июнь в этом году выдался на удивление жарким, хотя само понятие ‘жаркий’ явно не дотягивало до того, что творилось сейчас на улице. паша ещё, как назло, возвращался по центру площади с музыкалки, и единственное спасение от солнца, которое присутствовало на его пути, — это полудохлые скамейки, прятаться под которыми может и было хорошей идеей, но нет, блять, не было. ещё и гитара за спиной, торчащая аж до самой макушки, собирала все тепло на себя, и спина парня нещадно мокла, оставляя противные липкие следы на полосатой футболке. он уже по умолчанию возненавидел этот день, хотя бы за то, что на дворе лето, а он вынужден каждый божий день таскаться туда и обратно, хотя и на гитаре и на бас-гитаре может играть вслепую, без рук и стоя на краю крыши. благо до дома осталось идти чуть меньше половины, но горло жгло нещадно от непробиваемой жажды, и фраер рисковал либо свалиться прям здесь и остаться похороненным под чехлом, либо превратить свою носоглотку в бескрайнюю пустыню. где-то сзади слышится скрип колёс, звук звонко лопнувшей жвачки, который на пустой площади звучал аки боевой гонг, а спустя еще пару секунд парня окликают:
— паш!
парень вздыхает протяжно и обречённо, обжигая слизистую дорожной пылью, и повержено останавливается, не находя смысл в том, чтобы обернуться. в этом городе он никому не сдался, за исключением одного человека. звук скейта приближается, по ощущениям даже не снижая своей скорости, и фраеру лишь из-за гадкого инстинкта самосохранения приходится развернуться. на сане как обычно потертая футболка с логотипом то ли ‘the offspring‘, то ли ‘sum 41‘, то ли еще какой-то второсортной панк группы из начала нулевых, на ногах любимые красные кеды с нелепыми клетчатыми носками и таким же клетчатым рюкзаком за спиной. он улыбается, играя рыжими патлами на солнце, на голове цветастая бандана, между зубами сигарета, а в глазах нескрываемая радость. парень на ходу откидывает сигару в сторону, но останавливаться похоже вовсе не думает, отчего паша испуганно округляет глаза и жмурится, ожидая неизбежного столкновения с лохматым каланчой, но такового не происходит. блаженский со скейта спрыгивает как только тот оказывается в полуметре от друга, налетает на чужое тело в сладких объятьях и жмётся ближе, не обращая внимания на средство передвижения, которое по инерции укатилось куда-то далеко вперёд.
— бля, сколько лет, сколько зим. — взволнованно лепечет он, стискивая тонкие плечи паши в своих руках и укладывая голову на чужой макушке. брюнету ничего не остаётся, кроме как смириться, ибо саша тактильный до ужаса, от него пахнет табаком, по́том и чем-то терпким, шелушащим чувствительную слизистую, схоже с запахом, наверное, свободы. хотя откуда фраеру знать об этом? они ещё несколько секунд стоят так, пока рыжик раскачивает безвольное тело в своих объятьях, но виновник сих восторженных эмоций и так весь потный насквозь, а контакт с чужим телом только усугубляет и без того плачевную ситуацию, приходится мягко отпихнуть от себя саню. но тот не обижается и не сопротивляется, отстраняется беспрекословно и смотрит с довольной улыбкой, ну вылитый кот, не иначе.
— на прошлой неделе вроде виделись. — не особо радостно заключает паша, пройдясь всей пятерней по мокрым волосам в попытках хоть как-то исправить ситуацию, но это мало помогает.
— ты в вк как раз с прошлой недели и не заходил, мы с пацанами волновались. — блаженский все ещё улыбается, как будто пекло на улице его никак не напрягает и легко поправляет лямки наверняка пустого рюкзака. фраер на завуалированную в сашином стиле претензию не отвечает, только хмыкает как-то отчужденно, думая, что уж кто-кто, а ваня с андреем вряд ли волновались из-за его недолговременной пропажи. у них дел и без этого по горло, нужно же успеть пять раз на дню посраться, а потом всю ночь придумывать подколы друг для друга и неоригинальные шутки про мамок. парни стоят ещё несколько мгновений в абсолютной тишине, окружаемые каким-то полуденным ужасом, по мнению паши, и садами семирамиды, по мнению саши, пока брюнет не решает кивнуть в сторону укатившегося скейта. рыжик только наплевательски машет рукой, показательно фыркая, мол, мелочная хуйня, неважно, и сразу же спрашивает:
— ты с музыкалки? давай помогу гитару донести, ты устал наверное.
ответа по привычке не дожидается, сам стягивает чехол с чужих плеч и пихает собственный рюкзак в руки, которые от неожиданности вытягиваются в образе полочки. фраер сглатывает только, уводит стеснительно взгляд куда-то влево и накидывает портфель на одно плечо, хмурясь неосознанно. ему бы поблагодарить друга, хоть бы скомкано и нелепо, хоть бы как-нибудь, но он только продолжает движение вперёд, ибо темная макушка перегревается до нещадных температур. блаженскому благодарности ни к чему, он без проблем догоняет кареглазое чудо, хватает на ходу улетевший скейт и зажимает его под мышкой, как минимум невежливо сейчас продолжать поездку на нем.
— там пацаны собираются новый скейтпарк опробовать, ты к нам присоединишься? — саня не смущается поникшим состоянием товарища ни на каплю, только прижимается чуть ближе, почти бок о бок, создаёт своим ростом удобную тень, давая собеседнику небольшую передышку от жарящего пекла.
— это та, что на другом конце города? — в голосе сквозит очевидный сарказм, и нотки издевательства играются на чужих стальных нервах, — я туда пешком не поебашу, увольте.
блаженский только театрально закатывает глаза и выдыхает устало. теперь на нем тяжесть не только чужой гитары и скейта, но ещё и чувство вины непонятно за что.
— ну не бугурти, тебе голову напекло, что ли? хочешь, бандану отдам? — саня аки заботливая мамочка, копошится все, старается всем угодить и никого не оставить обиженным и оскорбленным, но паша словно специально вставляет палки в колёса, и не дает рыжику полноценно выливать свою заботу на других. он хмурится ещё сильнее, чем до этого, останавливается, деловито скрестив руки на груди, и выжидающе смотрит на собеседника, лицо которого вытянулось в мордочку провинившегося щенка.
— сань, какая бандана? я не пойду на другой конец города по такому пеклу, если у вас это максимум минут сорок займёт, то я часа два пиздохать буду. — его взлохмаченная макушка вкупе с эмоцией крайнего недовольства на лице сейчас только смешит. но это правда неприятно, в компании друзей фраер чувствует себя максимально ущербно, ведь пока другие ловко управляются с досками на четырёх колёсах, он даже со своими двумя дарами эволюции иногда совладать не может. блаженский только улыбается ласково в ответ, как всегда старается максимально сгладить углы, стягивает с головы любимую красную бандану и, не спрашивая согласия, повязывает ее вокруг чужой головы.
— мы сегодня вечером собираемся на нашем месте, давай попробую тебя со скейтом подружить? — и голос не наигранно спокойный, сквозит всей серьёзностью с виду абсурдного предложения. паша рвано выдыхает, сил сопротивляться чужим действиям сейчас нет, он вымотан до исключительного нуля, а поэтому беспрекословно позволяет завязать на себе платок, стараясь не думать о том, как глупо выглядит со стороны. саня хороший, с этим глупо спорить, а импровизированный головной убор обдаёт снисходительной прохладой и позволяет извилинам в голове закручиваться чуть сильнее.
— думаю, из этого вряд ли что-то хорошее выйдет.
— ну мы только попробуем, не переживай, я тебе если что дополнительный скейт на раз-два найду.
и фразочки его колхозные как всегда идеально подстраиваются под диалог и смешат в привычной приевшейся нелепости, отчего паша не сдерживается и усмехается. саня хороший, но брюнету всегда почему-то хочется доказать обратное. перекидывает собственные комплексы на другого?
возможно. вероятно. абсолютно точно.
— я напишу тебе в вк сегодня, как освобожусь. — немного смягчается он, ласково обхватывая взглядом игриво рыжие патлы напротив. в глазах чёрным по белому читается ‘спасибо’, блаженский улыбается в ответ. ему благодарности все ещё ни к чему.
июньский вечер благосклонно занимает свое место в цикле времяпрепровождения околомаргинальной молодежи и задувает теплым ветром прямо внутрь легких, отчего хочется то ли жить вечно, то ли умереть молодым. в парке относительно прохладно, хотя денно-сонное солнце еще не успело спрятаться за верхушками пестреющих зеленью деревьев. саша из-за липкой тревоги не может заставить себя встать на скейт и проехать хотя бы один круг, пока андрей с ваней были повержены новой идеей фикс, которая гласила ‘спорим, ты на роликах и секунды не устоишь? да бля, как нехуй делать!’ и вот сейчас они вдвоем пытались осваивать новые средства передвижения (благо не додумались ещё одеждой поменяться, но это исправимо), пока блаженский считал минуты до прихода паши, не смея оторвать взгляд от телефона.
