***
На остальное гениям просто плевать. Так думала Дон. Хотя нет. Гению сложно оставаться гением, когда он думает. Ибо вслед мысли всегда непрошено лезет сомнение. Другое дело — когда ты убежден. Там хоть лоб разбей! Вот убедил ты себя, что рожден оставить в этом бренном мире свой «маленький» с Тихий океан след — и вот уже мчишь по жизни, дабы дернуть цель за хвост с таким чувством, с каким Наннан дергает шторы, когда в ужасе карабкается повыше от разъяренной кошачьими проказами Юбин. Ах да, Юбин… Потому Дон и говорит о себе в прошедшем времени — когда она там что-то дум… была убеждена, да. Чем живешь — то под ноги вечно и лезет. Дон решила, что будет жить киноиндустрией. Ну, с бóльшей вероятностью за нее это решили задатки, потому что работа эта — воистину! — доводит ее до самого глубокого душевного оргазма (или, говоря культурнее — экстаза, катарсиса, — дзена, в конце концов!) — но что эти ваши «задатки» без волевого усилия!.. Поэтому Дон предпочла остановиться на том, что все-таки решила. Решила, зажила — и «под ноги» попалась она. Дон — режиссер. Юбин — сценарист. И душа Дон трепещет так, как не трепещет крыса перед смертельной опасностью, когда ее (то есть Дон) умелые руки до помешательства бережно и любовно дробят Юбиновы гениальные идеи, сухим текстом изложенные в заветных 120 страницах, — на мелкие, до скрупулезности ювелира проработанные детали. Вместе они породили шедевр. Однажды. А потом, совершенно случайно, Дон осознала, что впустила в свою жизнь человека. С виду грозного, как Рок, стойкого, как скала, спокойного, как морское дно в Марианской впадине — истинного гения. В тени она, укрытая от бесстыже-любопытных глаз общества и Доновой надменности, — мягче плюшевой игрушки, живее самого харизматичного актера и честнее любого расчета. И только для Дон, только в ее цепких руках, в ее тягучей и жадной тени она — что-то не выразимое ни в двух, ни в двухстах, ни даже в двух тысячах словах. Что-то, доводящее до слез и навязчивого — почти животного — желания прижать покрепче и не отпускать. Дон никогда не напишет о ней такого и уж тем более — не скажет.***
Вместо этого она решает поиграть. Пальцы жадно и бесстыже громко скачут по клавишам. Макбук тонкой пластиной ревниво поглядывает со стола.Неверный пароль. Попробуйте еще раз.
Да Господи Боже! Что она там такое поставила, что самой Дон — мессии современной гениальности — не хватает извилин догадаться?! Глаза поймали недовольный взгляд макбука. Ну что она может ему сказать? Прости, дорогой, на тебя, конечно, можно поставить ворд и создать безымянный «документ микрософт» — но Юбин туда в жизни не посмотрит? Она слишком честная и благородная для таких низких и подлых вещей. Не то что смелая и беспринципная Дон. Совершенно неожиданно — так, что Дон даже подскочила в ужасе и восторге, — экран блокировки сменился меланхоличной палитрой пастельной радуги, на которой, как на мягком теплом коврике, распласталась вразнобой кучка ярлыков, папок да вордовских черновиков. Именованных — к величайшему удивлению Дон — самой бескультурной бескультурщиной, которую можно только придумать… Что ж, хоть это радует. Порой Дон, совсем невзначай, задумывается — а думать вредно, — что не достойна такой прекрасной девушки. Да, они, конечно, регулярно подбешивают друг друга, но что все эти мелочи!.. Нормального человека они бы злили. А в Дон — распаляют азарт. Правда, не как у психов или взрослых детей — подливать масла в огонь, а почему-то наоборот — работать над ошибками… После того, как от души поорет на Юбин, конечно же. В любом случае, весьма приятно узреть такое полотнище вопреки Доновым представлениям о загадочном рабочем столе эйсуса… Кхем! Собственно, зачем она его открыла? Ах да, ее же разбудила гениальная идея! Настолько гениальная, что вынудила хозяйку пожертвовать сном, пойти по преступной дорожке и нагло нарушить чужие — не абы какие, а своей возлюбленной! — границы… Дон ни в коем случае не сценарист. Но со сценариями работает. А посему, когда палец нажимает знакомую до боли ПКМ и пред глазами рождается оно — безымянное «Документ Microsoft Word», — Дон, сгорая в сладком предвкушении, слишком громко для своего невозмутимого образа щелкает «Открыть»… И забывается при первом же: ИНТ. НАША КВАРТИРА — ВЕЧЕР***
