Я помню

23 августа 2021 Это была даже не ночь. Долбанное солнечное утро, слишком яркое и жизнерадостное после кровавой ночной черноты, затянувшей глаза липким сонным маревом. И машина тоже была не его: подержанный синий пикап с семейной свалки, потрёпанный, но работающий, хоть и кашляющий хриплыми стуками откуда-то из-под капота. Трэвис увёз на нём Лору прочь из города, пока в участок не заявились федералы, запетлял по знакомым лесным дорогам на север, к канадской границе. Лора не хотела возвращаться. Взгляд, с которым она снова шагнула в пустой холл управления шерифа, едва подсвеченная рассветно-розовым на ярко-красной от крови коже, впечатался в Трэвиса с размаху, выбивая из лёгких выдох, сминая в глотке слова, которые он всё равно не решился бы сказать. Холодный и бесцветный, этот взгляд — единственное, за что последний из Хэкеттов по-настоящему чувствовал вину. Особенно десять минут спустя, когда Лора отчаянно и страшно выла в душевой, перекрикивая шум воды. Будто проклятый мёртвый зверь внутри неё никуда не делся, а продолжал больно разъедать ядовитой слюной сросшиеся только час назад кости. Стоя там же, за белой кафельной перегородкой, обжигая хлёсткими струями исполосованную разбитым зеркалом спину, Трэвис впервые за шесть чёртовых лет не отказался бы стать оборотнем: содрать, сорвать с себя пропитанную смертью старую шкуру — а на изломе луны обрасти новой, гладкой и честной. И не помнить того, что натворил. Они вязнут в чёрной лесной грязи, когда солнце ещё простреливает сосновое межреберье почти горизонтально, высвечивая дрожащими струнами звенящий свежестью воздух. Старый «додж» хрипит, соскальзывает с узкой тропы сразу тремя колёсами, с довольным рыком плюхается в топкую жижу, неуклюже вспахивая левым боком густые заросли папоротника. Трэвис зависает на минуту, смотрит вперёд будто неверяще, будто мало ему пришлось разгребать грязи за свою длинную пустую жизнь. Лора на пассажирском сначала хрюкает истеричным смешком, а потом начинает хохотать, запрокидывая голову и искривляя рот в каком-то нечеловеческом оскале. Она сбрасывает на пол его форменные ботинки на шесть размеров больше, подбирает под себя ноги в его же серых трикотажных штанах, сворачивается вся тугим монохромным узлом — футболка на ней тоже серая и тоже его. Смех выключается резко, как по щелчку: Лора сжимает свои колени, выдыхает зло и коротко и поворачивается к Трэвису с нечитаемым взглядом. От Лоры в салоне одуряюще громко пахнет казённым лимонным мылом, словно она всё ещё сидит там, за решёткой, запертая его же, Трэвиса, ключами, и раз в три дня почти добровольно подставляет тонкие запястья под холодные браслеты наручников, чтобы шериф Мудозвон отвёл её помыться. Трэвис презирает себя за то, что помнит эти запястья лучше собственных: двоеточие крошечных родинок у основания большого пальца правой руки и длинный светлый шрам на тыльной стороне левой. Шрама теперь нет: после таких полнолуний никаких следов не остаётся, — и Трэвис глотает непозволительно горькую мысль, что эти руки больше не её. Чужие, и она тоже — чужая, злая, пугающая. Лора смотрит молча и пристально, вся напряжённая и сжатая — как зверь перед прыжком — и Трэвису внезапно очень хочется на воздух. Он не успевает. Щёлкает замком, открывая, — дверь пикапа скрипит протяжно, выкаркивая ржавое эхо в тлеющий туман между толстыми соснами, и Лора дёргается от этого звука, подаётся вперёд, тянет Трэвиса за ворот клетчатой рубашки ближе, прижимает холодные губы к кадыку. Ему всерьёз кажется, что она сейчас перегрызёт ему горло, распорет зубами пульсирующую строчку яремной вены — возьмёт то, чего не получила тогда, в доме, раскурочив до старого мяса только его предплечье. Но Лора вдруг всхлипывает рвано, прикусывает покрытый щетиной подбородок, втискивается своим языком в его рот и в одно движение оказывается у него на коленях. Целует глубоко и упрямо, почти яростно — Трэвис захлёбывается от её напора, расслаивается на органы чувств, впитывает уставшим телом лихорадочное, больное, давно созревавшее. Он очерчивает короткими ногтями рябь позвонков под тканью её футболки — легко, практически нежно, одновременно нерешительно и дразняще. Лора жмётся к его рукам настойчиво, будто имеет право, расстёгивает нетерпеливо три верхние пуговицы измятой вконец рубашки и обводит влажным дыханием его выступающие острыми клиньями ключицы. Трэвис гладит изогнутую полумесяцем спину, ныряет ладонью в спутанные волосы и, не сдержавшись, стискивает пальцами плечи, когда ловит своими уже забывшими о таких поцелуях губами её