— сука.. — вымучено пыхтит абдрашитов беспомощно хрустя хрупкими коленками, — да как ты это.. делаешь, бля-я-а.. — последнее слово растягивает в безостановочном падении вниз, благо ваня наблюдал за этим цирком с хитрой ухмылкой, изначально уверенный в своей победе и вовремя перехватил ладони товарища, чтобы тот не оставил на протёртом асфальте несколько косточек и с литр своего днк.
— надевать ролики, которые на два размера больше твоей ноги это долбаебизм.
— долбаебизм это в носках по асфальту шастать.
андрей не отстаёт в колких подъебах, улыбается острыми уголками губ и смотрит, хитро щуря глаза, а марголдин только непринужденно жмёт плечами, мол ‘мне похуй, я панк’, но руки друга не отпускает, он же не крыса в конце концов.
наконец, где-то сквозь гам малочисленной толпы и тонкие веточки только распустившейся сирени начинает мелькать знакомый красно-чёрный свитер и темная раздражённая макушка. саня от радости аж подскакивает, телефон иррационально выскакивает из его ладони, зависает на несколько секунд в воздухе, пока парень странными паническими рывками пытается поймать его. это удаётся через какое-то время, аукнувшись в сердце неприятной тахикардией, а блаженский, не тратя больше ни секунды, практически бегом бросается навстречу, оставляя около прогнившей скамеечки рюкзак, скейт и кислую напряжённость. паша только выдыхает обречённо, напрягается всем телом, потому что у саши хитрые довольные звёздочки пляшут в глазах, он вопит срывающимся на ультразвуковой писк голосом:
— паш!
врезается с размаху, по инерции снося чужую тушку на несколько метров назад, обхватывает чужие плечи, прижимает к себе, вдыхает глубоко, отпечатывая запах мятного шампуня на подкорке сознания и шепчет:
— я уж думал, что ты не придёшь.
фраер только улыбается смущенно, пока никто этого не видит, неосознанно трется ближе к шелковистой ткани очередной мятой футболки, перебирает пальцами подол собственной и даже дыхание задерживает на некоторое время.
— ну я же обещал. — неловко шепчет в ответ, глотая половину исходящих звуков, а другую половину теряет в складках ткани, но блаженский его и без слов понимает и вскоре отстраняется. смотрит оценивающим взглядом на запыхавшегося и раскрасневшегося друга, умиляется такой картине где-то внутри, но наружу выпускает это чувство только в виде блистающего нежностью взгляда. они бы тут так и стояли вечность, но у саши внутри скрипит батарейка с бесконечным запасом взрывной энергии, нарушающая все законы физики и, пожалуй, закон о наличии личного пространства, но фраер едва ли хочет этому противиться.
— ладно, погнали! — блаженский вдруг враз активирует всю внутреннюю гиперактивность, у него и без того все движения резкие, будто отточены по несколько сотен раз, а тут он совсем быстро мелькает перед запылённым взглядом, и паше удаётся очнуться только когда его хватают под мышки и усаживают на плечи. он успевает лишь дернуться секундно, панически реактивно ухватиться за чужую макушку, сместив желтую бандану со лба куда-то на глаза, и жалостливо пискнуть. видеть мир с высоты почти в три метра не то чтобы не привычно, а пиздец как стремно, поэтому паренёк теряется в ощущениях прохладного ветра на затылке и сглатывает испуганно, боясь сделать лишнее движение в сторону. хрупкая конструкция, похожая больше на вертикальную человеческую многоножку с улыбающимся рыжим пятном в основе и венчающаяся кареглазым испугом во плоти начинает спешное движение к двум оставшимся членам их компании. андрей все ещё пытался устоять на роликах без поддержки вани, а тот устало вздыхал, мечтая уже сделать хоть круг на чужом скейте. на это уйдёт чуть больше времени, чем они предполагали.
— о, ебать! фраер собственной персоной! — звучно кричит марголдин, удовлетворенно хмыкая и поднимая одну руку, в которой сейчас была зажата чужая ладонь, наверх, как бы здороваясь. абдрашитов таких выкрутасов не оценивает, ноги сразу же продольно разъезжаются в противоположные стороны и рискуют в скором времени оказаться в невозможном чисто физически шпагате, но кудряш быстро осознаёт свою ошибку и ойкает под аккомпанемент десятка ранее неизвестных науке матов. брюнет в ответ только мычит что-то маловнятное, рискует приподнять одну руку в ответ, но тут же вновь зарыть ее в чужих ржавых волосах, потому что цель удержать равновесия являлось первостепенной, а поздороваться с друзьями всегда можно будет и позже, если, конечно, не раскрошишь голову об асфальт с высоты первого этажа. блаженский, наконец, решает сжалиться над испуганно дрожащим телом на своих плечах и, склонившись над скамейкой, аккуратно спускает его вниз, отчего паша безвольный куклой шлепается на прогнившие деревяшки.
— ты хорошо себя чувствуешь? тепловой удар не подхватил? — саша не разгибается пока, удобно располагает ладони по обе стороны от чужих ног, и голос ломается в тихой взволнованности, хотя вопрос абсурдный в последней степени.
— да все в порядке, сань.. — не особо понятно бубнит в ответ паша, сжимаясь в один плотный комок из искрящегося смущения, когда чужое лицо оказывается в необычной близости. у блаженского в глазах томное спокойствие мешается с чистым праведным безумием, опьяняет этим едким коктейлем и заставляет неосознанно протянуть руку к лицу.
— веснушек больше стало.. — тихо подмечает фраер, осторожно прикасаясь к чужому лицу, будто старается оставить отпечаток темно-рыжих пятнышек на своих пальцах, бегает глазами по чужим созвездиям, стараясь запомнить их нынешнее расположение. саша только вздрагивает немного от прикосновения чужой, отчего-то холодной кожи к собственным разгоряченным щекам, но сразу же берет себя в руки и растягивает уголки губ в ласковой улыбке.
— так лето, паш, скоро ещё больше будет.
ладонь застывает на одном месте, ближе к скуле, а рыжик дыхание задерживает, стараясь не завизжать от распирающей влюбленности, глаза денно прикрывает, ощутимо ластиться, притирается ещё ближе, будто хочет впитать в себя и этот момент и это сладкое ощущение, щекочущее где-то под ложечкой. паша обычно скуп на такие нежности, а поэтому сбивать его благосклонный к сашиным хотелкам настрой равноценно самому страшному греху, за который потом сам себя на вилы подымешь.
— мне нравится. — скромно резюмирует фраер, стесненно улыбаясь в ответ.
— сань, перебор! — прерывает медовую утопию ваня своим громким криком откуда-то из-за спины, но блаженский даже сейчас не полезет за словом в карман, настолько привык к такого рода шуточкам.
— перебор это по асфальту в носках шастать. — отвечает, не удосужившись даже повернуться.
марголдин, судя по ощущениям и предсказуемому поведению, взрывается, показательно громко выдыхает носом, разгоняя вокруг маленькие пылевые бури.
— да вы сговорились блять!
выдирает свои ладони из андреевой хватки, чтобы пафосно упереть их в бока и скорчить максимально недовольную мордашку из всех тех, что были в арсенале, а андрей только дергается от неожиданности и знаменует своё звучное падение на задницу очередным ‘марголдин, сука!’ паша руку убирает спешно, чтобы тихонько посмеяться в кулак, а саня только хмыкает кратко, выпрямляя напряженную спину. вечер обещает быть интересным.
— бля, ну андрей, извини, я ещё и пластыри дома оставил..
— и слава блять богу, мне твоих бабочек-цветочков только на жопе не хватало! иди на хуй, марголдин, сука.
— давай, не дрейфь, толкайся, я тебя держу если что. — уклончиво поддерживает саша, пытаясь удержать взглядом три цели одновременно: треморного пашу верхом на скейте, потерявшегося в когнитивном диссонансе андрея, пытающегося понять как передвигаться и ваню, который положил хуй на все и беспечно катался на доске сидя, отталкиваясь руками. это, конечно, проблематичное занятие, но первостепенной целью было оставить в живых пашу, а поэтому блаженский с наибольшей сосредоточенностью мониторил и направлял брюнета, в глазах у которого без особых усилий читалась бешеная паника. но у него, в общем и целом, дела шли довольно неплохо, и когда он первый раз удачно оттолкнулся и смог проехать где-то с метр без чужой поддержки, саня расплылся в довольной улыбке.
