болван! Тот не отрывает глаз от страниц, невозмутимо отпивая кофе. У Кавеха начинает колоть в легких от нехватки воздуха. – Ты... ты же... – от смеха жжет под ребрами, – Чтобы ты... И... Ты же... – Удар, видимо, всё же был слишком сильным. Ты и двух слов связать не можешь. Ах, точно, удара было два... Ну, тогда и неудивительно. Кавех заваливается на диван, переходя на беззвучный приступ хохота, и Хайтам не выдерживает – поднимает на него взгляд, полный недовольства (направленного на себя, кстати говоря, а не на Кавеха). – Ч... ч-чего смотришь так... Ох, Архонты, не могу поверить... – Чему ты не можешь поверить? Кавех адским усилием воли заставляет себя прекратить смеяться, садится, делает глубокий судорожный вдох и смотрит на Аль-Хайтама с широкой улыбкой и румянцем на щеках. – Аль-Хайтам набил за меня кому-то морды. И улыбается еще шире. Хайтам совершенно очевидно пялится на его победоносно изогнутые губы и, не отрываясь от них, спокойно говорит: – Не за тебя, а за себя. – Да-да, само собой. – Я не потерплю клеветы в свою сторону. – Да, конечно. Кавех нетвердо встает, захватывая кружку, и сыто щурится, глядя на апатичное лицо Хайтама. – Они неподобающе вели себя, не реагируя ни на какие слова, поэтому я прибегнул к прочим средствам. – Ну да. – Как оказалось, эти люди были замешаны не в одном инциденте, подобной грязи не место в Сумеру, или каком-либо еще городе. – Разумеется. Он почему-то встает: кажется, видеть возвышающегося над ним сверхмеры самодовольного Кавеха просто невыносимо, но это только кажется; разве есть Хайтаму какое-либо дело до подобного? Как и до того, кто какую клевету на него гонит. – Аль-Хайтам, я не знаю другого человека, которому было бы настолько сильно плевать, кто о нем что думает. Какие слухи ходят о нем. Кто и как оскорбляет его. Не знаю других людей, которым хотя бы близко было настолько все равно, а я знаю... – Кавех приближается, берет его руку в свою, подносит к глазам, рассматривая обработанные кровоподтеки, – о-о-очень много людей... Очень много разных людей. Но никого, даже близко... – он гладит пальцем кожу вокруг костяшек и перестает тянуть веселую лыбу, оставляя на губах легкую, задумчивую улыбку, – похожего на тебя. Фингал растекся еще больше, слегка опух и почернел, как и ссадина на щеке, и всё, о чем мог думать Аль-Хайтам насчет этого – насколько сильно он раздражен из-за опрометчивости Кавеха и насколько тот красив; эти чернильно-багровые разводы – результат ярости Кавеха за честь Аль-Хайтама. Аль-Хайтам никогда не просил об этом, но, как бы сильно ему не нравилось осознавать это, ему... ему, Бездна подери, было приятно. Было приятно, что Кавех разбил кулак и лицо за него. А еще он был чертовски зол, что Кавех разбил кулак и лицо – он был пиздец как зол, сам того не понимая, точнее, отказываясь осознавать, и именно поэтому пошел и избил тех обмудков. Кавех смотрит на его руки с нежностью, а Хайтам приходит к всё более крепнущему пониманию, что хочет сделать наконец что-то с... с тем, что замечает уже так долго; с тем, что чувствует сам, хоть и на понимание этого ушло безобразно много времени и мыслительных сил и он до сих пор не уверен до конца. Потому что для Аль-Хайтама это всё не нужно и расточительно. Было. – Ты начистил им морды за меня. – Начистил. Кавех смотрит ему в глаза и совсем уж резко краснеет. – Что? – Ты... не знаю, вроде, так же, как и всегда выглядишь, но что-то сейчас... Ну... Э-э-э... – Давай сходим к врачу? – А? Зачем? – Чтобы тебе голову проверили. Кавех сердито цыкает и отталкивает его от себя, складывая руки на груди и вскидывая подбородок. – Вот почему ты не можешь хоть раз... – Почему ты не можешь заканчивать свои мысли, а не обрывать их стабильно на середине? Кавех стискивает зубы, сверкая глазами, но вслед за этим усмехается. – Можешь нести всё, что угодно. Сегодня мое настроение ничего не испортит. – Что ж, если ты не возражаешь. Картина в коридоре по-прежнему вверх безвкусицы. Пятна от пролитых тобой чернил на кухне ты так и не убрал, поэтому мне пришлось заниматься этим поздней ночью, после работы, пока ты пьяный давно дрых. Твои заколки вечно везде разбросаны, мне весьма наскучило постоянно случайно наступать или садиться на них, или находить среди продуктов. Ты шумный, просить тебя быть потише бесполезно, как и перестать пить вечерами по тавернам. Твой последний проект довольно интересен, это первый случай, когда я без долгих раздумий одобрил заявку на строительство, ты сильно вырос со времен учебы в Академии. Мне всегда было интересно, как ты со своим телосложением управляешься с клеймором, и, как оказалось, твои развратные рубахи с вырезом до зада, напротив, скрывают достаточно. Специально ли ты прячешь свой физический боевой потенциал? Не то, чтобы меня томил этот вопрос, но, когда долгое время сотрудничаешь с человеком, а затем и живешь с ним под одной крышей, волей-неволей задаешься различными вопросами о нем. К слову, о жизни под одной крышей, приготовим сегодня тот суп, рецепт которого ты принес недавно? Спектр пережитых Кавехом за эту минуту эмоций ставит его моральное состояние под угрозу. Он был в таком ступоре, что буквально перестал дышать. Мозг настолько ошалел от полученной информации, что, когда вопрос Хайтама повис между ними, в сознании не осталось ничего, кроме ёмкого "а.". – Кавех, будем готовить суп? Если да, надо купить недостающие ингредиенты. – Ты точно ненормальный, – шепчет Кавех. – Достойная благодарность за всё, что я для тебя делаю, – с долей сарказма говорит Хайтам и скрещивает руки на груди, отзеркаливая позу Кавеха. – Псих. – Чем еще удивишь? – Если ты хотел выбить меня из коллеи своим несвязным монологом, тебе это удалось. – Мы будем готовить суп или нет? – Как же ты меня