Дверная ручка щелкает, когда в окно меланхолично, с полным пониманием этого глупого и бестолкового мира глядит вечной жаровней закат. Дон любит закаты. Они, как правило, колоритные. Теплота их алости приятным парадоксом вальсирует с холодом осенних вечеров. И они всегда ненавязчивы. На них можно обратить внимание — и подивиться. Рассветы же всегда режут веки, с такой страстью, таким азартом — что приходится либо зарываться в подушку, либо с постыдным поражением вставать. Рассветы не распаляют предвкушения ночи. Они только пинают в ненавистный день. Который оказался таковым — когда Дон влюбилась в Юбин сильнее, чем в свою работу. В кухню, устало шлепая тапочками, заваливается Юбин. Дон споласкивает посуду, глаза ловят Юбиновы. Под ними — темные мешочки, как у панды, вид поникший, лицо на редкость пустое. Зрачки без интереса бегают по Доновым кулинарным шедеврам: удон, роллы, запеченная курица… — Я в душ. Всего на мгновенье в сердце тупенькой, ржавенькой — да все же иглой — ткнулась вина. Юбин выглядит уставшей. Очень. И что оно ей — когда доползет до ноута и увидит Доновы каракули?.. Дон ощутила себя ребенком, который знал, что расстроит родителей, но все равно сотворил какую-то дичайшую херню. Причем весьма хорошо подозревая, что после — непременно будет терзаться в муках совести… Еда неизбежно стынет на столе — как и летит время, шумит вода через стенку и жалятся хищным роем в Доновой голове мысли. Накладывать ей поесть или убирать в холодильник? Черт, в конце концов, Дон же не проебала весь день за тупыми развлекушками! Ребенок поигрался часа полтора от силы — и на смену пришел закаленный жизнью, ответственный взрослый, что и дом в порядок привел, и пожрать приготовил и даже успел поработать работу… Так какого хрена Дон чувствует себя последним дерьмом на планете? А вот нинаааада чужие вешчи брать… Соблазн по-бырому открыть эйсус и все, пока Юбин моется, тихонько удалить клюет сердце, как чертов стервятник — то слабенько, на пробу, то жадно так, что Дон готова прямо сейчас ворваться к Юбин — и каяться, каяться, каяться… Ноги бесшумно несут в спальню, глаза в панике ищут эйсус… И находят лишь макбук. Блять! Дон в панике хлопает себя по щекам. Горят — мать их! Как и вся Донова наглая уверенность в своих определенно — тут уж не отмажешься — грязных действиях. Ладно… Ладно. Как взрослый человек, она примет удар и попросит прощения. Или все же попробует отмазаться — на худой конец… Вода стихла. Раньше Дон удивлялась — как Юбин умудряется брать ноут с собой в ванную? Более того — реально его включать и что-то в нем делать. Более, чем более того — все это делать не в теплой мирной водичке, а под хреновой струей холодного душа. Сейчас Дон лишь боится. Сама не понимая толком — чего. Прогремели дверцы кабинки. Дон сглотнула. Зашуршало полотенце. Дон бесшумно присела на кровать. Хлопнул, встряхнувшись, халат. Дон впилась глазами в дверь. Щелкнул замок. Яркий свет лампы вывалился на мрачный коридор. В ее глаза впилась тягучая бездна чужих. Тело прострелило холодом, Дон замерла беспомощным котенком. Будь у нее ушки — она бы прижала их, как Наннан. Которой очень повезло так вовремя куда-то пропасть. Щеки Юбин — всегда пухловатые, когда она делает ими хоть какое-то движение, и сейчас — почти идеально ровные, без эмоций, — переливаются блеклым румянцем. Скорее — от душа. Вслед ледяной воде Юбин всегда включает горячую — контрастный душ, она говорит, приводит ее в чувство. Что бы сейчас привело в чувство Дон… — Занимательное чтиво. Дон словно окатили кипятком. Юбин невозмутимо закрыла дверь. Нырнула в спальню. Аккуратно положила эйсус на место. — Тебе зашло дешевое порно? — колко выдавила Дон. Совесть совестью, но лицо ее ничего больше смущения не выдаст. И это она минуту назад обещала по-взрослому извиниться… Юбин пожала плечами. Подошла к Дон. Наклонилась — так близко, что перехватило дыхание, и Дон осталась существовать лишь на дыхании Юбин. Горячем. Тихом. Издевательски ровном. — Ты же хотела, чтобы зашло? — скорее утверждением. Хотела. Очень хотела. Не думала только — что под конец сгорю со стыда… Подбородок нежно поймали горячие, размякшие от воды пальцы. Глаза темной пучиной глядят… Угрожающе требовательно. Дон спрятала всю неловкость за наглой широкой лыбой: — Конечно. Была ни была. Она уже сделала то, что сделала. Юбин — как и следовало — прочла. — Очень хорошо, — пролепетала она, и Дон от ее мягкого мурчания рвано выдохнула прямо ей в губы. Глаза поймали, как по нижней юрко пробежал язык. Все в Дон сразу рухнуло, ослабло — до такой степени, что она вот-вот жалким желе скатится прямо к Юбиновым ногам! Вместо этого — обжигается о влажные губы, снова и снова, поддается чужому языку — и задыхается, ей мало, чертовски мало! — хотя после проделок своих не заслуживает и этого. Руки обвивают чужую талию, крепко и жадно, тянут к себе. Юбин поддается. Доновы бедра подрагивают