— во-о-о, а теперь ещё раз толкайся. — рыжик наблюдал за этим чуть со стороны, стараясь не отходить далеко, но при этом не мешаться где-то под ногами. фраер звучно сглатывает, стараясь убрать налёт гнойного страха, прилипшего к пищеводу, несмело выполняет сказанное, но слишком уж неудачно ставит ногу близко к носу, отчего скейт, аки разъярённая лошадка, поднимается на дыбы, а наездник опасливо кренится назад, всем своим красно-чёрным видом посылая срочный сигнал ‘сос’. но блаженский от напряжения не моргает даже, бросается рыжей молнией к другу, подхватывает излишне аккуратно его легкую тушку, спасая от неминуемой трели полых костей по асфальту. паша только выдыхает рвано и облегчённо, обмякает на несколько длинных секунд в чужих руках, давая себе небольшую передышку, а потом взрывается в каком-то непонятном для саши гневе, подскакивает резко и сдвигает брови к переносице.
— блять, да не получается нихуя! полный пиздец! — чувство собственной ущербности вновь упорно холодит своими коготочками восприимчивые к подобному извилины мозга, а все тело горит от желания сломать хоть что-нибудь, даже если это будет чувство личной самодостаточности. парень отходит в сторону на несколько метров, нервно измеряет шагами землю и считает взглядом трещинки на асфальте, где из темных провалов на него тысячи глаз собственных комплексов. блаженский сосредоточенно выдыхает носом, то ли жалостливо, то ли устало, задумчиво чешет затылок, сбивая таким образом бандану. он за пашу, честное слово, переживает больше, чем за остальных, даже больше, чем за себя. да, может это и было отчасти неправильно, учитывая, что кроме него в компании было ещё двое опознанных бродячих долбанов, но они, вроде как, и вдвоём неплохо друг друга дополняют, поэтому большую часть своей заботы саше было приятнее выливать на кареглазое недовольное чудо. он подходит аккуратно, подкрадывается незаметно из-за спины и осторожно кладёт ладонь на чужое плечо, но фраер даже не дергается, и приходится прибегнуть к более настойчивым мерам.
— ну паш, ты чего? — льющимся шёпотом спрашивает блаженский, чуть опуская голову, оказываясь с неудачливым собеседником на одном уровне, но тот витает где-то глубоко в своих собственных мыслях и не реагирует на щедрое волнение, окутывающее с ног до головы.
— па-аш.. — саше приходится слегка потрепать друга, чтобы тот немного пришёл в себя и это, видимо, удаётся, ибо паша раздраженно цокает, передавая этим довольно объемный поток информации, которую рыжик без проблем считывает.
язаебалсябытьтакимбеспомощнымубейтеменяпожалуйста.
— не хандри, невозможно за один день полностью скейт освоить. — блаженский взывает к голосу разума, потому что паша до мозга костей человек логики, и ему легче воспринять слова, если они составляют хоть какую-нибудь логическую цепочку, но сейчас это почему-то не играет на руку. парень оборачивается наконец-таки, метая глазами тёмные молнии, и язвит в ответ, не сдерживая себя в эмоциях, не при сане уж точно:
— и, тем не менее, ты пытаешься это сделать.
рыжик только выпрямляется, глаза театрально показательно закатывает и хмыкает с улыбкой на лице. его расслабленность волшебной аурой сейчас соревнуется со стеной непроходимой агрессии то ли на других, то ли на самого себя.
— за один день я могу научить тебя базе, чтобы ты смог хотя бы кататься, понимаешь? — блаженский в этой битве не проиграет, пусть даже и не догадывается о ее существовании, обхватывает чужое лицо тёплыми ладонями и блистает своей игривой ржавостью прямо перед чужим недовольством, которое сейчас растягивается в титановое замешательство.
— тем более ты умничка, я же вижу, как ты стараешься. — он пальцами аккуратно поглаживает чужую кожу, через тактильный контакт старается передать всю внутреннюю нежность и поддержку, а паша только краснеет ещё больше, пропорционально тому, как сердце заливается в бешеной тахикардии. чужой взгляд осторожно обжигает пряной влюблённостью, морщинки около глаз собирают в себе весь оставшийся солнечный свет, а светлячки-веснушки шаловливо пестрят на рябом лице и это приятно до колючих искорок смущения на загривке. фраер оттаивает, сознательно сдаётся под неосознанным напором и скромно мнёт в руках подол собственной кофты.
— ну, давай ещё раз попробую.
саня из говна и палок может восстановить даже чужую уверенность в собственных силах.
когда солнце планомерно скатилось за горизонт, и от начала их так называемого ‘обучения’ прошёл примерно час, сашу начало натурально ломать. хоть сигареты и лежали, вот буквально, в кармане, оставлять пашу одному ему не хотелось, но вот у андрея зависимость посильнее будет, и он планомерно подходит ближе, скрипя зубами от нетерпения. он, слава всем богам, стянул с себя эти чертовы хуелики, как он сам их обозвал, и наслаждался каждой секундой, проведённой на своих двух.
— отойдём на перекур? — отбросив желание сказать что-нибудь старперское по типу ‘отскочим побормочем?’, спрашивает абдрашитов, попутно вынимая из ниоткуда сигарету. блаженский с сомнением поджимает губы, бросает оценивающий взгляд на фраера, который, вроде, неплохо справлялся самостоятельно, и сейчас мог проехать несколько метров без соблазна грохнуться. в копилку аргументов ‘за’ прибавляется ещё воспоминания о том, что сигареты с мятной кнопкой, а значит вдобавок к удовлетворению базовой, к сожалению, потребности, удовлетворят ещё и потребность в хотя бы маломальском охлаждении. в принципе, можно было закурить прямо здесь, если бы не одно кудрявое недоразумение, которое, попади хоть одна молекула дыма на одежду, будет вопить об этом ещё неделю, а то и месяц. и это в лучшем случае. блаженскому думается, что ничего особо страшного не должно случится, если они отойдут на несколько минут. паша на него только один взгляд бросает. читает без проблем чужое желание в глазах и машет рукой наплевательски отчасти. саня сразу расплывается в улыбке, перехватывает руку андрея, и пока тот пытается привыкнуть к обычной ходьбе, уводит его чуть в сторону, ближе к мусорке и кустам.
на улице даже как-то подозрительно тихо. дневные птицы замолкли, а ночные соловьи еще не проснулись, запозднившиеся посетители парка потихоньку разбредались, понимая, что площадка для катания совсем немного занята четырьмя недо-маргиналами. уютную тишину разбавляли только звук трущихся об асфальт колес немного в стороне и шепот тлеющих сигарет, мягко опускавших кусочки своего бренного тела на землю.
— тяжело с ним, да? — хмыкает абдрашитов, выпуская вместе с вопросом тонкую струйку дыма. лицо блаженского вытягивает в непонятной эмоции то ли удивления, то ли чего-то очень схожего. он правда не понимает сути вопроса, а поэтому застывает, в непонятках прокручивая предложение у себя в голове, как заевшую пленку.
— с пашей? — решает уточнить, чтобы не показаться со стороны уж совсем долбаебом. с андреем это, конечно, не страшно, они вместе и на заброшках бомжей кошмарили и барабанные палочки из магазина пиздили, но все равно. абдрашитов только кивает скомканно, даже взгляд на собеседника не переводит, только выглядывает сквозь сонную листву своё кудрявое облако сплошной неуклюжести, пафосно разъезжающего на роликах, видимо, радуюсь тому, что вновь оказался в своей стихии.
— а.. ну.. — рыжик не знает как правильно сформулировать собственные мысли, а оттого и мнётся, оставляя никотиновую палочку тлеть в тусклом одиночестве, — почему ты думаешь, что с пашей тяжело?
андрей затягивается по новой, уводя взгляд наверх. даёт саше время на то, чтобы нервно сглотнуть и зеркально скопировать его движения.
— не знаю, просто он всегда на нас с ваней смотрит так, будто на месте задушить хочет. — усмехается хрипло и игриво склоняет голову набок, закрывая половину лица пушистыми волнистыми патлами, — может к ване он так, плюс-минус перетерпит, даже скетчбук свой иногда посмотреть даёт, а вот со мно-ой.. — растягивает показательно последнее слово и улыбается. не обижается, нет, ему это ни к чему, он и таким пашей дорожит. а блаженский только взгляд опускает, нервно переминает в пальцах красно-чёрную парную фенечку, вторая половинка которой сейчас болталась на руке брюнета, и думает о том самом пашином скетчбуке, который тот забыл у сани в гараже и который сейчас валялся на скамейке в клетчатом рюкзаке. с пашей не тяжело, с пашей просто не так, как с другими. парень спокойно баюкает эту мысль в своей голове, а андрей зачем-то решает продолжить диалог:
— к тебе он как-то.. лояльнее, что-ли. — переводит быстрый взгляд на собеседника, прячет за темными шторками искрящуюся хитрость и сдерживает в глотке дым вперемешку со смехом. блаженский только глаза закатывает, усмехается сперто и решает не стоять в стороне от назревающих дебатов:
— ну, знаешь, твой ваня меня тоже не особо жалует.