тёплое рычащее «Трэвис». Трэвис неудачник, но не дурак. Он понимает, что эта Лора — не его и не для него. Но он видел эти плечи в стольких ошеломляюще ярких снах, что просто не может заставить себя остановиться. Не хочет. На секунду закрывает глаза, сдаваясь, и липнет горячечным выдохом к голубой венке над сердцем, оттягивая и без того свободный вырез почти до треска. Лора ухмыляется самодовольно, отталкивает от себя Трэвиса обратно на спинку водительского кресла, трётся трикотажным швом в межножье о его плотные джинсы — но ей неудобно, слишком тесно, слишком многое мешает. Она отстраняется, впаивается лопатками в широкие сухие ладони, пробегает ловко по оставшимся пуговицам на его рубашке, поддевая каждую обломанными ногтями, и с нахальной улыбкой проводит, надавливая, большими пальцами вдоль дорожки тёмных волос на его бледном впалом животе. А через секунду выворачивается, вскидывает локти к низкому потолку и стаскивает с себя футболку. Желание вскипает у Трэвиса под рёбрами, вспыхивает сверхновой в солнечном сплетении, плавит мышцы вязким тягучим жаром. Он пытается отвлечься, чтобы не так сразу, но Лора снова целует, и ëрзает, и выгибается, подставляясь под его узкие горячие губы, — белья на ней нет, и прикосновение кожи к коже мигает под веками нервным стробоскопным пульсом. Лора ударяется лодыжкой о рычаг коробки передач и чертыхается куда-то Трэвису в шею. Выпутывает руки из его одежды, бросает короткий взгляд ему за спину и, хмыкнув, ныряет между передними креслами, задевая голой грудью его плечо. Промурлыканное «присоединяйся» Трэвис едва слышит, оглушённый гулким шумом в ушах и шорохом снимаемых Лорой штанов. Он опускает голову обречённо, пытаясь выровнять дикий ритм за грудиной и унять дрожь в пальцах, но Лора снова негромко зовёт его по имени — и от этого интимного полушëпота Трэвис наконец срывается, топит ноги в зелёных папоротниках, за семь ударов сердца оказываясь рядом с ней на заднем сидении. Она не церемонится. Абсолютно и восхитительно голая, Лора резко дёргает пряжку его ремня, полсекунды возится с молнией на джинсах и стягивает их вниз, к острым худым коленям, заставляя Трэвиса неуклюже приподнять зад. Освобождает тяжёлый налившийся член — Трэвис стонет до унизительного благодарно — и усаживается сверху плавно, скользяще, принимает в себя нарочно медленно, широко раскрывая бёдра. Вжимается тугим напряжённым соском Трэвису в рот — он послушно обнимает его губами, обводит языком, процеловывает дорожку к шее и снова возвращается, вылизывает длинно и старательно чувствительную линию под грудью. Лора льнёт всем телом, углубляя угол, притирается сильнее, двигается быстрее и чётче, пока не скручивается внутри пульсирующим спазмом, — и Трэвис не выдерживает тоже: оргазм прошибает его хребет дрожью, разливается теплом в пояснице и взрывается в паху ярким густым фонтаном. Лора смотрит потемневшими до озëрной синевы глазами, как шериф кончает, тянется, не слезая, к сумке на полу, шепчет тихое «прости» и вгоняет Трэвису шприц в основание шеи под левым ухом. Последнее, что он видит, отключаясь, — её холодный и вновь бесцветный взгляд. …Трэвис просыпается, будто выныривает из жидкого янтаря. Лес вокруг растворяется в оранжевом закатном мареве, и в нагретой за день машине нечем дышать. У Трэвиса голова тяжёлая, как шар для боулинга, и кружится так же тяжело и мерзко-медленно, словно брошенная на скрипучую дорожку неуверенной слабой рукой. Он не сразу осознаёт, что всё ещё полулежит на заднем сидении пикапа со спущенными штанами, с голым опавшим членом и присохшей к тёмным волоскам на бёдрах собственной спермой. Лоры рядом нет, её сумки и телефона тоже — только пачка влажных салфеток и бутылка воды на сидении рядом. Вытираясь, Трэвис ловит себя на мысли, что даже злиться на неё не хочет — заслужил. И начинает смеяться, когда в затихающем природном гомоне слышит отчётливый вой полицейских сирен. *** 7 июля 2022 Надзирателя слышно от самого входа в тюремный блок. Он громко хохочет, грузно шагая вдоль длинного ряда камер, и останавливается напротив Трэвиса, протягивая ему через решётку тонкий конверт без имени и адреса. — Ну, с днём рождения, Шериф, — он подмигивает, ухмыляясь. — А ты хорош! Гляди как девчонку впечатлил, может и дождётся тебя, а? Трэвис хмурится непонимающе: ему никто сюда не писал и не присылал открыток — некому больше. Нервными, непослушными внезапно пальцами он выворачивает из серой бумаги яркое глянцевое фото: лес, старый синий пикап и спящий на заднем сидении голый Трэвис. А на обороте — короткая надпись: «Я помню».