Они

Сегодня она заявилась в черном. Ее обыкновенно бледное лицо теперь было чудовищно белым. И то, как ни странно, не уменьшало ее волшебной печальной красоты. Она постучала два раза. Она всегда стучала только дважды. Этого хватало, чтобы я, вскочив и уронив сердце куда-то в пятки, бежал к двери, притупляя внутри себя порочное желание завладеть тут же ее прелестными растрескавшимися губами. Но я молча и даже покорно впускаю ее, стараясь не ловить глазами ее взгляд. Не помогает. Я всецело ощущаю ее живое присутствие. Она проходит в комнату. Хоть это все не по ней и совсем не соответствует ее тонкой аристократичной натуре, тем не менее она уже столько лет мужественно терпит пустоту и бедность убранства этой старой коморки. Приходя, она обычно долго молчит, молчит и так пристально смотрит на мои руки, и во взгляде том я всегда ощущал некую нежность, ту, на которую она была только способна. Но сегодня ее неразговоривость затянулась, создавая в душно-приторном воздухе таинственное и волнительное напряжение. Она подходит к окну. Распахивает звенящие старые стекла в деревянном обрамлении. Впускаемый ею ледяной воздух ничуть не помогает разрядить обстановку, но дышать однако становится легче. Она все не говорила. С каждой секундой, проведенной в ее странном молчании, мои ноги слушались меня все меньше. Я сел на подранный диван. Она ещё стояла у окна и смотрела вниз, страстно вдыхая запах улицы. Она всегда с каким-то странным трепетом и интересом относилась к моему положению. Этого не было заметно, но я чувствовал, как наскучило ей ее общество, ее мир. Сколько не пытался, не сумел ей внушить, что эти обшарпанные пятиэтажки, грязные подворотни и узкие переулки — все это совсем отлично от ее представлений, все это совсем не так... Но она упрямо желала видеть в этом особую поэтичность. Да, впрочем, не ее винить за это. Хотя она приходит сюда так давно, что я и не помню времен, когда ее здесь не было, она всё-таки не здешняя, а никому более не понять всецело эту печаль и безнадёжность. Я никогда не жаловался ей. Видя ее отреченные от мира глаза и тонкие дрожащие пальцы, я хотел ее только любить. Без наших проблем, без жизненных обязательств и без удушающего времени. Любить, не ожидая любви в ответ. Что-то держит ее здесь, рядом со мной, но любовь ли это? Сей вопрос не даёт мне покоя с нашей первой встречи. Как же она изменилась с тех пор. Я помню её ещё совсем девочкой. Хотя тогда ей было уже глубоко за двадцать, она своей безмятежной открытостью и детской, наивной ранимостью напоминала мне ребенка. Нежного и прекрасного, которого мне хотелось так же нежно любить и беречь от всего, что ее окружала. Даже от себя самого берег ее я. Не сберёг все же. Глаза ее.. Ее прекрасные зелёные глаза! — потускнели и стали совсем серыми. Ее милое круглое личико высохло, но не стало от этого менее прелестно. С ее чудесных губ — единственного, что не поменялось в ней с того времени — совсем пропала та нелепая, но любимая мною улыбка, которой она всегда одаривала меня, когда бывала здесь. Теперь от нее прежней не осталось почти ничего. И все же, я видел в ней ту, которую полюбил. Отдаленно и как-то блекло, неясно, но она была. Была в ее черных как уголь волосах, в ее тоненьких запястьях, в ее даже в мороз бледных щеках, в ее замечательном кривом носике... Но сегодня предо мной словно была другая. И не было в ней той, которую я обыкновенно старался в ней видеть. Видел я только, что случилось нечто плохое, о чем она вот-вот должна мне сказать, но почему-то все молчала, отчего волнение мое всё нарастало. И вот наконец она заговорила. И я подумал, уж лучше бы она молчала. Она произносила это тихо, боязливо, но так четко, что я не сомневался в правдивости ее слов. «Он умер вчера днём. Я нашла его на веранде. Было много крови. Он сделал это моим ножом». После сего она тут же ушла. Отменив все вежливости и прощания, забыв на столике промокший зонтик. Ушла, и я знал: она больше не вернётся. Теперь же все мои проблемы, мои долги, моя беззаботность — все это не казалось мне таким значимым, как всего пару минут назад. И в голове моей стоял теперь только ее образ. Чёрное длинное платье, совсем не пышное и элегантное. Кружевные перчатки того же цвета и маленькая старая шляпка. Она никогда не любила моду и ненавидела черный цвет. Никогда не любила правила. И на собственные похороны просила веселится и петь ее любимую песню о солнце. Она всегда была для меня особенной. Но сегодня она заявилась в черном. Он целый день безмолвно ходил по дому. Ходил, бросая короткие взгляды на стрелки часов. Он двигал вещи, рассматривал ее подарки, смотрел в окно, старался убить время. Когда часы пробили полночь, он выстрелил себе в грудь из дедовского револьвера. Утром приходила она. Хотела забрать забытый зонт. Тем же вечером ее остывшее тело нашли на веранде.