тут уже сдержать себя не получается и абдрашитов отпускает уголки губ в свободный полёт куда-то наверх и смеётся, откидывая дотлевший окурок в мусорку.
— просто не нужно было говорить, что половину вещей из гаража ты с мусорки напиздил, ты же его знаешь.
— но когда ты сказал, что нашёл те очки на улице, он чёт не особо бугуртил, потом ещё ходил бахвалился, какая ж оправа у них ахуенная.
андрей только плечами жмёт, уводя смущенный взгляд в сторону, мол ‘ниче не знаю’, а сане докапываться сейчас и не хочется особо, поэтому он докуривает свою сигарету в растягивающейся тишине. у рыжика в голове спокойно вынашивается мысль о том что можно было бы поджечь вторую, и время и запасы позволяют, тем более андрей уже вновь дымит, расслабленно прикрывая глаза. такой благодатный тёплый уют прерывается пронзительным кратким писком и звуком трения металла по асфальту. покатались, блять. у блаженского паника внутри цветёт трупно-сладким запахом, как та самая сирень, которая оккупировала весь парк. лицо напрягается враз, умиротворение спадает вниз вместе с пеплом, прямо под ноги, парень аж подпрыгивает на месте, выкручивает на полную все внутренние инстинкты и несётся к двум оставшимся ходячим недоразумениям. при приближении картина открывается следующая: ваня, виновато поджимающий губы и скрещивающий руки на груди, стоит подле шипящего от боли и потирающего ушибленную коленку паши, который сидит прямо на асфальте. в дополнение ко всему, как на горькую закуску: ставшая беспомощной доска, с отвалившейся подвеской рядом. назвать эту развалюху скейтбордом даже язык не повернётся. пока саня опускается рядом с фраером, стараясь оценить степень повреждения, к ним присоединяется запыхавшийся от кратковременного бега и не посмевший выкинуть драгоценную сигарету андрей.
— че случилось? — не особо взволнованно спрашивает он, занимая место рядом с марголдиным, находившимся в первых рядах и наблюдавшего за разворачивающейся трагедией.
— хотел его олли научить, но подвеска наебнулась.. — ване может быть даже стыдно немного, он нервно потирает ворот идеально выглаженной футболки, но не двигается. не двигается и андрей.
— ты что.. — блаженский, секунду назад рассматривавший перетертую до крови коленку, своими алыми полосами походящую на разинутую пасть какого-то животного, вдруг резко разворачивается в сторону кудряша, метая шаровые молнии рыжими патлами, — ..решил научить его тому, что сам не умеешь делать?
в голосе сквозит очевидная претензия. назревает очередной конфликт, от которого саша не думает уворачиваться.
— да сань, успокойся.. — пытается впихнуть свои пять копеек паша, но тут и абдрашитов не может держаться в стороне, особенно наблюдая расстроенную мордашку вани.
— а причём тут ваня? у тебя скейт просто из говна и палок, да и наш фраер вроде как не ребёнок. — он делает крупный шаг вперёд, прикрывая собой марголдина, и дымит с показательно наглой мордой. вызов принимает, драться, конечно, никто не собирается, но разосраться оба вполне в силах. блаженский замирает на несколько секунд, выдыхая резко ставший спертым воздух и отворачивается. машет рукой, мол ‘хуй с вами’, их то и по одному переспорить нереально, а тут такой дуэт. шансы на победу, в любом случае, близки к нулю.
— ладно, потом разберёмся.. — обречённо вздёргивает головой саша, впервые за все время этой абсурдной стычки бросая взволнованный взгляд на фраера. тот только глазами удивленно хлопает, забывая про колючую боль в колене, вроде силится что-то сказать, но не может издать и звука, только ноги смущенно прижимает ближе.
— пластыри, перекись есть у кого-нибудь? — глотая половину слов в слизи токсичной паники.
— я забыл. — грустно.
— меня ты знаешь. — нагло.
блаженский только выдыхает нервно, сдерживая в себе тучу не самых лестных выражений. у него у самого в рюкзаке сейчас только отвертка и ржавый разводной ключ, а оттого злость пережимает дыхание. рыжик плюет на все, самолично бросается в гущу событий, подхватывает легкую тушку на руки и тащит в сторону скамеек. паша только панически неосознанно старается найти себе опору, хватаясь ладошками за чужую шею. такая поза смущает хотя бы потому что фраер этого не ожидал. у саши лицо сейчас грубое и сосредоточенное, все обычное расслабленное состояние спадает с него, как маска. это пугает и притягивает одновременно. брюнет редко его таким видит, а оттого и пытается запомнить каждую эмоцию, исходящую малюсенькими искорками из чужих глаз, но и этот момент заканчивается сравнительно быстро и пашу аккуратно сажают на прогнившую поверхность, а потом перед ним вновь садятся на корточки и смотрят так холодно и серьезно. вытаскивает из ниоткуда сорванный листочек подорожника, аккуратно переминает его в руках и прикладывает к ранке прохладной стороной, параллельно заматывая всю эту конструкцию желтой банданой. брюнету от такого абсурда хочется засмеяться, но он выпускает это желание наружу только в виде вопросительного взгляда.
— я до аптеки кабанчиком метнусь, пока пускай подорожник работает, не вставай лучше. — блаженский поднимается так же резко, рюкзак подхватывает и незаметно скрывается в тусклом запахе сирени.
— сань, блять, а скейт? — летит вдогонку единственный вопрос, который успевает прозвучать.
— андрюха разберётся!
— паш, он из-за тебя скоро в край ебанется.
спустя десять минут блаженский так и не вернулся, оставив после себя только переворот в курятнике и эфемерные метки заботы, мягко пощипывающие тонкую кожу в районе ног и лопаток. андрей сидит рядом на скамейке, курит уже кажется четвёртую по счету сигарету, но фраер к такому запаху привык, а поэтому не смел кидать какие-то предъявы, он и так чувствует себя условно виноватым. на улице уже давно стемнело, запах сирени постепенно замещался свежим запахом только опавшей росы, планомерно включались фонари, вокруг которых сразу же скапливались кучи различных летающих тварей. абдрашитов уже успел починить санин скейт, там делов-то, минуты на две было, и сейчас молча любовался погодой и разъезжающим на своих двух ваней, у которого в волосах путались звёздочки-заколки. они сидят ещё несколько минут в молчаливой компании друг друга, паше просто неудобно начать говорить что-либо сейчас, а андрею удобно и так. когда сигарета тлеет до своего окончательного финала, и парень хочет выбросить ее в ближайшие кусты, на площадку наконец-таки выскакивает запыхавшийся от долгого бега саша.
— ну все, я ливаю.. — быстротечно бормочет себе под нос абдрашитов, все же избавляясь от улики своей [не]маленькой зависимости и, слабо ухмыльнувшись, седлает скейт. щас пару раз с ваней наперегонки, а потом можно и посраться, у кого хуй больше.
— я манал эти аптеки, — размеренно начинает блаженский, заметно успокоившись, — их когда не надо — как говна в поле накидано, — опускается рядом прямо на колени, разматывает свою хлипкую конструкцию из банданы и подорожника: листочек ненужным мусором откидывает в сторону, а бандану бросает на скамейку, отмечая противные зелёные пятнышки сока на ней, — а когда надо — хуй сыщешь.
паша усмехается слабенько, расслаблено наблюдая за движениями рыжика, который боролся с титановой упаковкой пластырей и крышкой перекиси одновременно.
— щас щипать немного будет, извини. — бубнит себе под нос сосредоточенно, и выливает несколько капелек жидкости на уже подсохшие корочки, контролируя эмоции друга. но тот уже и не чувствует ничего ниже диафрагмы, сердце колотится как умалишённое, бабочки, перебравшись из живота, забивают альвеолы, сбивают дыхание, не дают мыслям нормально формулироваться в какой-нибудь единый поток сознания.
— ну как?
— терпимо.
паше в этой сладкой заботе не терпимо, паше ахуенно в сухом остатке.
