She's my collar

Индустриальный смог большого города гасил любые попытки звёзд прорваться через него. Ночь была прохладная и свежая. Именно после заката в парке было приятнее всего: мерзкие бродяги свалили куда подальше в поисках ночлега, обеспокоенные мамочки не тыкали во всех подряд пальцем, а раздражающие дети давно спали в своих домах, даже не подозревая, что по их любимому парку разгуливает маньяк-убийца. Ещё совсем недавно он бы гулял один: его острая худощавая фигура бы возвышалась над кривыми лавочками и убогими детскими площадками, болезненный вид бы нагонял жути на редких прохожих, а пустой взгляд бы окидывал грязные лужайки и места для пикников. Его одинокий силуэт всегда шёл тяжело, мрачно и гнетуще, но в этот раз он был не один... Рядом в свете жёлтых фонарей плыла ещё одна фигура – такая же высокая, в длинном тёмном плаще, но будто бы более мягкая в своей подступи, более спокойная во взгляде своих зелёных глаз. За спиной висел рюкзак, а на голове болтались два острых хвостика. Это Дэви. Джонни не помнил, когда в последний раз запоминал чужое имя настолько прочно. А ещё Джонни не помнил, когда в последний раз ему было так спокойно. Он мог поспорить, что никогда – с тех пор как Нни поселился в кривом доме, больше похожий на огромный сарай, он растерял все воспоминания о прошлой жизни. Сейчас парень не был уверен была ли у него вообще жизнь до его кровавого пути серийного маньяка. Но сейчас... всё как будто бы ушло. Поварята-свинки больше не мучили парня своими не прошенными советами, монстр за стеной давно пропал, как и голова кролика, проткнутого ржавым гвоздём. Даже убийства сократились в несколько раз, а после и вовсе исчезли из жизни Джонни. Он всё меньше раздражался и срывался на незнакомцев, всё меньше брал с собой на прогулку оружия, пока от всей кучи холодного металлолома не остался один маленький нож за пазухой. Он стал ощутимо уравновешеннее, насколько это вообще было возможно для маньяка. И вся его уравновешенность заключалась в одном человеке, что не покидал его уже как пару месяцев. Дэви улыбалась, едко обсуждая новую книгу какого-то популярного графомана, ходила с Нни на полуночные прогулки, пила шипучку. День ото дня она позволяла быть рядом, целовала в шею и засыпала с ним в одной кровати, чем значительно успокаивала его разыгравшуюся гипнофобию. Её не пугал его порой пустой, отрешенный взгляд, его острые плечи и скулы, его безумная улыбка. Нни всегда казалось, что он болен, но он и подумать не мог, что в его тёмной и холодной жизни к нему будет прикасаться живой, тёплый человек, и при том так, чтобы Нни от этого не стошнило. Она была для него чем-то надёжным и тёплым. Она была его ошейником, сдерживающим от падения в пучину прежней ужасной жизни. Ему было смертельно стыдно за голоса в голове, что в ту злополучную ночь первого свидания посоветовали Джонни прикончить Дэви. Она была так мила с ним и единственная не смотрела на него как на психбольного (хотя в глубине души он был согласен с этим), и после всего этого он накинулся на неё с ножом. Как глупо было полагать, что Нни может "запечатлеть" момент счастья. Всё, что у него осталось от того вечера – кровавая рана и выжженное на сетчатке глаз изображение перепуганной Дэви. Нни не свойственно чувство вины. Тот долго не мог понять, что это за неведомая ему ранее дыра в груди, которая грызла его постоянно. Парень поначалу решил, что это от недостатка адреналина, как говорили по дерьмовому ТВ, так что он прикончил несколько детей в попытке себя успокоить, но это всё было не то. Нни винил себя. А что было после известно: пистолет, чей-то звонок, небеса, преисподняя и случайная встреча на подземной парковке. Вокруг только фонари, полутень, затхлый воздух и две растерянные фигуры. Тишина стоянки разразилась тихим безумным плачем Нни, что был больше похож на скрипение стекла. Любой бы отшатнулся от нестабильного психа, пытавшегося тебя зарезать совсем недавно. Любой, кроме Дэви. Позже она говорила, что у неё, пожалуй, разыгрался стокгольмский синдром, и что она нисколько не адекватнее Джонни, просто более спокойная. Оба сошлись на мысли, что жизнь в таком грязном мире убивает рассудок абсолютно любого. И вот они здесь – идут