бесишь. – М-м. – Я обниму тебя сейчас. Хайтам по-глупому моргает. – Что? Кавех мягко обвивает руками его талию, утыкается лбом в плечо и с облегчением выдыхает. Аль-Хайтам по-дурацки замирает со вскинутыми руками; в нос врезается запах Кавеха – персиковый шампунь, чернила и кофе. Он закрывает глаза, делая глубокий вдох и почти что насильно заставляя себя проиграть слова малой властительницы в голове: "Тебе нужно научиться спрашивать себя, хочешь ли ты что-либо сделать, или нет. Довольно забавно учить такому человека, который всегда творит то, что сам хочет, не думаешь? Но это твоя проблема, Аль-Хайтам: когда дело доходит до чувств и эмоций, ты не всегда понимаешь, что делать, пускай и никогда не показываешь этого. Но ты сам пустил меня к себе в голову, так что я говорю так, как есть". Чего я хочу прямо сейчас? И ему так остро хочется коснуться спины Кавеха, что аж болью куда-то внутри отдает. Хайтам касается его кожи, ведет вдоль позвоночника вниз – Кавех дрожаще выдыхает; пальцы тормозят у поясницы, поднимаются обратно и прокрадываются за ткань, очерчивают выпирающую лопатку, и из Кавеха вырывается едва слышный короткий звук. Он с силой держится за его талию, продолжает вжиматься взмокшим лбом в плечо и часто дышит, пока Хайтам осторожно, но жадно гладит его спину. Кавех чувствует дыхание у своего виска и биение сердца, смешивающееся с его собственным, отдающимся вязким шумом в ушах, и раздается стук в дверь. Досада в свистящем выдохе Хайтама настолько очевидна и сильна, что собственная, искрящая разочарованием, немного утихает, и Кавех улыбается. Стук повторяется и слышится голос Паймон: – Аль-Хайтам, Кавех, это мы!!! Как думаешь, они услышали? Может, Паймон тихо стучит? – Паймон, возможно, они в другой комнате, дай им... – АЛЬ-ХАЙТАМ!!!- – Чш-ш-ш!! Кавех поднимает голову и тяжело сглатывает: Хайтам улыбается. – Может, отпустишь меня? Кавех сжимает руки и мотает головой. – Паймон выломает дверь, если не откроем. Кавех вздыхает и неохотно делает шаг в сторону. Хайтам смотрит на его разбитое, горящее, улыбающееся лицо. Чего я хочу? То, чего никогда не хотелось и думалось, что не захочется? Он уже почти касается губами его щеки, но раздается такой внушительный "бабах" по несчастной двери, что Хайтам останавливается, дает себе и Кавеху мгновение на то, чтобы не взорваться от очередной острой волны досады, и идет открывать. – Итер, Паймон. Чем обязан? – А-э-эм-м... – Паймон заглядывает ему за плечо, – не пустишь нас? Хайтам оборачивается к гостиной и легко улыбается. – Заходите. – А где Кавех? – В кабинете, работает. Итер смотрит на него изучающе, но, видимо, решает оставить свои мысли при себе. – Так зачем пожаловали? – А ты, как всегда, такой грубиян! – Паймон топает ножкой в воздухе, однако быстро остывает и радостно щебечет: – Ладно, Паймон знает, что ты это не со зла, и прощает тебя! Хайтам склоняет голову, подняв бровь, мол, "...Хорошо?.." Итер отпускает смешок в кулак и, наконец, говорит: – Извини, что потревожили, Аль-Хайтам. У нас тут настоящая путаница с ворохом поручений, собственно, мы поэтому вчера за чьи-то грядки сбежали, так нас достали... Паймон активно кивает. – Но, как оказалось, разбираться придется все равно нам, так что... В общем, если не грузить тебя деталями и перейти сразу к сути – нужна твоя помощь с некоторой документацией. Прямо сейчас. Пожалуйста. Хайтам смотрит в его, как всегда, дружелюбное спокойное лицо, и равнодушно отводит взгляд на оставленную Кавехом кружку. – Мы знаем, что у тебя отгул, но там правда какая-то фигня полная творится, меня уже тошнить от бюрократии начало... Нахида взяла с нас слово, что ты только глянешь на бумаги, скажешь пару слов подрядчику – и сразу же вернешься к отдыху. Паймон! – Чего? – с искренним недоумением откликается та со стороны кухни, – А-а... извини, Аль-Хайтам, некрасиво вышло... Просто Паймон очень голодна! Итер с укором смотрит на нее, а она разводит ручками и хихикает. – Всё нормально. В любом случае, перехватить у нас нечего, Паймон. – Эх... Итер украдкой смотрит на его сбитые костяшки, пока Хайтам натягивает наручи, но ничего не говорит. – Подождите пару секунд. Кавех выглядит как обезумевший ученый – со взъерошенной копной спутанных волос, страшными чернильными синяками на всё краснющее лицо и хаотично чиркающим на помятом листе пером. Когда он понимает, что кто-то заглянул в кабинет – подскакивает, судорожно приглаживая волосы, и замирает, поняв, что это не гости, а Аль-Хайтам. Час от часу не легче: Кавех прячет глаза, глупо оттягивая вылезшую из-за пояса рубашку и молчит. Аль-Хайтам почему-то тянет время, смотрит на него, чувствует, как спину буравят пары любопытных глаз, и, наконец, говорит: – Мы будем готовить суп сегодня? И черт подери, насколько же сильно это звучит не про суп. Хайтам не намеревался, Хайтам не вкладывал какую-то иную коннотацию, но стоило этим словам прозвучать – Кавех смотрит на него так, что у Хайтама что-то тяжелое и горячее внутри переворачивается и со всей дури падает вниз, и даже с такого расстояния он видит, как ежится Кавех от волны мурашек по спине. – Будем, – шепотом отвечает он. – Тогда я куплю всё необходимое. – Ты уходишь?.. – Итер и Паймон попросили помочь. Это ненадолго. – Ах, вот оно что... – Кавех опирается бедром о стол и прикладывает ладонь к горящему лицу, – Понятно. Буду ждать. – Я тоже, – не обдумав это как следует отвечает Хайтам и уходит, прежде чем вспыхнувший Кавех падает на чертеж, сшибая архитекторские принадлежности на пол. Паймон порхает вдоль улицы, махая рукой всем прохожим, а Итер по-прежнему стоит у порога и так хитро смотрит на него, что Хайтам всё же нарушает молчание первым, закрывая дверь: – Чем вызвано твое самодовольное выражение лица? – Да так. И тишина. Хайтам