— тогда побольше щас. — и отвечает за слова, выливая на коленку добрую половину упаковки пероксида. у самого внутри не загорается никакая красная лампочка, что-то по типу ‘сос’ или ‘бро, ты чёт переступаешь границы дружбы’. может и загорается, но саша разбивает эти предупреждающие сигналы вдребезги, оставляет только красные осколки в виде загоревшей от беспощадного солнца кожи. блаженский дует на чужую коленку ласково, разнося по всему телу стайки холодящих мурашек, под ложечкой вспыхивает короткой вспышкой истинный вакуум, а сам фраер вот-вот заискриться в различных оттенках ржавчины.
— ну вот, так лучше. — заканчивает свою работу, прилепляя несколько пластырей подряд, не жалея. улыбается солнечно, блистая всеми гранями звездочек-веснушек, аккуратно перехватывая чужую ладонь. паша не понимает, чем он заслужил такое отношение к себе, не понимает даже когда саша оставляет невесомый поцелуй, простое прикосновение можно сказать, на костяшках. не понимает, хоть убейте, но менее приятно от этого не становится.
— сань.. — тихо шепчет он, боясь прервать эту волшебную атмосферу комфорта и звучную трель сверчков, пока рыжик беззаботно ластится к чужим пальцам, будто взаимности в ответ выпрашивает. фраер может та ещё мразь и зануда, но внутри все фибры и молекулы вопят о том, что накопленную любовь все-таки нужно выместить, а поэтому он уступает своим желаниям, прикладывая ладонь целиком к чужой щеке. блаженский тёплый и уютный, смотрит так выразительно пленительно из под опущенных рыжих ресниц и тает в руках, причём буквально.
— думаю, скейты не моё.
— я что-нибудь придумаю.
саня придумает ещё тысячу и один вариант, только пусть паша почаще так нежно гладит его.
после того вечера они больше не виделись. то пашу уж слишком заваливали всяким говном в музыкалке, то саша вечно был занят чем-то туманным и неизвестным, а дата, на которую была запланирована поездка на новый скейт-парк, неумолимо приближалась. удивительно было то, что блаженский про неё больше нигде не заикался, будто забыл, но фраер знает, что не забыл, просто задумал что-то, обещал же, в конце концов.
— бля, андрюх, а ты не знаешь где саня? я домой заходил, но там даж домофон никто не поднял. — у паши голос звучит в трубке ненормально взволнованно, ещё и телега присыпает все это кучкой помех, ибо денег на телефоне, как обычно, нет. андрей в ответ только плечами пожимает, а потом осознаёт, что собеседник, вообще-то его не видит.
— хуй его знает, он последнее время до гаража бегает постоянно, — задумчиво покручивает блондинистые кудряшки, заменяя сим действом типичные порисульки на любой горизонтальной поверхности во время разговора по телефону, — там глянь, этот каланча испариться не может.
фраер только вздыхает обречённо, прикрывая усталые глаза. опять тащиться на другой конец города, без четкой уверенности, что друг там будет. надежный план, как швейцарские часы.
— ладно, щас сбегаю, спасибо. — бубнит неосознанно в ответ и сбрасывает.
— ну че там? — ваня выходит из состояния транса пленительно медленно, лениво приоткрывает глаза, отвыкшие от летнего света, и приподнимается, оставляя чужой живот без искусственного подогрева. цепкая рука в волосах не пропадает, только сильнее путается в них.
— да санька потеряли. — абдрашитов отмахивается от пустых переживаний паши, как от назойливой мухи. у него тут кудрявое недоразумение буквально в руках, блестит бриллиантовыми гранями пастельной нежности, а этот коротышка отвлекает.
— андрюха, у нас труп, возможно криминал? — совсем некстати пародирует известный отрывок марголдин, расплываясь в кошачьей улыбке и занимая своё прежнее место на абсолютно плоском животе.
— ага, по коням.
когда фраер доходит до злополучного гаража, успевает насчитать у себя пять инфарктов, три остановки сердца и астму в подарок, щедрая и ограниченная акция, успейте получить! но, тем не менее, он ни о чем не жалеет, ибо уже издалека удаётся расслышать приглушённые металлом гитарные партии, в перемешку с рябеющим вокалом. кроме блаженского в такую жару никто не будет сидеть запертым в четырёх стенах, как в титановом душном гробике для живых, но уже не на все сто процентов. парень приближается с сомнением, как тайный агент категории б, прислушивается зачем-то, будто пытается какой-то компромат откопать, но за стенкой слышится только музыка и жалостливый скрип чего-то тяжелого по металлу. наконец, паша набирается смелости, но не совсем смело стучит в дверь. там сразу все замолкает, как будто саня готовился к незванному приходу людей, а ещё через несколько секунд дверь открывается, но даже не наполовину. саня выглядит запыхавшимся, но в глазах пляшут озорные чертики, мешая свою игривость с ядохимикатной тучкой удивления.
— паш? — спрашивает он скомканно, полностью выходя на свежий воздух и прикрывая собой вход. делает глубокий вдох, оставляя приятную свежесть летнего дня в трахее, поправляет чёрную сбившуюся бандану, которая, видимо, служила неким держателем для очков и распрямляет расстегнутую рубашку, являющуюся единственной преградой телу, разделявшую его от влажного ветра.
— да ты вк не заходишь и на звонки не отвечаешь.. — фраеру даже стыдно становится, ну вот что он, не мог подождать пока саня ответит? ну нет же, надо пол города переворошить, чтобы этого рыжего апа отыскать. ладно уж, большая часть плана сделана, дело за малым.
— я короче бандану принес отдать и ну.. так и не смог нормально поблагодарить тебя в тот раз. — он мнётся по-красивому нелепо, и без того покусанные губы поджимает нервно, протягивает красную ткань и взволнованно ждёт ответа. блаженский только расплывается в неловкой улыбке, бандану принимает и треплет чужую перегретую макушку, ласково, но с приложенным усилием, будто ирокез собирается сделать.
— запарился насчёт такой хуйни?
— думаю, это типично для меня.
— типично.
саша кивает уклончиво, внутри грустная амбивалентность, фраера хочется сейчас то ли затискать всего в объятьях, то ли оставить на некоторое время в покое, наблюдая на колючем расстоянии, которое переносилось похуже, чем ангина в суровый буран за окном. а у брюнета только извилины с тихим писком лопнувшей резины плавятся в голове, он старается сложить из всех предложенных обстоятельств хоть какую-нибудь логическую цепочку, но под беспощадным пеклом это сделать проблематично, и в мозжечке прокручиваются лишь несколько странностей.
по списку:
а) саня не лезет обниматься, но это объясняется проще простого — парень буквально полуголый, это смущает обоих. вычеркиваем.
б) саня в очках. паша прекрасно знает, что он надевает их только когда чинит что-то, ибо так, по его же словам, удобнее.
в) саня не зовёт пашу внутрь. и это, наверное, было основополагающей странность, потому что рыжик зовёт к себе в гараж в любом удобном и не совсем случае. это мы запоминаем и подчёркиваем, желательно дважды и каким-нибудь ярким кислотным маркером.
— даже внутрь не пригласишь? — пытается перевести внутреннюю острую проблему в очередную шутку фраер, даже усмехается как-то излишне наигранно, но в таком убитом состоянии невозможно выдать стоящую актерскую игру. блаженский сразу мрачнеет на глазах.
— да я там бате с тачкой помогаю.. — бубнит в ответ саша, на автомате повязывая бандану на запястье. находить банданам свободное место на своём теле у него получается гораздо лучше, чем врать в глаза. паша только щурится, насколько это вообще возможно в его положении, выдыхает устало. у саши там наверняка годовой запас дюшеса, целая стена для различных порисулек, не ограничивающая парня в фантазии и ещё там
саша — уютный и по-домашнему комфортный, заменяющий раскаленное нетерпеливое светило, блистающий только вечным позитивом и тёплой лаской, щедро отданной одному только паше.
— ну ладно, тогда в следующий раз.. когда-нибудь.. — пожимает плечами фраер, одновременно поправляя облепленную сашиными значками сумку на плечо. они только звякают жалостливо, ударяясь о замочек, и сразу траурно замолкают, но рыжик почему-то заостряет на этом внимание. терять такой момент почти физически больно: паша пришёл к нему сам, они могли бы провести время вдвоём, сочинили бы какую-нибудь очередную абсурдную песенку, которую бы потом впарили исполнять ване, почитали бы с кучу древних крипипаст, полежали бы вместе, обменивались бы осторожными касаниями и второсортными анекдотами, придумали бы какую-нибудь забавную картинку для вдоль и поперёк изрисованной стены, да и определенно нашли бы чем заняться. и да, пожалуй, это все-таки физически больно. да настолько, что саша не выдерживает этого давления утекающих сквозь пальцы моментов, а поэтому резко перехватывает чужую ладонь, когда уже сам фраер смирился со своей участью быть запеченным заживо на обратном пути домой.
