Хранитель

Как Ботар-Эль соглашается на предложение Гилтиаса и Дрогбара выпить пива, он и сам себе объяснить не может. Пиво он никогда не любил, считал его грубым напитком, подходящим больше слугам и людям; гномы ему тоже никогда особенно не нравились, слишком уж они были другие, да и как говорить на равных с существом в два раза ниже тебя ростом; и Гилтиас никак не мог определиться, какую форму ему принять: хотел, видно, эльфийскую из уважения к Ботар-Элю, но кендерская ему была явно ближе. И всё же больше он никого не знает — потому, должно быть, и соглашается. Сначала они смеются и обсуждают потерянный между мирами клад, рассуждают, что сделали бы, если б всё же смогли унести сокровища. Ботар-Эль хмурится, молчит и наконец не выдерживает. Осаждает их, как мальчишек, почти грубо, но по-другому не может: — Сокровища — меньшее из того, что мы тогда потеряли. Множество достойных воинов и хороших людей отдало свои жизни, чтобы остановить Метель, и вот их уже не вернуть. — Прости, — говорит Гилтиас примирительно и серьёзно после неловкой тишины. Дрогбар старательно чешет переносицу, закрывая рукой ту часть лица, что не скрыта бородой. — Странно встретить кого-то, кто помнил бы такие далёкие события. — Ботар-Эль понимающе кивает, но думает вскользь, что Гилтиас должен помнить события и древнее. — Хочешь, мы расскажем тебе, что ты пропустил? Ботар-Эль пожимает плечами, и дракон и гном начинают свой рассказ. Пьют, вспоминают, про Энию многого сказать не могут, да и то знают в основном с чужих слов. Ботар-Эль сам перестаёт брезговать пивом, когда они доходят до полуэльфа, полюбившего принцессу. Когда этот же полуэльф становится спасителем сначала Энии, а потом и обоих миров, Ботар-Эль выпивает половину кружки залпом. — Ну-ну. — Дрогбар хлопает его по спине, когда он закашливается, и едва не макает носом в кружку. — Дезмонд — хороший парень, спокойный, но подраться не прочь, волшебнику нашему вон понравился. — Ваш волшебник оказался богом, — напоминает Гилтиас с усмешкой. — Тем более! — гордо подтверждает Дрогбар. — Он и тебе понравится, когда увидитесь. Ботар-Эль очень в этом сомневается, как и в том, что вообще хочет возвращаться в Энию, где на троне маг, принцессы влюбляются в полукровок и людей встречают как героев. Но об этом он пока молчит и спрашивает вместо этого Гилтиаса: — Почему тебя сделали хранителем, когда драконы уснули? Ты ведь был тогда ещё совсем молод. Тот фыркает и трясёт пушистыми кудрями, отбрасывая их за спину. — Я вроде и сейчас не старик, — смеётся он и придирчиво осматривает своё отражение в гладком боку пивной кружки. Дрогбар качает головой и бурчит себе в бороду, что кендером он ему нравится больше, без всяких эльфийских жеманств. Ботар-Эль поворачивается к нему удивлённо и хочет спросить, когда это кокетство стало эльфийской чертой, но тут Гилтиас продолжает: — Мы не знали, сколько продлится этот сон, а хранитель должен был до самого конца оставаться бодрым, внимательным и… живым. У молодых было больше на то шансов. — Гилтиас даже тон не сильно меняет и пожимает плечами, будто это ничего не значит. Умение говорить о серьёзном так легко Ботар-Эля тоже приводит в замешательство. — Да и если бы демоны Минатрикс решили напасть, один дракон, будь он сколь угодно взрослым, мудрым и опытным, ничего не смог бы поделать. Они сидят немного в тишине, и Ботар-Эль только сейчас замечает, что уже стемнело и надо бы зажечь свечи. Потом Гилтиас уходит проветриться и полетать среди звёзд, и так становится понятно, что посиделки закончены и свечи можно поберечь. Дрогбар смотрит ему вслед задумчиво. — Мелких он любит, вот почему, — говорит он со вздохом и ничего вообще не поясняет. Смотрит только многозначительно: дело в кустистых бровях и взгляде исподлобья, решает Ботар-Эль, а не в исключительных каких-то знаниях, но всё равно ему это не нравится. Неуютно рядом с этим кажущимся слишком мудрым гномом.