приподнимает бровь, и Итер всё же говорит: – Всё нормально. Хайтам вдыхает теплый, напитанный запахом специй воздух и кивает. – И правда. Всё нормально. – А Паймон считает, что всё просто отлично! – резко появляется между ними двумя фея, когда они сворачивают в сторону частников с огородами, и радостно танцует в воздухе. Итер улыбается ей, но когда подруга жизнерадостно устремляется к ларьку с фруктами, его улыбка стремительно меркнет, а глаза наполняются... болью. Хайтам не знает, правильно ли будет промолчать – но думает, что, промолчи он, Кавех бы его за это обругал и треснул. Наверное. – Эм... – неловко начинает он, и Итер даже удивлен, – У тебя всё в порядке? – Не знал, что ты способен на такие интонации, Аль-Хайтам, – задиристо говорит тот и подмигивает обернувшемуся к нему с каменным выражением на лице Хайтаму. Сумеру шумит жизнью: зеленью травы и листвы деревьев, хрустом фруктов, звонким смехом детей и неспешными разговорами взрослых; солнце искрится на глади воды и золотом переливается в волосах Путешественника. – Ничерта не в порядке. Аль-Хайтам останавливается. – И никогда не будет. Он попросту не знает, что сказать, но Итер улыбается – и от этой улыбки у Хайтама становится нехорошо где-то под ребрами. – Не забивай голову. У тебя и без того достаточно проблем. У всех их достаточно... – бормочет он и устремляется вперед. Проблема с документами и правда решается быстро, Паймон трещит без умолку, пока они идут в сторону базара, а Итер смеется над ее простодушными шутками. Аль-Хайтам говорит только когда они расстаются у подъема на верхние этажи города: – Итер, я думаю, нас сложно назвать друзьями, но я действительно многим обязан вам. Если вам когда-нибудь понадобится моя помощь – я обязательно откликнусь. Итер легко улыбается. – Я думаю, что нас можно назвать друзьями, Аль-Хайтам. – Хорошо, – кивает он, – Сочту за честь, – переводит взгляд на Паймон, притихшую от серьезности в его голосе, – Моя интуиция подсказывает мне, что вас ждет тяжелый, опаснейший путь. Позаботься о нем. – Конечно! – Паймон хватает Итера за рукав и решительно кивает. – Вы уходите, не так ли... – Хайтам оглядывает кипящую жизнь вокруг них и едва заметно улыбается, – Возможно, мы свидимся вновь. – Да хранит вас ветер, – едва слышно говорит Итер, без тени прежней улыбки, и исчезает вместе с озадаченной Паймон в толпе устремившихся на обеденный перерыв сумерцев. – О, ты уже вернулся... – Кавех неловко замирает с тряпкой в руках у кухонных полок, когда Хайтам опускает тяжелую сумку на стул; он был в своей рабочей, заляпанной Архонты знают чем темной рубахе и с прибранными в хвост волосами, – Помог ребятам? – Да. – Что ж, можешь начинать отчитывать меня за то, что даже не поздоровался с ними. – Я не буду тебя отчитывать. Кавех смотрит на него удивленно, чуть заливается румянцем и ворчит, возвращаясь к протиранию пыли: – Ну надо же, настал тот день, когда Аль-Хайтам не отчитывает меня за всё подряд... Что дальше? К чему мне морально готовиться? Хайтам проводит тыльной стороной пальцев по его открытой шее к затылку. –  К этому. Кавех молчит, продолжая переставлять банки с крупами, а Хайтам пропускает по ладони забавно изогнутый хвост и спокойно говорит: – Мы будем готовить суп? – А тебя только суп и интересует, да? Чего я хочу? Он гладит в кои-то веки закрытую тканью спину и отвечает, вопреки своей воле дрогнувше: – Я голоден. Кавех отшвыривает тряпку, молниеносно разворачивается и хватает его за щеки. – Ты издеваешься надо мной? – беззлобно говорит он, стискивая хайтамово лицо, – Издеваешься же? – Я сказал, что голоден и поэтому хочу приготовить суп, – невнятно говорит Хайтам; Кавех закатывает глаза и отталкивает его от себя. – Вот значит и готовь свой суп. А я прибирался всё это время, имею право отдохнуть. Хайтам вздыхает, когда Кавех пафосно покидает кухню, но тут же, отчего-то, фыркает. Тихо и коротко, но, учитывая, что Хайтам вообще никогда не смеется, это было нечто поразительное. Кавех, остановившийся сразу у входа на кухню, чтобы перевести дыхание, и услышавший этот незатейливый звук, был такого же мнения, в очередной раз покраснев и зажмурившись от волны эмоций. Впрочем, вернулся он довольно быстро и молча принялся помогать нарезать овощи. Хайтам то и дело ловил его взгляды на себе и последующие вздохи. – Что такое? – после очередного акта не пойми чего спрашивает он, а Кавех дует губы. – Ты на меня совсем не смотришь. Спустя пару минут, он с грохотом приземляет нож плашмя на доску и спокойно спрашивает: – Что ты делаешь? – Смотрю на тебя, – так же спокойно отвечает Хайтам. – Ты невыносим, – вымотанно говорит Кавех и тянется за морковкой. – Ты же этого хотел, разве нет? В чем причина твоего раздражения на этот раз? Кавех дорезает последний овощ, споласкивает руки и только после этого смотрит на Хайтама, всё это время не сводившего с него глаз. – Аль-Хайтам, мне не всегда удается понять, издеваешься ли ты надо мной или действительно не понимаешь чего-либо, – вопреки звучавшим словам, Хайтаму кажется, что на него смотрят... с нежностью, – Но сейчас... мне кажется, что это второй случай, и я хочу поверить себе. Поэтому скажу честно, веря в то, что ты не будешь высмеивать меня за это. Хайтам, я не хочу, чтобы ты смотрел на меня, потому что я тебя попросил. Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, потому что сам этого хочешь, – он позволяет себе длинно выдохнуть, и, довольно очевидно, что на эти слова ушла вся его выдержка и храбрость, – Если хочешь, конечно. И это... – он отводит взгляд и отступает в сторону гостиной, – не только про взгляды, а вообще про всё... Я хочу, чтобы ты сам хотел, понятно? Дурак. – Я хочу, – говорит Хайтам, и Кавех застывает у дверного проема, – И, знаешь, у тебя есть проблема: ты надумываешь себе лишнего. Накручиваешь. Постоянно. Хайтам подходит к нему, сердитому (на себя), в тысячный раз медленно скользит взглядом по синякам и останавливается на отливающих багряным радужках. – Что мне сделать, чтобы ты поверил, что я хочу? – Что хочешь? – Смотреть на тебя. Быть с тобой. Тебя. – Архонты, подожди... – Кавех прячет стремительно алеющее лицо в ладони, другой опираясь о стену, – Аль-Хайтам, ты такой бесстыдник, – упрекающе говорит он, глядя сквозь пальцы. – Есть с кого брать пример. – Что?!.. – Расслабься, я пошутил. Ты, хоть и самый романтичный романтик на районе, но совсем не распутный. Как и я, если что. – Ну, спасибо... – бурчит Кавех, а Хайтам мягко тянет его руку от лица за локоть. – Ну, так что? Моих слов достаточно, или я могу сделать еще что-нибудь? – Сделай по своему усмотрению, – Кавех хитро улыбается, складывая руки на груди, – Как считаешь ты сам, что можно сделать? Давай. – Хм. Хайтам с искренней серьезностью думает, внимательно глядя в улыбающиеся глаза напротив. Кивает сам себе, и, наклонившись, неспешно целует Кавеха в здоровую щеку. Кавех краснеет так, что будь на нем его походная красная рубашка, он бы слился с ней точно хамелеон; пунцовая краска расползается даже на шее. – Убедил? Кавех кивает и быстро разворачивается. – Кавех. – Ч-чего?.. – А я? – Что ты? – Ты должен убедить меня. Кавех оборачивается. – Убедить в чем? – Что хочешь. – Хочу... – тут градус смущения Кавеха совсем улетает за границы и он возмущенно тычет пальцем в него, – Ты! Ты невыносим! Хайтам поджимает губы. – Как-то неубедительно. – Как тебе только хватает наглости!.. – Ты можешь лучше. – Ты просто!.. Просто!.. – Кавех, если ты не хочешь, то просто скажи. Кавех раздраженно рычит, с силой давит ладонью Хайтаму на затылок, притягивая к себе, и горячо целует. Несдержанно стонет в губы, когда тот жарко отвечает, и касается второй ладонью его скулы – уже ласково. Хайтам кладет руки на его бока, крепко сжимая, и Кавех плавится, тает, тут же возрождаясь, чтобы ехать крышей от этого жара дальше. – Убедил? Хайтам улыбается, не давая ему отстраниться от себя. – Да. Гладит спину, смотрит в глаза, не моргая, и больше всего Кавеха кроет от того, что его жар перекинулся и на щеки Хайтама. – Невыносим. В хорошем смысле, – Кавех целует его влажно в уголок губ, оглаживает разбитые костяшки, – Нам надо поесть. – Надо. И мы сейчас были бы намного ближе к этому, если бы ты меня не отвлек. – И в плохом смысле тоже... – вздыхает Кавех и крепко обнимает Хайтама за пояс, утыкаясь лицом в грудь, – Даже не буду злиться – я знаю: ты хочешь, чтобы я тебя отвлекал. – С тобой точно что-то не так, – Хайтам цокает языком и притирается щекой к его макушке, – Ты должен был как следует взбеситься. – Значит, не отрицаешь, – едва слышно говорит Кавех и улыбается; Хайтам чувствует его улыбку даже скозь ткань безрукавки и цепляет пальцами подбородок, заставляя поднять голову. Секунды тянутся, словно липкий сумерский мёд, пока они просто стоят и смотрят друг на друга. Аль-Хайтам накручивает волосы Кавеха на пальцы и вкрадчиво (святые силы, Кавех не знал, что он способен на такие интонации) спрашивает: – Кавех, мы будем готовить суп? Волосы в хвосте легонько тянут, вынуждая склонить голову набок, и из Кавеха вырывается тяжелый выдох. – Тебе не кажется, что это слово прозвучало непозволительно много раз за один день? – Какое? Суп? – Суп. – А-а, суп. – Именно. – Так мы будем готовить его? – Суп? – Суп. – Будем, – жарко шепчет Кавех прямо ему в губы, и отталкивает. Скидывает брошенные на доске овощи в кастрюлю и разжигает огонь. Хайтам выглядит на редкость глупо, и Кавех прыскает, а затем и вовсе срывается на хохот, когда Хайтам так и не сдвигается ни на миллиметр. – Ну и чего ты застыл? Талдычил про суп свой весь день, а сготовить всё не можешь. Хайтам пялится на него, самую малость потерянно, и Кавех всё же подходит обратно, хватает его за щеки и чмокает в лоб. – Балда. Добавь специи. – Хорошо, – отвечает Хайтам заторможенно: Кавех уже вновь перед печью, роется в дровах цуйхуа. Аль-Хайтам смотрит на его крепкие, покрытые боевыми и профессиональными шрамами ловкие руки, прыгающий от движений и отливающий солнечным светом хвост, довольную улыбку, мягкий румянец, нещадно натягивающие ткань штанов острые колени, и внутри так сильно и так больно скрежещет, сжимает, бьет, и так от этой боли хорошо, что он задумчиво прислоняет палец к подбородку и хмыкает, погружаясь в привычное состояние глубокого размышления. Специи он добавляет, за огнем следит, накрывает на стол, но "возвращается" только когда заносит ложку над тарелкой. – О чем думал? – тут же спрашивает Кавех, безошибочно ориентируясь в этих его настроениях, смотрит с любопытством в изумрудные глаза, отложив приборы, и Хайтам лишь больше убеждается в своих выводах. – О тебе. – Хватит пытаться меня смутить. Ты был в этом своем трансе, когда размышляешь о чем-нибудь невероятно сложном, даже для тебя, – Кавех пробует "Искушение адепта" и восхищенно мычит, – Типа твоих задачек лингвистических, неразрешимых часто, и всё такое. – Но я правда думал о тебе. Хайтам тоже принимается за еду и одобрительно кивает после первой ложки, пока Кавех, приоткрыв рот, заливается краской. – Думал, как... – Кавех пытается сформулировать, но не получается, и он неловко, сбивчиво говорит, – Как... Реш... Решить меня? Как задачу? Т-то есть... Ох, боже, забудь, – бормочет он и принимается за суп так, словно тот его обидел чем-то. – Не совсем так, – Хайтам улыбается, – Не переживай, всё в порядке. – Аль-Хайтам говорит мне не переживать, что за чертов день... – Ешь суп, Кавех. – Чертов суп... Солнце едва клонится к горизонту, когда Кавеха огорашивают в очередной раз. – У тебя есть