— паша.. — зачем-то полностью выговаривает чужое имя, сам не знает, что хочет сделать или сказать, но смотрит расстроенно и плесневело жалостливо, превращая цвет своих глаз в высохшую пустыню на далёком от них материке, — прости, если я что-то, ну, лишнее делаю.
и глупо, по-детски неосознанно притягивает чужую ладонь к собственному рябому лицу. прислоняет осторожно, щепетильно укладывая приятное чувство от тактильного контакта где-то глубоко внутри, обрамляя бархатом все нервные окончания. фраер заколдован, то ли так влияет рыжесть чужих волос (саша очаровательно притягивающий, тут ничего, кроме магии на ум не приходит), то ли сам факт того, что саша делает это. в любом случае, брюнет не может сопротивляться этому сплошному потоку сдавленной энергии со стороны, можно сказать принимает предложение
жаль, что не руки и сердца, и поглаживает осторожно, разнося с каждым движением новую волну липких, но таких сладко-приторных чувств по чужому телу. а блаженский готов прямо сейчас запищать от радости, пусть он и не может исполнить сейчас всего того, что хотел, но и такой маленький поступок вызывает внутри лишь пестреющие восхищением салюты. паша, совершенно нетактильный паша не отталкивает его, не скорчивает раздражённую мордашку и даже не пыхтит уязвлённо, отводя метающий взгляд в сторону. паша его гладит и это, наверное, большое, о чем саша только мог мечтать. у обоих на языке крутится медовая нежность, желает вырваться ненужными и бессмысленными словами наружу, но только фраеру удаётся преодолеть это чувство:
— я ещё напишу вечером.
— отпиши, как дойдёшь.
паша только кивает отрывисто.
добрался слава всем богам блять —
— все хорошо надеюсь?
ну если не считать прожженного темечка то все заебись —
— бля не бугурти мог бандану себе оставить легче бы было
тогда смысл был вообще тебя искать —
хотя я не пожалел что нашёл —
— буду почаще вк чекать чтобы твою голову поберечь
пиздишь же —
— да я вроде не андрей чтоб пиздеть
поверю на первый раз —
в беседе через некоторое время все же вспоминают о долгожданной поездке в скейт-парк и пашу засыпают бесконечными упоминаниями и просьбами не сливаться. один только саша подозрительно помалкивает, сообщения читает, но свои пять копеек то ли не рискует вставлять, то ли вовсе не хочет. фраер думает, что это, как минимум, странно и необычно с его стороны, ибо всегда, если план этих троих шел под кодовым названием ‘уговорить коротышку на очередную хуйню’, исполняющим выступал блаженский, принимая на себя все удары чужого бубнежа и гнева. а сейчас даже ваня с андреем выглядят растерянными.
—
сука да где этот колхозник когда он так нужен? — печатает ваня в ответ на очередной отказ паши, пока андрей только отправляет какой-то стикер с поникшим курящим котиком. беседа вымирает еще на несколько часов. день икс уже завтра.
—
короче паш — вбрасывает мелочное сообщение саня уже ближе к ночи. фраер, до этого бессмысленно залипающий над страницами скетчбука, в попытках выдавить из себя хоть что-нибудь, заинтересованно прирастает к экрану.
—
ебать вань зажигай салюты он вернулся
—
мы же завтра на нашем месте встречаемся?
— приходи чуть раньше мы с тобой все обсудим а дальше уже решишь идти тебе с нами или нет
— браво блятьженский это стоило нашего ожидания
— да завали ебало умник блять
брюнет только хмыкает себе под нос, улыбается сдержанно, прикрывая рот рукавом зеленого лонгслива и смущенно откладывает телефон в сторону. нужна небольшая передышка, вдох-выдох, вдох-выдох, с сашей все в порядке, саша все еще чудное скопление ярких звезд и милых нелепостей, его чуткая внимательность все еще приятна до мурашек под кожей, его выраженная грубость в попытках защитить все еще веселит и умиляет одновременно. парню через несколько секунд все же приходится взять телефон в руки, пролистать малоинформативный диалог андрея с ваней, который сводился к подколам сани и чему-то, что они называли ‘ублажаер’, но паше в подробности вдаваться не хотелось, да и, видимо, не нужно было.
мне во скок подходить тогда? —
— ну если мы в три выдвигаемся приходи без десяти где т
забились —
день изначально обещает быть жарким, ну или душным, по крайней мере, ибо на небе ни облачка, ветер стихает, свежая листва рискует сгореть под таким садистским заревом, да и за окном в общем, сплошной полуденный ужас. зной заставляет пашу нацепить единственную более менее приличную вельветовую кепку и ненавистную футболку, которая лишь больше подчеркивала небольшой размах плечей и весь рост в целом. но между тем, чтобы сгореть от ультрафиолета и сгореть от стыда, фраер без сомнений выбрал второе, и недовольно плёлся в парк, пиная по дороге мелкие камушки, представляя на их месте, наверное, собственную голову. он ещё не решил, согласиться ли на эту тупейшую авантюру или нет, но скупой интерес, что же там выдумал саня, подталкивал навстречу приключениям. на удивление, паша ещё издалека успевает заслышать тихие переговоры андрея с ваней, которые вообще-то, должны были подойти ровно к трём, но с какого-то приперлись раньше. это немного огорчает, потому что, как ни крути, фраеру бы хотелось хоть немного побыть наедине с рыжиком.
— о, фраер! — весело кричит андрей, отрываясь от поглаживания чужой макушки, только завидев приближающуюся фигуру товарища, — дарова!
ваня, лежащий одновременно на скамейке и на чужих коленках едва ли доволен тем, что его перестали гладить, а поэтому только лениво приподнимает голову, щурит глаза, в попытках укрыть их от не добродетельного светила и отрешённо вбрасывает:
— милая кепка.
— ага, типа спасибо, — паша уже заранее раздражён, как говорится, лучше перебздеть, чем недобздеть, — а вы хули тут так рано забыли?
— да опоздать просто боялись. — хитро улыбается абдрашитов в ответ, пока марголдин вновь плюхается на своё место на чужих ляжках и подкладывает голову под аккуратные прикосновения, прикрывая глаза от удовольствия.
— да и тем более не хочется очередную вашу романтическую разборку пропускать. — хмыкает кудряш, превентивным движением поднимая руки к голове в примирительном жесте. фраер фыркает раздраженно и устало, но едва ли недовольно:
— сами-то лучше, что ли? даж щас как пидоры выглядите.
ваня только один глаз безынтересно приоткрывает, переглядывается с андреем, принимая чужое дьявольское озорство в темных радужках, и выдыхает устало, не желая как-либо переговариваться сейчас. духота заботливо прикрывает нервные окончания, отвечающие за пунктик ‘орать при любой возможности’, а поэтому все трое замолкают. паша садится рядом на скамейку, показательно грубо отпихивая от себя ноги кудряша и беззаботно залипает в телефоне, мечтая о том, чтобы этот день уже закончился и он оказался в прохладной постели. саня появляется эпатажно и почти огненно: выезжает на чем-то скрипучем и древнем, явно не скейте, в зубах тлеющая сигарета, на голове радужная бандана мешается с ржавыми волосами, из колонки в привычном рюкзаке долбят какие-то гитарные ритмы, превращаясь в смешение непонятных неритмичных звуков. он улыбается как всегда солнечно, окурок выбрасывает на ходу, как только замечает ваню, музыку предусмотрительно делает потише и останавливается в метре от скамейки, спрыгивая с сиденья. под его руками в коррозичном блеске почти светится самодельный велосипед.
— дарова, епта!
все трое от удивления только рты открывают, осушая и без того высохшую слизистую поднятой дорожной пылью. паша глазам своим вообще мало доверяет сейчас, да, блаженский способен на подобное, но блять, парень вот такого явно не ожидал. он сразу забывает весь свой план, все заранее подготовленные предложения, все грубости и недовольство отходят на второй план перед этим двухколесным конем. ваня даже со своего нагретого местечка привстает, чему андрей, конечно, не особо рад, сбивает случайно фраера, тот нелепо соскальзывает со скамейки, звучно шлепается об асфальт, звякая то ли значками, то ли костями, но вскакивает почти сразу. делает шаг вперед, вытягивает с интересом макушку, но подойти ближе будто боится. от саши за километр разит неосознанной и сжигающей харизмой, которую он демонстрирует так открыто и добродушно.
— сам собрал? — скупо интересуется андрей, пока сдерживая внутри кипящие эмоции. "пока" потому что марголдин взорвется первый.
— агась. — простодушно кивает саня, кидая показательный взгляд на собранный из говна и палок драндулет. фраер даже своим ушам сейчас не доверяет.