***

Ботар-Эль домой действительно не спешит, путешествует по Ксентарону, добивает проявления тьмы, ищущие убежища в дальних уголках планеты, и часто заезжает к драконам. У них как раз вылупляются первые дети после долгого сна, и в горах царит радостное оживление. Новорождённые драконы по сравнению со взрослыми совсем крошечные, ещё не золотые, а бледно-жёлтые, высовывают любопытные мордочки из скорлупы и осматривают мир. Размером они с небольшую кошку, и Ботар-Элю даже предлагают взять кого-то на руки, как самого обычного эльфийского младенца, но он отказывается. С детьми он никогда особенно не ладил. Другое дело Гилтиас. Спустя неделю, когда дракончики уже могут самостоятельно передвигаться и горят желанием исследовать мир, Ботар-Эль застаёт его на широком скальном уступе. Гилтиас в своём некендерском и неэльфийском облике сидит, скрестив ноги, и вокруг него вьются дракончики, штук десять, если Ботар-Эль успевает посчитать правильно. Впрочем, «вьются» — не совсем верное слово. Виться — быстро и элегантно, как взрослые — они пока не могут. Их слабые ещё и почти прозрачные крылья поднимают их совсем невысоко, и летают они медленно и неуклюже, поворачивают, размахивая хвостиками, не туда, куда собирались, и часто падают Гилтиасу на руки. Он их ловит, чешет подставленную шею, которая уже начинается золотиться в полуденном солнце, и подкидывает, позволяя снова взлететь. Гилтиас спокоен, наблюдает за каждым краем глаза, пока они изучают его. Больше всего их привлекают его волосы, мягкие золотые кудри, в которых они по очереди пытаются что-то сосредоточенно найти. Гилтиас смеётся и снимает со своей головы тех, кто слишком увлекается. Завидев Ботар-Эля, он приветственно машет рукой. Часть дракончиков прячется за спину Гилтиаса и осторожно смотрит за-за его плеча на незнакомца, кто-то же летит прямо на Ботар-Эля с целью рассмотреть и его тоже. Полёт сопровождает пронзительным звуком, похожим отдалённо на мяуканье, потому что боевой рык пока не выходит. — Лови! — Ботар-Эль машинально вытягивает руки после окрика, и любопытный дракончик падает прямо ему в ладони. Он очень тёплый, и чешуя ещё мягкая; Ботар-Эль случайно думает про свежеиспечённый хлеб. Дракончик обвивает его запястье коротким хвостом и смотрит яркими, как небо, голубыми глазами. Крылья у него тонкие, так что все жилы и пульсирующие венки под пальцами чувствуются, хотя, наверное, они крепче, чем кажутся. И всё-таки Ботар-Эль боится повредить их неосторожным движением, поэтому быстро передаёт дракончика подошедшему Гилтиасу. Тот подкидывает его вверх, и детёныш довольный улетает к своим собратьям, ищущим что-то среди камней. — Смешные, — замечает Гилтиас, сам пушистый и растрёпанный, выглядящий младше обычного. — Чувствуют, что я тоже дракон, но не понимают, почему выгляжу по-другому. — Кажется, они решили, что ты прячешь чешую в волосах, — предполагает Ботар-Эль. Гилтиас поспешно приглаживает волосы, и это совершенно ничего не меняет. Он хочет что-то ещё сказать, спросить, уже набирает воздуха в лёгкие и резко меняется в лице. Ботар-Эль не знает, что он услышал или почувствовал, но безошибочно узнаёт этот взгляд: кто-то, кого он должен защищать, в опасности. Гилтиас срывается с места и падает с выступа, так что удаётся разглядеть только кончик золотого крыла, сверкнувшего на солнце. Ботар-Эль напряжённо наблюдает за встревоженными дракончиками и следит, чтобы не лезли к краю, хотя не представляет, что будет делать, если они и впрямь туда пойдут. Гилтиас, к счастью, возвращается через несколько секунд, и у Ботар-Эля дух захватывает, как всегда, когда он видит его в истинном обличье. Гилтиас величественен и прекрасен, как ожившая легенда, песни о которых до слёз доводят и самых суровых воинов, и в лапах у него — неуклюжий дракончик, случайно перелетевший за край уступа. Его Гилтиас бережно опускает на землю, остальных пересчитывает и мягко хвостом подталкивает ближе к скале. Потом сворачивается у края, непроходимо-огромный, и никто больше слететь вниз не может. Ботар-Эль обходит дракончиков, чтобы никого не задеть, и устраивается рядом. Гилтиас — горячее солнца, его бок пышет жаром в и без того тёплый день, но, несмотря на выступившие капельки пота на лбу, это отчего-то даже уютно. — Понятно, почему с тобой не боятся оставлять своих детей, — говорит Ботар-Эль уважительно со своим опытом старшего брата. — Ты прирождённый воспитатель. Из пасти Гилтиаса вырывается облачко дыма (приводящее дракончиков в восторг) вместе с мягким рокочущим звуком, который, нужно думать, был усмешкой. — Хранитель, — поправляет Гилтиас, и земля дрожит от его голоса.