планы на вечер? – Планы?.. – он заторможенно смотрит на терпеливо ждущего Хайтама, и где-то на периферии сознания начинает злиться на свой талант настолько часто, непомерно быстро и необычайно сильно краснеть, – Н-нет, планов у меня нет... – Сходим прогуляться? – в лоб спрашивает Хайтам с таким видом, будто речь о чем-то тривиальном, и это, в ядреной противоречивой комбинации, чертовски бесит Кавеха и вместе с тем успокаивает. – Хорошо, – на губы просится улыбка, – Я тогда пойду, закончу с чертежом пораньше. Хайтам кивает и вовзращается к чтению книги о современных диалектах, когда слышит отчего-то хитрый голос: – Аль-Хайтам?.. Хайтам поднимает взгляд: Кавех сыто смотрит на него свысока, прислонившись боком к стене. – Мне одеться как-то по-особому? "Оденься". "Да". "Да". – Как хочешь, – равнодушно произносит Хайтам и перелистывает страницу. – Лучшего ответа я и не ждал, – крайне довольно говорит Кавех и оставляет секретаря в раздумьях о причинах его довольства, когда ожидалась порция раздражения – Аль-Хайтам совершенно не принимает во внимание весьма немаленькое количество времени, потраченное им на этот кажущийся холодным ответ; зато Кавех принимает, с румянцем на щеках вычерчивая линии на бумаге. Когда Хайтам коротко стучит в дверь его комнаты, Кавех в спешке начинает копаться по ящикам в поисках заколки и натыкается на документы. Хреновы бумажки... Внутри что-то хрустко ломается – оно ломается каждый раз, когда что-нибудь или кто-нибудь напоминает Кавеху о всей этой ситуации. Ситуации, вследствие которой он стал жить с Аль-Хайтамом. Главным здесь было не это – а то, при каких обстоятельствах это произошло. На языке начинало эфемерно горчить и волнами нахлестывало тягучей тоской при воспоминании о том, как было невыносимо: расцветающие в душе чувства к лучшему другу и ярчайшие надежды на успех в многообещающем проекте с этим другом этот же самый друг и растоптал. Ну, конечно, не он один. Они оба виноваты. Идиоты. Кавех морщится и закрывает ящик, растерянно смотря на себя в зеркало. Столько всего просто из-за того, что у них с Хайтамом разошлись мнения. А в результате что? Он всё равно живет здесь. Кавех тщательно расчесывается, отвернувшись, чтобы не видеть в отражении своей неловкой улыбки. Он все равно живет здесь и все равно чувствует чувства к своему лучшему другу. Стук повторяется. – Я сейчас, сейчас! – Поторопись. Жду в гостиной. У поворота Кавеха запоздало охватывает волнение: он по-дурацки тормозит, словно только сейчас вспомнив, кто его и зачем ждет, и так ему смешно становится от того, что он нервничает из-за свидания с Аль-Хайтамом, что приходится заткнуть себя предплечьем. – Кавех, я ведь просто сейчас уйду один, – со вздохом говорит Хайтам, двигаясь ему навстречу, и Кавех в извиняющемся жесте вскидывает руки, выходя на свет. – Ну куда же ты пойдешь без меня? И это всё, на что его хватает, потому что Хайтам – в светлой однотонной рубашке прямого кроя, легких брюках и натлановских эспадрильях, Хайтам – как и всегда, серьезен и спокоен, Хайтам – Хайтам, и Кавеха ведет от этого. – И чего ты так долго собирался? – даже с интересом спрашивает Хайтам, а Кавех фыркает и пихает его плечом. – Не занудствуй. С улицы доносится привычный шум, тянутся ароматы вечерних застолий под открытым небом и виднеются спешащие на вечернее выступление театра толпы людей. – Ты чего застрял? – Кавех оглядывается, прикрывая дверь обратно, –Аль-Хайтам? Хайтам в пару движений оказывается рядом с ним, смотрит внимательно в глаза и мягко очерчивает костяшкой указательного пальца спину – от кончиков распущенных волос и вдоль позвоночника до ямок на пояснице. Кавех вздрагивает, не отводя взгляд. Обратно к шее, по плавному изгибу, по острым лопаткам, задевая пальцами кремовую ткань рубашки; Кавех оделся до странного просто на первый взгляд – никакого обилия украшений, подвесок-поясов, прямо как Хайтам, словно они сговорились: однотонная рубашка с воротником под горло, без каких-либо вырезов, простые брюки, будничные белые эспадрильи, никак не прибранные, просто аккуратно расчесанные волосы; лишь когда Кавех развернулся, Хайтам осознал его коварный план одеться по-особенному. – Аль-Хайтам, теперь тебя жду я, – тихо говорит Кавех, прижимаясь спиной к горячей ладони. – Не замечаю, чтобы тебя что-то не устраивало, – невозмутимо парирует тот, очерчивает уже обеими руками огромный, практически во всю спину вырез и соскальзывает за ткань на поясе, сжимая талию. Кавех дышит тяжело, сжимая до побеления пальцев дверную ручку, откидывает голову на плечо Хайтама. – Тебя тоже всё устраивает, как вижу. — Да. Хайтам резко разворачивает его к себе, оставляя руки на опаленной сумерским солнцем коже. – Устраивает. Кавех целует первым, припечатывает его к стене, жадно оглаживает грудную клетку и зарывается пальцами в серебристые волосы, со сдавленным стоном углубляя поцелуй. Он ведь тоже умело принарядился – расхаживающий обычно в донельзя облегающих шмотках, Аль-Хайтам в свободной, скрывающей одежде выглядел настолько горячо и влекуще, что у Кавеха напрочь все тормоза отказывали. Тот его одобрение наряда не оставил без внимания, заметив, как Кавех тянет край рубашки снова и снова. Ловит его ладонь и прижимает к своему животу, тащит вверх так, чтобы та задрала ткань и задела кожу, и Кавех беспомощно смотрит ему в глаза, говорит низко и сипло: – Хайтам, если ты сейчас не остановишься, мы уже никуда не пойдем. – М-м. Кавех гладит его кадык и словно ищет что-то на лице. – Ты сейчас такой... – Какой? – Скажу, когда вернемся, – внезапно говорит Кавех, пожалуй, даже с издевкой, резко отстраняется и быстро выходит на улицу. Хайтам хмыкает с довольной улыбкой и неспешно выходит следом. Практически все прохожие считают своим долгом