по парку, отдыхая от долгого разговора и наслаждаясь ночной тишиной. Джонни и подумать не мог, что тишина может успокаивать, а не сверлить тебе черепную коробку тяжестью и депрессивными мыслями. Воздух был влажный, прохладный, но напоминал, что они оба всё ещё в грязном городе мерзким смогом. Вокруг ни души, только они, свет фонарей и пришедшая в голову Нни идея. Он не мог оценить настолько она адекватная, однако она висела в его разуме уже давно и когда если не сейчас её нужно высказать. – Дэви? – Да? – Я хочу, чтобы ты купила мне ошейник. Она резко остановилась. В её обычно невозмутимых зелёных глазах сейчас читался вопрос, и при том не один. Она медленно, пытаясь вникнуть в суть просьбы, переспросила: – Ошейник? Нни кивнул, замолчал, и только через несколько секунд осознав, что Дэви его, возможно, неправильно поняла, спешно добавил: – Возможно это звучит грязно и мерзко, извини, если тебя затошнило, я не это имею ввиду. Я хочу, чтобы ты держала меня на поводке, когда мы гуляем, я... «Я так чертовски предан тебе. Я не хочу отпускать тебя ни на миг. Я хочу чтобы ты видела мою привязанность глазами, чтобы удерживала меня от прошлой пустой жизни» Все эти слова вертелись на языке, но сказать их вслух почему-то не удавалось. Джонни никогда не говорил напрямую слова любви. Ему было гораздо проще рассуждать о жизни, смерти, душащей его бессмысленности бытия и прочем, нежели о своих романтических чувствах к Дэви. Той тем временем оставалось лишь в растерянности стоять. По её сложному взгляду было видно, что она пыталась понять, правда пыталась, но пазл в голове всё никак не складывался. Нни вздохнул, прикрыл глаза и поднёс руку к шее, пытаясь хотя бы жестами донести свою мысль. Он тихо, но уверенно произнёс: – На моей шее уже есть ошейник, а поводок ведёт к твоей ладони. Я просто хочу ощутить его физически. Понимаешь? Дэви снова промолчала. На секунду Нни обдало холодом и одиночеством, прямо как раньше, когда дни и ночи складывались в одну большую чёрную пустоту. Вдруг она не поймёт? Или решит, что Нни имеет в виду какие-то мерзкие рол-плэй игры, которым предаются недалёкие людишки? От таких паршивых мыслей Джонни захотелось сжать собственную шею со всей силы, впиваясь ногтями в горло, которое не могло сказать правильных слов, а после и в мозг, который не мог эти слова найти. Дэви ещё немного поморгала, раздумывая над чем-то своим, а после мягко улыбнулась и взяла парня за руку. Её голос зазвучал очень тепло после холодной тишины парка: – Да. Понимаю. Дальше всё смазано: жар спокойствия и одновременно радости затопил всё тело Джонни, мысли шли быстрые, преданные и благодарные, а тепло её руки чувствовалось особенно приятно. Дэви улыбалась. Искренне. Она поняла. Она действительно поняла, ха-ха! Теперь не нужно будет крошить свой череп в щепки от самоуничижительных мыслей! – Правда я не знаю где можно купить ошейник нужного размера. Заметила девушка, на что Нни, не задумываясь, ответил: – В зоомагазине. Улыбка Дэви чуть погасла. Она покачала головой в разные стороны, отчего её хвостики смешно закачались. – Нет. Собачьи ошейники жёсткие. – Я пытался повеситься однажды. Знаешь, у меня крепкая шея. Джонни даже хмыкнул, когда вспомнил тот день – подпиленные ножки табуретки, плесень на руках (мыла в доме тогда не оказалось) и сорвавшаяся верёвка. Парень криво, но искренне улыбнулся, думая, что от этой потешной истории Дэви тоже развеселится, но она была серьёзнее грозовой тучи. Девушка невинно и мягко, как только она одна умела, поцеловала чужую худую щёку и вдумчиво сказала: – Нни, я не могу позволить тебе носить собачий ошейник. Ты этого никак не заслуживаешь. Это скорее подходит тому уроду из супермаркета сегодня. На последнем предложении она едко хихикнула, и Джонни продолжил её смех своим – дрожащим и обычно пугающим всю округу. Какой-то придурок около часа назад тыкал в них пальцем и спрашивал у охранника "как таких чудил вообще пропустили". Будь Нни один, он бы с радостью устроил поножовщину, раскрошив его свининой нос в месиво, но он не хотел запачкать новый плащ Дэви, поэтому старательно пропустил все замечания мимо ушей. Сейчас забавно было представить этого свинёнка на собачьем поводке, молящего