— да он ебанный волшебник! — смеется ваня, цитируя известное видео и параллельно затягивая химический пар из ашки.
— он ебанный волшебник! — вторит ему андрей и после секундной перепалки перехватывает электронную сигарету в свои лапы. пока те двое копошатся, паша все-таки подходит ближе, рассматривает то ли сашу, то ли его самодельное произведения мусорного искусства. тот только руки раскрывает, намекает за приветственные объятья, точней, только одну руку, ибо второй он придерживал велосипед. брюнет мнётся некоторое время, ему проявление чувств на людях непривычно, он оттого и хотел встретиться с блаженский сначала с глазу на глаз, чтобы не было так удушающе неловко и неудобно. с сашей наедине можно все, даже чуточку больше. фраер глаза в угол уводит, краснеет, как маковый сорняк на пшеничном поле, задумчиво издевается над и без того измятом подоле футболке, но все равно подходит ближе. объятья рыжика стоят того, а насмешки из-за спины всегда можно проигнорировать. саня обнимает крепко, как всегда, будто врасти в чужое тело желает, но они и так едины, думается паше, ментально уж точно. в тёмные волосы сразу же зарываются носом, обдают тёплым спертым дыханием макушку, окутывая тянущейся патокой этот момент, каждый из которых брюнет старался спрятать куда-нибудь поглубже, куда ещё не успели добраться его страхи и комплексы.
— я соскучиться успел.. — сладкий шёпот на грани слышимости гремит в ушах как боевой гонг, паше вздрагивает слабенько от этого, и несмело обхватывает чужое тело в ответ.
— я тоже..
блаженский от взаимности готов сейчас завизжать, разорваться в радости, аки начинённая взрывчаткой бочка, но вымещает он это только продолжительным выдохом, кратким писком и волнительными звездочками в темных глазах. фраер отстраняется, заостряя своё внимание на чужих руках и на неожиданном желании перехватить их и сдать до побеления костяшек у обоих сразу, но двое друзей, которые уже успокоились после кратковременных ‘дебат’ тоже подошли ближе.
— а из чего собрал хоть? — андрей подключается к разговору первый, обходит велосипед вокруг, рассматривая детали, взятые явно по отдельности друг от друга, у него в венах — инженерская кровь и сдерживать этот сугубо семейный интерес он не в состоянии.
— да из всякого, — лениво отмахивается саша, быстро уводя взгляд куда-то вбок, — что-то с мусорки притащил, что-то на барахолках за конфеты забрал.
— ну он хоть норм гоняет? — включается и ваня, стоявший, правда, чуть подле.
— да вроде норм, правда цепь периодически слетает, я прост ток ржавую вусмерть нашёл, но это поправимая хуйня, я ее за две секунды поставлю если что.
паша в рыжике и не смеет сомневаться, этот каланча на все руки мастер, откуда правда он понабрался такого, конечно, вопрос открытый, но когда из карманных денег у тебя хватает только на полторашку дюшеса, ты и не такому научишься.
— так ты хочешь сказать, что мы на этом вдвоём поедем? — вскрывает наконец старую гнойную проблему паша, без претензии, но с легким негодованием в голосе. все трое замолкают на несколько секунд.
— если ты согласишься, — уклончиво кивает блаженский, пряча за привычной добродушностью легкую панику и разочарование отчасти, — я вообще для багажника там ещё подкладку из пеноплекса соорудил, чтобы удобнее было, — будто оправдывается спешно, показательно указывая куда-то позади себя, — но в целом, как хочешь.
у фраера только противные бабочки трахею забивают плотным комом, осознание того, что саша сделал это все
для него больно царапает самые потаенные уголочки сознания, заставляя их выпустить как березовый сок из маленьких надрезов весь внутренний весенний трепет, всю накопленную титаническую благодарность за то, что это талантливое рыжое солнышко вообще существует, да и ещё светит так ярко только ему и для него. все ждут ответа, как приговора для дальнейшего приятного вечера.
— да поехали, че мы тут время теряем. — почти шёпотом соглашается фраер, сталкивая свой взгляд с чужим цунами дымящегося восторга безропотно и бесповоротно сталкиваются с цветущим смущением во плоти и такой коктейль пьянит не хуже литровой отвертки, запрятанной под полом в гараже.
на багажнике и в правду было не так уж плохо: подобие пенопласта спасало на кочках и на не совсем ровной дороге, да и в целом ощущалось не так, как холодные железяки, впивающиеся в самые.. чувствительные места. первые минут пять поездки паша хотел как можно меньше контактировать с сашей, ибо это страшно и неловко, здесь бы мог спасти рюкзак, как какое-никакое препятствие между ними, но рыжик предусмотрительно нацепил его на живот, чтобы он не мешался фраеру. так вот, первое время паша ещё кое-как цеплялся за сидение или за сам багажник, но пальцы быстро затекали, превращаясь в сплошное месиво из физически ощутимого блюра и цепких мурашек, а поэтому через несколько минут, через кровь, пот и тихий панк-рок на фоне, пришлось обхватить чужое тело. саша, на удивление даже не дернулся, продолжил подставлять мандариновые патлы под мощный поток ветра, да напевать что-то под нос, качая головой в такт. будто все это в порядке вещей, будто у него сердце сейчас не разрывается в аритмичной тахикардии и праведном счастье, будто у него легкие не сворачиваются до размера неспелого лимона, будто ладони не покрываются эритемами маленьких землетрясений, отчего дрожит и сам велосипед, будто паша вообще незнакомый ему человек, а оттого чужое прикосновение переносится так легко. но нихуя ведь не легко, и от этого парадоксально приятно. андрей с ваней отстают на несколько метров, обсуждают что-то между собой, может даже ссорятся, что для них, наверное, более привычное физическое состояние, ну а эти двое траурно молчат. да и говорить, собственно, не хочется, музыку перебивать неудобно, а разговаривать с чужой макушкой ещё то занятие, особенно когда белым шумом в ушах гремит вой ветра. но такая мелодичная симфония окружающей обстановки прерывается странным звуком, как заметным вступление треугольника или треском гитарной струны. звучит подозрительный металлический лязг, похожий на предсмертный вопль козодоя, блаженский по инерции накреняется чуть вперёд, паша следом за ним, самоделка из говна и палок начинает потихоньку снижать скорость и рыжик хмуро резюмирует:
— цепь слетела, ебал я ее рот.
— и че теперь? — тихо спрашивает фраер, чуть приподнимаясь, чтобы друг его расслышал.
тот только потягивается, лениво выставляя ноги на расу из остатков бывшего лома и вздыхает:
— ща стопарнемся, обратно поставлю.
— че, наебнулась твоя шарманка? — по злорадствующему тону андрея, который уже успел нагнать их, сразу становится понятно, что они с ваней уже придумали миллиард шуток и подъебов по поводу такого средства передвижения. саша аккуратно тормозит ногами, в ответ только кивает сдержанно, ввязываться в словесный обмен колкостями не хотелось, жара изматывала всех до абсолютного нуля.
— можете не ждать, тут делов на две минуты, мы догоним.
— ага, за две минуты кончить успеешь, скорострел? — вторым их нагоняет ваня. острит, но не там и не при тех обстоятельствах, ибо блаженский только выстраивает на лице эмоцию под названием ‘а ты ебать самый умный? иди своей дорогой, сталкер’. двое хихикают тихонько, начиная обгонять, а вскоре скрываются из виду, а может это сам рыжик перестаёт заострять на их чбшных макушках внимания. через ещё секунд тридцать они останавливаются окончательно, и паша спрыгивает с багажника, по привычке отскакивая на несколько метров в сторону как обожженный. саша за работой — это отдельный вид искусства от фраера, он клялся сам себе, что когда-нибудь запечатлеть это на бумаге, но руки все никак не доходят, останавливаемые то ли ленью, то ли липким смущением. но манипуляции сани сейчас и работой то нельзя назвать, он лишь рюкзак наплевательски скидывает прямо на асфальт, мол, тот и не такой хуйни повидал, велосипед переворачивает вверх ногами, а если быть точнее, то колесами, и внимательно рассматривает сложившуюся обстановку. да, дело дрянь в последней инстанции. цепь вся вдоль и поперек перемазана маслом и еще какими-то неизвестными науке жидкостями для лучшей гибкости и плавного скольжения. в любом случае, сколько бы блаженский не колдовал над их составом в своем гараже тире ведьминском пристанище, зелье не сработало, раз они оказались здесь. вокруг только километровый парк на окраине города, на дорожках ни души, только ядерно-неоновые верхушки зеленых деревьев жалостливо покачивают кронами, да склоняются соблазнительно, будто жалеют двух неудачливых парней. паша лишь шею вытягивает навстречу еле ощутимому, да и к тому же душному ветру, глаза прикрывает и выдыхает подготовленно вымученно, будто берёг этот показательный выдох для особо дрянного случая.