обернуться на Кавеха – ссадиной на щеке народ особо не удивить, но вот огромным чернильным фингалом еще как. А учитывая то, что фингал этот на лице знаменитого красавчика-архитектора, Хайтаму пришлось сделать неприятный вывод: внимание Кавеху будут уделять на порядок больше обычного. Когда какая-то молодежь уже в третий раз специально проходит мимо них, Хайтам раздраженно выдыхает и, схватив Кавеха за руку, безапелляционно тащит с мостовой куда-то за огороды. – Чт... что?.. Аль-Хайтам! – Нас преследуют какие-то бездельники, которым явно нечем заняться, кроме как бесстыдно пялиться на твое лицо. – Э-э, да ты ревнуешь, – весело говорит Кавех, а Хайтам останавливается только когда они минуют ряды грядок, пригородные опушки и приближаются к воде. Невесомо касается синяков своими избитыми руками и его извечное равнодушие стремительно теряет в превосходстве. Кавеха это с ума сводит. – Меня раздражают они все. Раздражает, когда смотрят на тебя. Я не безумный собственник, Кавех, но, черт побери, зачем надевать в люди такую рубашку? Зачем синяки не замазывать? Ты же можешь их отлично скрыть, почему ты этого не сделал? – Во-первых, ты сам постоянно ходишь в такой одежде, что я поражаюсь, как тебе до сих пор выговор в Академии не сделали, – назидательно говорит Кавех, обнимая его за пояс, – Во-вторых, я заметил... Тебе ведь нравится... Нравятся мои синяки. – Что ты несешь, – Хайтам спотыкается о его серьезный взгляд и меняет тон, – Нет, подожди, Кавех... Ты думаешь, мне нравится твое избитое лицо? Я крайне зол, что тебя так ударили, и... – Это не плохо, Хайтам, – Кавех прислоняет его ладонь к своей щеке и морщится, но улыбаясь. – Но... – Я знаю. А еще я знаю, что ты в ярости. И что тебе безумно нравится тот факт, что я кого-то избил из-за тебя. Поэтому ты оторвать глаз от этих ссадин не можешь. Это нормально, Аль-Хайтам... – Кавех не дает ему отстранить руку, подступая на шаг ближе, – Всё нормально. – Кавех. – Что? – Ты иногда поразительно глуп. – Как и ты. – Прости меня. – Да всё в порядке. Хайтам обнимает его. – Прости. – За что? – Кавех не на шутку пугается, а Хайтам лишь крепче прижимается к нему. – За всё. И Кавех понимает. Обнимает в ответ. – И ты меня. Начинает накрапывать. Огни города едва добираются до берега, капли мелькают в густых сумерках, и они оба теряются в запахе сумерских роз и теплого дождя. – Не отпускай меня. Не отпускай, а то решу, что это всё неправда, – требует Кавех, и Хайтам обнимает его еще сильнее. – Ученый должен доверять своим наблюдениям, полагаясь на общие знания и интуицию. – И что же говорят тебе твои наблюдения сейчас? Хайтам втягивает свежий воздух шумно, смотрит на крапинки дождя на ткани, на свои пальцы на покрасневшей коже. – То, что мне хорошо. Крупные капли всё громче бьются о водную гладь и зелень. – Я хочу поцеловать тебя, – шепчет Кавех сквозь нарастающий шум. – Целуй. Кавех рассматривает его, как какую-то чрезвычайно любопытную находку – он всегда так выглядел на учебной практике. – Я ведь довольно долго думал, что тебе вообще ничего такого не нужно, – Хайтам приподнимает брови, – Поцелуи, объятия. – Боюсь представить степень твоего шока, если ты так считал вплоть до вчерашнего дня. Кавех самодовольно улыбается. – С чего ты это взял? Я тебя еще на втором курсе раскусил. Он хохочет с каменного лица Хайтама. – Аль-Хайтам, ты же знаешь, что я далеко не глуп... Я тебе больше скажу – я единственный, кто видит тебя насквозь. Пускай иногда это и бывает тяжело. – Не единственный. – Малая властительница Кусанали не считается, – прикрыв один глаз не терпящим возражений тоном говорит Кавех и мягким движением снимает капли с щеки Хайтама, – Я оттого и злюсь, Хайтам, ведь знаю, что ты способен на всё это, но не показываешь ничего. – Зато ты показываешь слишком много. – И поэтому ты злишься на меня, – Кавех вздыхает, и мелькнувшая в его глазах грусть неприятным уколом дергает что-то внутри Хайтама; он обхватывает его лицо, смотрит с каким-то еще едва ощутимым, но нарастающим отчаянием, приближается, и что-то его останавливает. – Уже не хочешь целовать меня? – выдыхает он Кавеху в губы, и давящие волны страха разливаются острым порывом радости, когда тот крепко прижимает его к себе и уехавшим вниз голосом говорит: – Дурак, конечно, хочу. И целует. – Мы промокли, – говорит Хайтам, когда в легких начинает жечь от нехватки воздуха. – Значит, – Кавех зарывается носом в его завившиеся от влаги на кончиках вихры, – надо раздеться. – Какой смысл делать это под дождем? – Никакого, – Кавех тихо смеется, – С тобой и правда что-то творится. – Со мной? Это не я предложил бесмысленный... – Аль-Хайтам, я не предлагаю делать это здесь, это же очевидно, – он сдвигает наушник – совсем чуть-чуть, прижимается губами к едва выглядывающему краешку и неслышно для обычного человеческого уха шепчет: – Нужно пойти домой, раздеться и согреться. Он тут же возвращает гарнитуру на место и любуется растерянным выражением на лице Хайтама. – Домой. – Ага, – говорит Кавех вдруг смущенно, осознав, что для него дом Хайтама – действительно дом, и сколько бы они ни ругались, сколько бы Кавех ни заявлял, что с радостью свалит оттуда, сколько бы Аль-Хайтам не предлагал бесстрастно ему найти уже другое жилье, привязанность их обоих к совместной жизни лишь росла. – Ну, пошли. Лицо Кавеха горит нещадно, когда они практически бегут по опустевшим улицам, мимо скучающих стражей Бригады в плащах и прячущихся под закрытыми торговыми лотками котов; беспрестанно рябящее зеркало луж на мостовой сияет рыжими огнями фонарей, и из-под их ног алмазной пылью во все стороны разлетаются брызги. Хайтам крепко держит его за руку до самого дома, отпускает, только когда нужно отпереть дверь. Кавех хлопает руками по щекам, в попытке