***

— Хорошо, пожалуй, когда твой друг — дракон, — рассуждает Ботар-Эль, когда они с Дрогбаром от нечего делать наблюдают, как Гилтиас учит стремительно растущих молодых драконов летать, делать трюки в воздухе и — совсем немного — сражаться. Зрелище завораживающее. Драконы под сероватыми облаками летят золотыми стрелами, вытянувшись от головы до хвоста, громогласно рычат и выпускают тонкие полушутливые струи пламени. Пусть они ещё не освоились (их заносит в стороны, и ветер от чужих крыльев сбивает с курса), оторваться очень сложно. — И не надейся, — отвечает Дрогбар нравоучительно. Ботар-Эль смотрит на него краем глаза и думает, что, как он под бровями прячет всезнающих взгляд, так же в густой бороде таится улыбка, которую можно только услышать. Губ его не видно, и, продолжает мысленно размышлять Ботар-Эль, возможно, он сам помнит, где его рот, лишь потому что иногда вливает туда пиво. — Он тебе не лошадь, — продолжает гном. — Летать на нём могут только эльфийские принцессы не тяжелее кузнечного молота, да и те — только по важным делам по спасению мира. — И полуэльфов, — невесело добавляет Ботар-Эль. — И этих тоже, — кивает Дрогбар важно. — Главное же в том, что таких кабанов, как мы с тобой, он на себе не потащит. — Да я ведь не об этом. Дрогбар только с сомнением хмыкает в ответ на это возражение. Ботар-Эль же украдкой опускает взгляд на свой живот и прикидывает, действительно ли он отъелся до состояния кабана. Гилтиас тем временем оставляет драконов резвиться в небе и, перевоплотившись за долю секунды в грациозного юношу, оказывается рядом. — Чудесно наблюдать, как эльф и гном ведут дружескую беседу, — говорит он и смотрит на них почти с гордостью, будто тренировал друг друга терпеть так же, как молодых драконов — летать. — Мы обсуждали, насколько Ботар-Эль тяжелее среднестатистической эльфийской принцессы, — отвечает Дрогбар, и усмешка снова остаётся где-то в пышных усах. — Зачем? — удивляется Гилтиас. Ботар-Эль раздражённо машет рукой. — Неважно. И обсуждали мы не это. — Как бы то ни было, отрадно видеть здесь вас обоих, — продолжает Гилтиас. — Эльфы после долгого затворничества с трудом находят общий язык с людьми, не говоря уж о гномах с Ксентарона. Им будет проще наладить старые связи, если они увидят, что их вернувшийся герой дружен с королём гномов. Дрогбар бурчит что-то про высокомерных эльфийских князьков, но дружбу не оспаривает. Ботар-Эль хочет сделать это за него, но задумывается, и момент уходит. Задумывается о том, как не более трёх дней назад спорил с Дрогбаром до хрипоты как раз об «эльфийских князьках» и прочих его пренебрежительных комментариях, доказывал, что эльфы прекраснее и мудрее всех прочих рас (кроме, может, драконов, с драконами они равны) и относиться к ним нужно с должным уважением. А когда аргументы закончились и голос начал хрипеть, в дело пошло оружие. Остановились они, раскрасневшиеся и запыхавшиеся, с топором у шеи — Ботар-Эль, с кинжалом у сердца — Дрогбар. Оружие было окровавленным: у гнома была рассечена скула, у эльфа глубокий порез пересекал плечо. Они замерли, потом Дрогбар покачал головой, глухо усмехнулся и, обтерев лезвие топора, отложил его в сторону. Ярость спала, и выглядело это уже не так благородно, как Ботар-Эль представлял себе секундами ранее. — Я ничего не расскажу, если ты не расскажешь, — пообещал Дрогбар. — Особенно Гилтиасу, — добавил Ботар-Эль. Думалось, что дракон не одобрит ни слова, что они оба успели сказать. — Решено, — кивнул Дрогбар и удивлённо стёр кровь с лица, будто только сейчас её заметил. — Подлатаем тебя, и по пиву? — Только не тёмное, я второй раз не выдержу, — попросил Ботар-Эль. Рука начинала болеть всё сильнее. Дрогбар хмыкнул. — Светлый эль есть, с травами какими-то. Кажется, на радостях от весны туда даже цветов каких засунули. — Попробуем, — пообещал Ботар-Эль. Потом, выдохшийся, с перевязанным плечом, после кружки золотого эля, пахнувшего базиликом, он думал, что пить с гномом не так уж плохо, как казалось, да и сам