— да не переживай, я тут быстро разберусь, — только пыхтит в ответ саша, а фраер и не думает в нем сомневаться, этот рыжик цепь научился ставить еще лет в пять, наверное, когда первый раз умудрился поваляться в канаве, — у тебя кепка, кстати, — отчего-то решает продолжить парень, поворачиваясь в сторону брюнета со слабой улыбкой и скромной усталостью, засевшей в глубине радужки, — милая очень. да и тебе идет вообще, не знаю, че я раньше не сказал.
финальный прокрут педалей, цепь будто нехотя встает на свое место с терпким тяжелым лязгом, а у паши с таким же терпким и тяжелым лязгом взвизгивает внутри что-то, закручивая мысли-болтики между податливых извилин. он смотрит на такого мягкого и уютного блаженского, перемазанного черным маслом в районе щек, с этой нелепой радужной банданой, сбитой сейчас ближе к макушке, с глупой успокаивающей улыбкой, с блестящими даже в тени глазами, цвета старинного деревянного дома. смотрит, стараясь отогнать, но болтики внутри засели крепко. насмерть и до смерти.
— я ж сказал!
фраер подходит ближе с кипящими и скупо сдерживаемыми эмоциями, глядит на саню потерянно и жалостливо, отчего у последнего в голове сразу стайка жутких мыслей поселяется, пригревая себе местечко в полях ржавой пшеницы.
— саш, обними меня.
— что?
оба теряются: паша от того, что вообще смог так уверенно выдавить из себя нечто подобное, а саша от того, что фраер о таком еще и просит.
— руки грязные, дай вытру хоть. — у блаженского в голосе ни капли раздумий, он будто всю жизнь к чему-то подобному готовился, ну или готов на постоянке. он тянется к рюкзаку, чтобы, видимо, достать ту трижды ссаную и дважды драную тряпку, предназначенную для подобных ситуаций, но брюнет, сдерживая в себе матерный выдох, умоляюще шепчет:
— похуй на руки, обними меня.
— паш, финаль, — саша даже как-то испуганно косится на него, но тряпку все равно достает, — ты такой красивый сегодня, марать тебя не хочу.
у блаженского эти слова с привкусом недельного дюшеса остаются прямо под куполом диафрагмы, вылетают легко, на теплом выдохе, не скрывают под оберткой лишней болтовни своих чувств. рыжик всегда говорит то, что думает. паше это нравится. паше вообще все в саше нравится, это уже никак не убрать, не изгнать и не изжечь. саша открытый, импульсивный, милый, горящий постоянно какими-то абсурдными идеями. он берет у андрея его серьезность, но применяет только в необходимых случаях, крайних или опасных, можно сказать. он берет у вани легкость, перемалывает ее в солнечный свет и греет своей теплой сумбурностью. саша взял у них лучшее, паша — худшее. он забрал у вани с тучу комплексов, только не прячет их за внешним похуизмом и осторожной прилежностью, а будто гордится, выставляет всем напоказ, показывая, какой же он гребанный неудачник. ухватывает у андрея агрессию, форматирует ее в клок невыраженной злобы, как зажатый клок собственных волос, который все никак не выдирается темными молчаливыми ночами, и скрыто выделяет ее, по капельке, как пассивный яд. от такого контраста ебучий ком в горле, скрипучая мелодия на фоне, хуевый цирк, дешевая романтика и расширенные до размеров веги зрачки напротив. трясущиеся руки, как ненужный блюр на фоне, места себе не находит, то же самое и с языком. фраер сам обнять не может, это аксиома без основания, без всякой логической цепочки за собой, но блаженскому эти объяснения нужны, как собаке пятая нога или, скорее, как ване сигареты. он руки только вытирает сосредоточенно, потому что запачкать друга не хочется, а на паше, по ощущениям, эта грязь висит лианами, потому что паша в этой жизни даже не может сделать того, что так хочет. он не гнилой, нет, просто у него внутри стенка из каких-то надуманных моральных принципов (которые, в целом, моральным принципам не соответствовали), кучка непереваренных комплексов и ящик пандоры, который не открывай, оно тебя сожрет. но сане и на это плевать, он фраеру больше чем себе доверяет, по глупости или нет вопрос третий, второй крутился на языке: почему паше эти объятия
нужны, если он постоянно от них откручивается? у саши сосредоточенность на лице плавает задумчиво, у паши все легкие забиты бабочками или какой-нибудь платяной молью, дышать сложно, на человека напротив хотя бы просто взглянуть ещё сложнее, но рыжик все равно обнимает, не без усилия, но с желанием отдать всю нежность, что кишки забивает, как подоспевшая гречка. а фраер в ответ жмётся сильнее, сжимает и без того мятую футболку пальцами в районе спины, почти вселенной касается, его личной, как минимум, утыкается в плечо, задерживая поступившие из ниоткуда слёзы внутри, а снаружи только выдыхает протяжно риторически.
— малой, ну ты чего? — успокаивающе шепчет блаженский, чувствуя на себе скромное давление чужих распиханных по закромам сознания чувств. ему самому все это ленивое представление странным кажется, друг вроде в кепке, голову напечь не должно, но ведёт он себя так, будто вот-вот помирать собрался, а оттого у рыжика все отформатированные остатки материнского инстинкта выкручиваются до предела, оттого ему и хочется выяснить, в чем гвоздь всей программы. пашу только от этого дрянного ‘малой’ трясёт, сердце наизнанку выворачивается, делает пару ударов прямо в глотке, возвращается на своё обычное место, а затем снова и снова и снова.
— ты такой хороший, я просто.. — трижды проклятый кусок сырого мяса во рту говорить мешает, его бы приготовить прямо на костре и разделить со всем миром, с одним человеком то бишь, но фраер умудряется продолжить, — просто я редко это говорю, но ты.. как бы.. дорог мне.
слова застревают то ли в трахее, то ли в хлопковой ткани, но брюнета слышно еле-еле, благо вокруг только треск опадающих листьев да полуденный ужас, от которого уши забиваются податливой под изгибы канала тишиной.
— ты мне тоже очень дорог, паш. — рыжик отстраняет его от себя излишне осторожно, плавно обхватывает пальцами чужие щёки, взгляд от себя отвести не позволяет, ловит каждую протертую эмоцию на чужом лице, опускается на один уровень, если не в моральном, то в физическом плане точно. а у брюнета слова теряются в пустующей черепушке, там только красная лампочка сигнала ‘сос’ и воющая по уголкам сирена, мол, беги пока не поздно, беги, пока эти стены собственных комплексов не развалились и не задавили тебя обломками. беги, пашенька, беги, но тот бегать больше не намерен, а прятаться тем более, и стены вдруг превращаются в титаническое желание открыться, превращаются в тот самый мир по ту сторону изгороди. фраер улыбается сквозь скрипучую боль, чужие прикосновения обжигают долгожданной лаской, взгляд теряется в ярких плодах мандаринового дерева напротив, облизывают каждый завиток нечесанных патл и от этого даже на душе легче. груз святого молчания спадает, заветная печать открывается, потому что блаженский двигается ближе, касается своим лбом чужого, сталкивает их маленькие мирки, соединяя в один общий, выкраивая на постулатах этого мира единственное и единое сейчас желание. телепатия — штука пиздатая, паша в этом убеждается, когда его легонько чмокают в уголок расплывшихся в улыбке губ, паша этот момент запоминает, отмечает если не началом истории, то точно ее серединой, хотя у обоих вся эта жизнь запутывается в ленту мобиуса. сколь ты не старайся, вернёшься в начало, но это даже не расстраивает.
— ты знаешь, что я хочу сказать.
— знаю.
— но ты не хочешь, чтобы я это говорил.
— не хочу.
саша только легко усмехается в ответ, отстраняется с самым непринужденным лицом в мире, несите премию за самое глупое и завуалированное признание в любви. паше, конечно, нравятся их с сашей разговоры, но телепатия ему нравится гораздо больше.
в их общем мирке и по совместительству гараже на окраине города останется, как напоминание, с того вечера:
а) спизженный маркер
б) грязная бандана, используемая андреем в качестве тряпки, для того, чтобы оттереть новые ванины джинсы от недельного дюшеса
в) советский значок, благосклонно валявшийся рядом с мусоркой
г) обломки цепи, которая не выдержала очередное ‘сань, спорим я на скейте быстрее тебя до того фонаря доеду?’
д) ущербность, оставленная бычками в импровизированной пепельнице из под кофейной банки.