перестать так сильно волноваться, но ничего не может с собой поделать; и когда Хайтам спешно сбрасывает обувь и притягивает его к себе, его так сильно накрывает, что перед глазами немного плывет. – Как ты там сказал? Раздеться и согреться? – Ты бесстыдник, Хайтам. – Но это ведь твои слова. – Так и я тоже бесстыдник. – Отлично. Ничего не имею против. Кавех сдавленно мычит, уткнувшись ему в плечо, пока по влажной спине вновь и вновь скользят прикосновения. Дрожащими пальцами расстегивает рубашку (нет, он не думал об этом с того самого момента, как только увидел Хайтама в ней), торопливо оглаживает крепкие мышцы и с силой прикусывает губу, когда с его плеча стягивают ткань и нежно целуют: Хайтам бестолково залезает носом за воротник в попытке достать до второй ключицы, и Кавех, хихикнув, сам стаскивает второй рукав, оставляя вещь болтаться на поясе. – Ты, вроде, мышцами моими интересовался, – лукаво говорит Кавех, прижимаясь грудной клеткой к Хайтаму и довольно выдыхая от контакта кожи к коже, – Хочешь узнать, насколько я силен? – Я не раз сражался с тобой плечом к плечу, – вопреки возражающей интонации, руки архитектора жадно гладят, и тот ухмыляется, – Я знаю, на что ты способен со своим клеймором. – На что я способен без него тоже знаешь? – дразняще спрашивает Кавех и, на вопрос в глазах напротив, скатывается ладонями с талии на ягодицы. Аль-Хайтам смотрит недоверчиво и, вдруг, тихо смеется. – Не-ет... – Да-а. Кавех отталкивается от стены, заставляя Хайтама выйти вместе с ним на середину прихожей, и сопротивляться силе, плещущей в багрянце его радужек, совсем не хочется. Аль-Хайтам крепко берется за его плечи, внимательно смотрит в глаза и, не прерывая зрительного контакта ни на миг, легко подпрыгивает. Кавех лишь переступает с ноги на ногу, надежно удерживая его на себе; пальцы усиливают хватку и дыхание Хайтама учащается. – Нервничаешь, – тихо говорит Кавех, чмокая в бешено бьющую жилку на шее, и закидывает голову, чтобы посмотреть на него, – Не бойся, я не уроню тебя. – Я знаю, что не уронишь, – Хайтам сильнее вжимается скрещенными ногами в крепкую спину, медленно прослеживает ладонями напряженные мышцы рук. – Значит, это волнение другого характера... – они оба вздрагивают, когда Кавех перехватывает Хайтама поудобнее и они явно... чувствуют друг друга, – Нравится, что я такой сильный, да? Хайтам коротко мотает головой, а сам зарывается во влажные волосы Кавеха и дышит тяжело, ненамеренно сопоставляя свои реакции с прочитанной недавно статьей о запахах и их влиянии на человека. – Я знаю, что нравится, – Кавех резко срывается на скорый шаг и задорно улыбается, когда в него вцепляются, – Держитесь крепче, господин секретарь. – Мне нравится смотреть на тебя сверху, – в попытке реабилитироваться заторможенно говорит Хайтам, а Кавех роняет их на кровать и нетерпеливо сдергивает рубашки окончательно. – Снизу тоже понравится. Мягкий теплый свет из непонятно когда включенной Кавехом лампы на комоде золотом обрамляет его силуэт, аккуратно подсвечивает капли дождя и пота на коже, красит волосы в невозможно солнечный цвет. "Мне, блять, нравится", – посреди оглушительного восхищения возникает в сознании Хайтама, но он ничего не может поделать со своей чертовой вредностью и уже почти озвучивает очередной упрямый спорящий подкол, но взгляд Кавеха – полный такого же оглушительного восхищения – останавливает его, заставляет расслабиться, мягко положив руки на его бедра, и это расслабление и согласие действуют на Кавеха словно мощнейший возбудитель. По взгляду видно, что от возбуждения он не в состоянии вести беседы; из горла вырывается тянучий стон, когда Хайтам чуть стаскивает ткань штанов вниз и гладит поясницу; Кавех тычется влажными поцелуями ему в шею, грудную клетку, плечи, пока крепкие пальцы секретаря запоминают каждый милиметр его спины. – Так хорошо... Х-хайтам... Он толкается в его бедро и густо краснеет, когда видит румянец на щеках Хайтама. – Ты точно хочешь этого? – Кавех отводит взгляд в сторону и бормочет, – Чувствую себя каким-то... Что, если... – Кавех, – Хайтам привстает на локте и заставляет посмотреть на себя, невесомо коснувшись травмированной щеки, – Если бы не хотел, меня бы тут сейчас не было. – Логично, – нервно смеется тот и гладит его лицо, – Такой красивый, когда смущаешься. Никогда тебя таким не видел раньше. Хайтам упорно пытается сохранять серьезный вид. – Это всего лишь кровь, прилившая к лицу. – Ах, всего лишь, значит? – Кавех толкает его обратно на спину и с силой проезжается по низу живота бедрами, уперевшись руками по обе стороны от головы, – Хорошо. Тогда покажи мне больше. Аль-Хайтам стонет вместе с ним, против воли торопится, вжимает в себя, крепко умостив ладони на талии, и Кавех с сумасшедшим блеском в глазах припадает к его губам. – Мы так и не разделись, – едва слышно говорит он между движениями, – а я уже согрелся. Даже слишком согрелся. Мне жарко, Хайтам. – Не люблю, когда планы не соблюдаются. Сначала шло раздевание, затем – согревание. – И что же вы предпримете, господин ученый? – Раздену вас, господин ученый, – Хайтам сдергивает остатки одежды с ойкнувшего Кавеха, с деловитым видом раздевается сам, и притягивает ошалевшего архитектора к себе обратно. – Обалдеть ты резкий... – Да, я вижу, как ты обалдел... – Н-не смотри туда! – Поздно стесняться. – Бесстыдник! – Ты противоречишь сам себе. – Мог бы и посмущаться немного! – Я и посмущался. – Этого не... Хайтам целует его, опускаясь обратно и утягивая Кавеха за собой, уверенным движением прижимая к себе. Тот мычит в поцелуй крайне довольно и недовольно одновременно, и это то, чем Хайтам, на самом деле, восхищается. Он ласково гладит Кавеха под синяком, немного отстраняясь, и стягивает наушники с головы. – Что