Дрогбар, делившийся непрошенными познаниями в пивоварении, был вполне терпим. В свои слова о превосходстве эльфов верилось больше по привычке, а сейчас, рядом с Гилтиасом верить в них и вовсе не хотелось. Никакое высокомерие не ровняло эльфов с прекрасными созданиями, парящими в небесах (двое драконов запутались в своих хвостах и, вместо того чтобы распутываться, кусали друг друга за лапы, но даже это восхищения не уменьшало). — Что ж, — выдёргивает Ботар-Эля из раздумий голос Гилтиаса. — Я рад, что у Энии и Ксентарона есть шанс снова наладить контакт друг с другом. Пока Дрогбар дальше сетует на эльфов и их привычки, Ботар-Эль думает с ноткой сочувствия, что перестать быть хранителем судьбы двух планет, какой титул Гилтиасу однажды вручили, совсем не просто. Если он вообще этого хочет.

***

— Не думал, что это так трудно, — говорит Дрогбар и с уважением поглядывает на Гилтиаса. Юные драконы учатся менять форму, но получается это не у всех и не всегда так, как хотелось. Поэтому рядом с Гилтиасом, превратившимся в орла за долю секунды, кружат птицы с драконьими хвастами и драконы в перьях. Кто-то не решается превратиться вовсе, остаётся собой и греется на солнышке. — Первый раз всё трудно, — отвечает им орёл знакомым голосом, и Ботар-Эль уверен, что Дрогбару это странно ровно столько же, сколь и ему самому. — Вспомни свою первую работу в кузнице. — Такое лучше не вспоминать, — хмыкает Дрогбар понимающе. — А это не больно? — спрашивает Ботар-Эль осторожно. Существа с птичьим клювом и хвостом рептилии, покрытые чешуёй и перьями одновременно, выглядят неестественно, и само собой думается, что они должны страдать. Орёл смотрит на него внимательным глазом и перевоплощается в привычного юношу (Ботар-Эль мысленно выдыхает, потому что обращаться с птицей было на самом деле не очень здорово). Гилтиас задумчиво касается своих ушей, понимает, что одно из них забыл сделать заострённым, но решает не исправлять. — Не больно, — отвечает он. — Хотя непривычно и первый раз страшно как раз потому, что боишься боли. Взрослые легко и быстро это делают и убеждают, что ничего не почувствуешь, но всё равно страшно. Представляешь, как кости перестраиваются и всё остальное меняется, и пробовать не хочется. Дрогбар передёргивает плечами. — Но на самом деле никакой боли нет, — успокаивает Гилтиас, — и, когда это понимаешь, то начинаешь превращаться во всё подряд, пока не надоест. Главное, опыт и хорошая концентрация. Когда драконы уснули, я часто принимал облик разных существ, просто чтобы разнообразить себе жизнь. Мир сильно отличается, когда ты мышь и когда ты великан. — Кажется, для тебя это были довольно скучные сотни лет, — замечает Ботар-Эль с лёгким удивлением: скука — не то, что первым приходит на ум при мысли об охране своего народа. Гилтиас пожимает плечами. — Можно и так сказать. Конечно, я наблюдал за событиями вокруг, но ни во что не вмешивался. До прихода Дезмонда мне ничего было делать. — И снова Дезмонд, — вздыхает Ботар-Эль недовольно. — Почему, о чём бы ни шла речь, о нём вспоминают так часто? — Не скажу за других, но я считаю его своим другом, — отзывается Гилтиас, и все чувствуют скрытое предупреждение в его голосе, — а о друзьях принято часто вспоминать. — Знаю, — кивает Ботар-Эль и признаётся нехотя: — Но каждый раз, как я о нём слышу, я всё меньше уверен, что хочу возвращаться домой. Не знаю даже, дом ли это теперь, когда его трон готовится занять наполовину человек. Гилтиас ободряюще улыбается. — Уверен, всё будет не так уж плохо, если ты решишь вернуться. В конце концов, совсем недавно ты не мог представить, что будешь проводить время с гномами, а теперь дружишь с Дрогбаром. Так что я оставляю за собой право надеяться, что два энийских героя сумеют найти общий язык — хотя бы ради своей страны. — К тому же Дезмонд тоже предпочитает светлый эль, — добавляет Дрогбар, довольный данным советом. Напиться с полукровкой, чтобы подружиться с ним, — отвратительная идея, думает Ботар-Эль безрадостно, но что ещё ожидать от гнома.