отпустить его. Дэви вдруг перестала смеяться, затихла и подалась вперёд настолько близко, что дыхание перехватило, а пульс за секунду подскочил до бешеного ритма. Она мягко положила ладони на плечи Нни, прильнула к его груди и размеренно потёрлась щекой о щёку парня. Тот так и замер: с откровенно стрёмной улыбкой, обычно пугающей прохожих, и застекленевшими конечностями. В ушах застучала кровь. Каждый раз, когда Дэви так делала, внутри Нни что-то переворачивалось. Едва-едва отмерев, он судорожно выдохнул и забвенно закрыл глаза, всем своим естеством впитывая тепло чужого тела. Она была его успокоением. Катализатором любых скверных мыслей. Её хотелось обнимать вечно, слушать её рассказы о новых картинах или о выходках Тенны. Что угодно было важно, ведь её голос был исцелением от грызущей пустоты, которая с каждым её новым словом уходила прочь. Дэви потёрлась своей щекой о чужую ещё раз. Кто бы мог знать кроме Джонни, что эта на первый взгляд уравновешенная женщина способна при желании голыми руками свернуть тебе шею. Она, не открывая глаз, промурлыкала: – Возьмём другой ошейник, помягче, ладно, маньяк? Джонни кивнул даже не подумав. Все его мысли сейчас были мягкие, тёплые и лёгкие. Вначале их отношений это до мурашек пугало. Как такой психопат, не знавший эмпатии, человеческого тепла или хотя бы адекватного взгляда в свою сторону, может рассчитывать на хоть каплю доброго отношения к себе? Но как однажды сказала Дэви: «ты заслуживаешь любви больше чем кто-либо в этом прогнившем городе». Нни очень старался ей верить. – Куда пойдем? – Если не в зоомагазин, то я даже не знаю. Где могут быть мягкие ошейники? Джонни не ответил, потому что сам не знал. В голове начинали вертеться варианты купить мягкую шлейку для поросят, однако Дэви неожиданно напряглась в руках Нни. Тот не успел посмотреть на девушку, потому как она, обнимая ещё крепче, с ужасом прошептала: – О нет... Голос Дэви похолодел, она отстранилась и обеспокоенно заглянула в карие глаза напротив, что были наспех подчёркнуты тушью. Что-то было не так. – Тогда нам придётся пойти в... Дэви не договорила, словно боясь последнего слова, и они оба затихли. От былой лёгкости и нежности не осталось и следа. Джонни мгновенно понял о чем она думает, нахмурился и мрачно закончил: – ...сексшоп. В парке воцарилась тишина. Нни тошнило от одной мысли о соитии. Его тошнило от вида голых тел, в особенности девушек. Когда он поочередно отрубал конечности своих жертв, порой его топор мазал мимо (виной тому, пожалуй, недосып и долгие разговоры с башкой кролика) и рвал одежду, оголяя чужое тело. В такие моменты его одолевало помутнение рассудка, а на языке начинал чувствоваться кислый привкус рвоты. Думать о совокуплении было ещё хуже, ведь ублажать свою физическую оболочку и поддаваться животным инстинктам – хуже не придумаешь. Чтобы избежать приступов тошноты, Джонни даже мылся в футболке и штанах, настолько ему было отвратно видеть любое тело, даже своё. С Дэви всё было не так. Её тело не вызывало отвращения, оно не противоречило её нутру, её внутреннему миру. В отличие от худощавого тела Нни, который иногда казался просто скелетом с натянутой поверх кожей, оболочка Дэви была мягкая, уютная, но в нужные моменты сильная и крепкая. Только с Дэви парень признал, что ему вообще-то нравится гладить её фиолетовые мягкие волосы, целовать её шею, слушая хихиканье над головой, и бесконечно-долго обнимать её за талию. Он не видел ничего плохого в том, чтобы увидеть её обнаженной, вот только нужного эффекта бы не последовало – Нни не чувствовал того, что должен чувствовать любой из толпы извращенцев-придурков, разгуливающих по улицам. Ему было достаточно ощущать её руку в своей, чтобы успокоиться и предаться чувству близости, о котором он раньше и не мог мечтать. Дэви знала об особенностях Нни, но даже так она не ушла. Её зелёные глаза, несмотря на обрамление острых стрелок, заглянули в холодную душу Джонни бесконечно нежно, согревая, а она сама пообещала, что не бросит его. Никогда. Они всё ещё молчали. Парк молчал вместе с ними. – Я всё сделаю сама. Я сама куплю. – Нет. Я не оставлю тебя на растерзание мерзким жертвам абортов, помешанных на массовой объективизации. Пойдем.