ты делаешь?! – шепотом восклицает Кавех, растерянно помогая Хайтаму скрутить длинный провод и отложить ценную гарнитуру подальше. – Хочу слышать, – так же шепотом отвечает Хайтам, и реакция Кавеха на эти слова говорит ему, что это точно того стоит. — Дурак... – Кавех, всё хорошо. – А если я... – Я надеюсь, что ты будешь это самое "если". – Но... – Я не такой чувствительный, как раньше. Не стесняйся быть громким. – Ты... – Невыносим. Знаю. Слышал. Уже давно понял. – Я закрою тебе уши, если буду слишком шумным, – еще гуще залившись краской говорит Кавех и прижимается к его уху в бесшумном поцелуе. Это был крайне нечестный ход – практически не касаясь их на протяжении всей своей жизни, Хайтам превратил свои уши в чувствительнейшее место, и Кавех, очевидно, собирался этим как следует воспользоваться. Короткие, неловкие стоны Аль-Хайтама вызывают в нем удивленный восторг и отдаются в собственном теле невыносимым жаром. – Х-хватит уже... Кавех мягко кусает кончик изласканного уха и шепчет: – Не знаю, как остановиться... Он бросает взгляд вниз и сглатывает. – Знаешь, у меня научный интерес... – Для науки время всегда найдется, да? – на полном серьезе говорит Хайтам, но на следующих словах устало выдыхает и прикладывается лбом о ладонь: – Сможешь ли ты кончить от одной стимуляции ушей? – Эксперимент приспичило провести? – Давай оставим этот эксперимент на потом, – Кавех с хитрой улыбкой обводит кончиками пальцев контуры хрящей, целуя поджатые губы, – У нас ведь в плане его не было. Вернемся к выполнению последнего пункта... – Возражений нет, – хрипло выдыхает Хайтам и обхватывает их обоих ладонью. Кавеха выгибает, с уголка рта срывается слюна, брови изламывает в остро-сладком удовольствии и он не отводит взгляда от блестящих глаз Хайтама, пока не роняет голову ему на грудь. Шум дождя, шорохи ткани, заполошное дыхание Кавеха, влажные звуки, биение их сердец – неистовой симфонией наполняют Аль-Хайтама, в голове совсем слегка звенит от сбежавших из-под контроля стонов, но это вовсе не мешает. – Не сдерживайся, – Хайтам гладит большим пальцем искусанные губы и опускает вторую руку к первой; Кавех округляет глаза, быстро прижимая ко рту ладонь и смотрит не него, как на полного идиота, – Ну, давай... Побудь шумным, Кавех... Кавех упрямо молчит, балансируя на грани вменяемости, едва держит глаза открытыми и дрожит так, словно ему чертовски холодно, а не обжигающе жарко, но когда разбитые ладони нагло ускоряются, он сдается – судорожно прижимает свои ладони к его ушам и сдавленно кричит, запрокинув голову. Хайтам крупно вздрагивает, чуть не заканчивая от этого всего, а Кавех... шумит. И шум этот такой жаркий, осторожный и любящий, что нельзя не пошуметь в ответ. – Тебе хорошо? – Кавех не отнимает крепко прижатых ладоней и звук его голоса словно в вакууме, – Хайтам, скажи мне... – руки Кавеха оттаскивают от головы, целуют в костяшки; Хайтам кивает, возвращая одну из своих вниз, другой рывком вжимая Кавеха в себя, и тот всхлипывает, затыкает себя поцелуем, говорит, не отрываясь от губ, – Только не останавливайся, мой хороший... Быстре- а-а-а, да, в-вот так... Хайтам!.. Из них обоих вырывается какой-то рычащий звук, от которого удовольствие оглушает лишь сильнее, бьет наотмашь и тут же нежно согревает мягким теплом; Кавех обессиленно падает рядом, притираясь лбом к плечу, а Хайтам смотрит в потолок и ведет сложнейшие анализирующие расчеты. – Прекрати, – на грани слышимости говорит Кавех и тут же отвечает на неозвученный вопрос, – Думать. Прекрати думать о том, о чем думаешь сейчас. – Мне в принципе думать запрещается или о чем-то можно? – с усмешкой интересуется Хайтам, поворачиваясь набок к нему, и Кавех улыбается. – Обо мне можно. – Так я о тебе и думал, гений. – Хорошо. Кавех тянет его ладонь себе за пояс и безмятежно закрывает глаза. – Кавех. – Чего... – Волосы всё еще мокрые. – Ну и черт с ними... – Мы можем заболеть. – Мы не настолько изнеженные, Хайтам... – Это базовая физиология, Кавех. Даже при высоком иммунитете... – Боже, заткнись... – Кавех целует его, ворчливо прикусывая губу, и с тяжким вздохом садится, – Ладно. Быстро высушим полотенцем и обратно в кровать. Я ужасно устал. – Не хочешь что-нибудь накинуть? – скорее риторически спрашивает Хайтам, провожая Кавеха взглядом, и тот краснеет. – А ты хочешь, чтобы я что-нибудь накинул? – Да. Кавех молча кивает и прячет расстроенный смущенный взгляд, а Хайтам накидывает на его плечи свою рубашку и улыбается довольно. – Вот это. Кавех даже рот приоткрывает в удивлении. – Шутка. Она ведь мокрая от дождя. Не хочу я, чтобы ты что-то надевал, расслабься. – Расслабься... – издевательски передразнивает Кавех, пихает его плечом и разве что язык не показывает, – Доставай полотенца, негодник. – Сам такой. – Возможно. Они всё-таки надевают сухую одежду, вытирают волосы друг другу мягкими лиюэйскими бамбуковыми полотенцами, ругаются из-за утерянного заварника и тут же целуются в коридоре, не замечая пропажи, одиноко воседающей в цветочном горшке у порога кухни. Чай, всё же, они заваривают, и в кровать возвращаются – правда, под утро, когда просыпаются с затекшими спинами на диване в гостиной; Кавех носится как сумасшедший после полудня, ужасаясь тому, как сильно он проспал и опаздывает, и Хайтам дожидается кульминации в качестве раздраженного вопля над рассыпанным архитекторским инвентарем, чтобы наконец сказать, что, вообще-то, сегодня воскресенье и на работу им не нужно – Кавех ругается, бесится, раздираемый несправедливостью пялится на смеющегося Хайтама и всё ему прощает; они доедают суп, обсуждают новые проекты Академии и слушают дождь, неспешно бегая глазами по строчкам книг. Синяки тоже обрабатывают. Бережно и со спрятанными друг от друга улыбками.