***

Ещё невылупившиеся яйца драконов лежат в пещере у жерла дремлющего вулкана. Камни там раскалены, и кажется, что можно услышать, как течёт магма под ногами. Только драконы могут чувствовать себя там хорошо. Ботар-Эль оставляет всё, кроме тонкой рубашки и штанов, на входе, но обливается потом ещё на подходе к пещере и, досадуя на открывшуюся слабость, думает, что скоро упадёт в обморок. Он бы вовсе сюда не пошёл, но ему нужно сказать Гилтиасу, что он возвращается в Энию, а его — как сообщили — можно найти здесь. До самой пещеры Ботар-Эль доходит на чистом упрямстве. Воздух такой горячий, будто вдыхаешь само солнце, лёгкие горят, как и стопы, которые подошвы сапог от жара камней едва ли защищают. Кладки яиц тускло мерцают и в огненной полутьме пещеры отливают красным. Почти зловеще. Сквозь пот, заливающий глаза, Ботар-Эль смутно видит массивную фигуру дракона, лежащего в глубине, но Гилтиас в образе юноши стоит почти у входа. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он, почувствовав чужое присутствие. — Я искал тебя, — успевает ответить Ботар-Эль, прежде чем перед глазами начинают роиться жирные чёрные пятна. Хотя органы чувств отказываются его слушаться, у него остаются блеклые воспоминания о том, как Гилтиас, запрокинув его руку себе через плечо и поддерживая за пояс, быстро тащит его к выходу. На свежем воздухе становится легче. Зрение возвращается, в ушах скоро перестаёт шуметь, и дышать можно полной грудью без страха сжечь лёгкие. — Мог бы и снаружи подождать, — заявляет Гилтиас с укором и присаживается рядом. — Мог бы, — соглашается Ботар-Эль. — Я не думал, что там так жарко. — Драконы не вылупятся при меньшей температуре, — поясняет Гилтиас. — Так зачем ты меня искал? — Хотел попрощаться, прежде чем я отправлюсь домой. — Наконец-то! — Гилтиас смеётся, увидев почти возмущённое выражение лица Ботар-Эля, и неловко добавляет: — Не пойми неправильно, мне нравится твоё общество, жду в гости в любое время, но я начинал опасаться, что ты так и не решишься вернуться. Догадываюсь, что дело не только в Дезмонде и изменившихся порядках, но так или иначе тебе придётся встретиться с воспоминаниями и старыми тревогами, которые они приносят. Ботар-Эль кивает и в глаза не смотрит. Он со многим уже успел смириться, но мудрец, выглядящий как совсем юный эльф, всё ещё сбивает с толку. — А что ты здесь делал? — спрашивает Ботар-Эль в ответ. — Смотрел, сколько ещё работы с детьми тебе предстоит? Это произносится в шутку, но Гилтиас вздыхает очень печально, и становится отчего-то неловко. Он смотрит на Ботар-Эля оценивающе и что-то для себя решает. — Я пришёл проверить, что всё в порядке, — говорит Гилтиас, и Ботар-Эль понимает, что с воспоминаниями и тревогами тут борется не он один. — Я стараюсь отучаться от этой привычки, в мирное время в ней необходимости нет, но иногда я не выдерживаю и прихожу сюда. — Почему? — спрашивает Ботар-Эль тихо. — Это из-за чего-то, что произошло во время сна? — До, — коротко произносит Гилтиас. — Когда ты спрашивал, почему меня сделали хранителем, Дрогбар не рассказал тебе? После того как я ушёл? — Нет. — Ботар-Эль чуть хмурится, вспоминая, что гном вообще в тот вечер говорил. Странная его фраза снова приходит на ум. — Он сказал только, что ты любишь мелких, если я правильно помню. Что бы это ни значило. Я не стал уточнять. Гилтиас хмыкает отстранённо. — Интересно он это сформулировал. В целом верно. Видишь ли, — продолжает он, глядя прямо на солнце и не щурясь, — я сам вызвался стать хранителем. Я уже давно знал, что мне это предстоит, зеркало в башне Стража Времени показало мне это. В каком-то смысле это было предрешено, и я с этой мыслью смирился, но, когда пришло время принимать решение, вела меня не только судьба. — Гилтиас вздыхает и молчит так долго, что Ботар-Эль думает, он не станет договаривать, но тот только собирается с мыслями для следующего рассказа: — До того, как драконы погрузились в сон, у нас уже были неприятные встречи с синими драконами и первыми, ещё слабыми демонами Минатрикс. Иногда они заканчивались шипением и взаимными оскорблениями, иногда дело доходило до драк, но ничего серьёзнее разорванного крыла не случалось. Пока однажды они не нашли пещеру с детёнышами. Она была в отдалении от нашего основного жилища и не очень глубоко в скале. Родители думали, их защитит горный лабиринт, и какое-то время так оно и было. Пока демоны Минатрикс не отрастили крылья. Ботар-Эля начинает тошнить — то ли от перенесённой жары, то ли от жуткого осознания, что будет дальше. — Родители выжили в тот день, но дети — нет. Они убили тех детёнышей, что уже успели вылупиться, и разбили яйца, все до одного. Мы обыскали каждый угол, проверили каждую скорлупку, но никого из детей в живых не осталось. — Гилтиас всё ещё смотрит на солнце и поджимает губы, на его лицо опускает тень настолько глубокая, что чистый золотой свет не может её рассеять. — Я слишком хорошо запомнил тогда расколотые яйца, ужас и непонимание в глазках дракончиков, которым уже не суждено было испытать что-то кроме, и чьё-то крошечное оторванное крыло. Это было общей трагедией, а я, как заметил Дрогбар, к тому же всегда любил детей. Я не смог бы уснуть хоть тысячу раз волшебным сном после того, что я увидел. Мне было больно, и ещё больше мне было страшно, что я проснусь через сотни лет и снова увижу разбитые яйца. Поэтому я остался их сторожить, поэтому я прихожу сюда, чтобы убедиться, что они целы и что в безопасности те, кто вылупится из них. — А что случилось с родителями тех, первых? — спрашивает Ботар-Эль глухо. Картину из краткого рассказа Гилтиаса он представляет слишком красочно и ярко, воображение преподносит ему эльфийских младенцев и бесконечные варианты «если бы на его месте был ты». Слеза по щеке проносится так быстро, что Ботар-Эль её не замечает. — Скажу так: надеюсь, тебе никогда не придётся встретить обезумевших от горя драконов, — мрачно отвечает Гилтиас. — Мне жаль, я не стал бы спрашивать, если б знал, что услышу, — качает головой Ботар-Эль. — Верно, зачем спрашивать о том, что уже знаешь? — пусть ещё печально и устало, но Гилтиас улыбается. — Хорошей тебе дороги. Я чувствую, что твой дом окажется гостеприимнее, чем ты опасаешься, поэтому пусть попутный ветер наполняет твои крылья. — Да хранят тебя боги, друг мой, — отвечает на это Ботар-Эль и чуть кланяется. Называть кого-то другом оказывается приятно. Так же, как и называть так Дрогбара. Гномы дают Ботар-Элю в дорогу несколько бочонков светлого эля, который их король гордо называет примирительным — его они пили после своей позорной драки. Как он будет его тащить, гномов не интересует. — Мы оставили себе немного про запас, — сообщает Дрогбар, — но вообще слишком много в нём всякой травы. А тебе пригодится в налаживании контактов. Ботар-Эль усмехается и благодарит. Потом задумывается и обещает, вполне искренне: — Если буду в ваших краях, обязательно загляну и помогу избавиться от остатков. — Будем с нетерпением ждать, — звучит такой же искренний ответ. Если Ботар-Эль правильно понимает гномье «немного» в отношении пива, его ждёт целый небольшой погреб. А это значит — очень много поводов заглянуть в гости.