от приятной тяжести и сырого тепла чужого тела, разум вопит от одной только мысли, что под халатом у Юбин ничего нет. Кроме желанного, разумеется. И Дон сгорает во всем этом каждый раз — как в первый. И леденеет в удивлении и восторге — когда Юбин с непривычной силой припечатывает ее к кровати. — Знаешь, что меня завело в твоей работе больше всего? — горячим выдохом прямо в ухо, разлетаясь по Донову телу горячей болезненной волной. — И что же? — Когда я подумала, — чужие губы скользнули к шее, — как это будет выглядеть, если мы поменяемся ролями. Господи. Дон сейчас сгорит — и не дотла, а до эфемерных искорок — вся! Чужая ладонь впечаталась в грудь — и тело обдало противным холодом. Юбин возвысилась над ней, сырые пряди лиловым серебром упали на Доново лицо, вынуждая глядеть в зеркально чистое — жалкое отражение себя в дегте чужих зрачков. — Что там было в начале?.. Дон не поняла: вопрос это или сарказм. Приоткрыла рот — и Юбин ровно и безжалостно продолжила: — Ах, да, щечки. Последнее слетело колючим хлыстом по Доновым ушам. Она так и написала в сценарии. «Щечки» Похоже, утром — явно под коварным влиянием рассвета — она с детским энтузиазмом рыла себе могилу. — «Нежит щечки»… И что же мне с ними делать? Погладить, пощипать… — глаза ее беспощадно холодно сверлят Доновы. — Или, может, покусать? Все сразу. Дон бы сделала все сразу — и на следующее утро на Юбиновом прекрасном лице не осталось бы и следа. Ох, она бы сделала. Но делают с ней. Юбин угрожающе резко припала к щекам — и Дон от испугу зажмурилась. Но вопреки ожидаемому — нежные поцелуи на них. Кошмарно легкие, но влажные, ловко убегают от жадных Доновых губ, каждый раз, когда они пытаются поймать Юбиновы. Пытка! И когда поймать невзначай получилось — Дон вздрогнула от боли в нижней губе. — Эй, мне завтра на работу! — Закрасишь, — цапнула за губу сильнее. Оно как. Дон натворила за сегодня достаточно, чтобы такое заслужить, но отсиживаться — не в ее духе. Потому, нагло ухмыльнувшись, цапнула в ответ. И поперхнулась от чужой ладони на горле. — Ты правда мечтаешь меня придушить? — выдохнула в покусанные губы Юбин. — Как жестоко… Дальше по сценарию Дон прописала именно это. И вовсе не из маниакальных побуждений! Просто Юбинова шея такая притягательная… Хотя бы коснуться рукой, но без контекста для Доновой гордости — слишком просто и глупо. А так… У них есть сценарий! И чужие тонкие пальцы на шее вдруг ощущаются так правильно и завораживающе — что Дон всецело мирится со своим положением и даже радуется, что Юбин все-таки прочла. Ладонь бессознательно легла на чужую — и нажала. — Что же ты скромничаешь, милая? Если бы я узнала, что меня хотят придушить — не церемонилась бы. — Я не ты, — насмешливым рыком. Назло Дон Юбинова рука легко соскользнула с горла — и принялась рутинно, без ласк, задирать футболку. — Поднимайся давай, — дернула небрежно краем футболки, — мне надо снять. — Этого не было в сценарии, — обиженно протянула Дон и нарочно прижалась к кровати. — В моем сценарии тоже не было — даже малейшего представления, — что самый близкий мне человек будет рыться в моих вещах. И с этими словами — холодными да острыми, как сталь, — Юбинова рука нырнула под футболку. Дон рвано выдохнула. И довольно ухмыльнулась, потому что в Юбиновом голосе — ни нотки обиды или осуждения. Ох, ее накажут. Разумеется. Но не тем, чего Дон боялась больше всего. Наоборот. — И каким же чудом я все еще сижу здесь и нахожу силы что-то с тобой делать? — рука медленно и сильно сжала грудь. — Любишь, наверное, — усмехнулась Дон, скрывая стон. Пальцы от напряжения крепко сжали простыню. — Твою оригинальность — определенно. Юбин задрала футболку и прильнула губами к животу. Дон всхлипнула, пальцы оторвались от простыни и жадно впились в чужие волосы. Черт, как она все-таки эту женщину обожает! Как бы холодна и уравновешенна Юбин ни была — всегда в ней мягким огоньком танцует что-то греющее душу, бесконечно живое. Такое нежное — что даже сейчас Юбин снисходительно продолжает их игру, не бросаясь в мстительную издевку. Хотя имеет полное право. Но заместо — лишь поддразнивает. И от такого Дон готова заплакать. И обязательно заплачет. Только не сейчас. Чужие пальцы ловко цепляют резинку штанов. Медленно тянут вниз. — Лучше бы ты ждала меня в халате, как в твоем глупом сценарии, — севшим голосом прохрипела Юбин в мягкую кожу бедра. — Мне нравится, когда ты меня раздеваешь, — простонала Дон в пойманную блуждающей по кровати рукой подушку. Сценарий уже давно вылетел из головы. Она занята другим. Юбин усмехнулась прямо там. — Что же тогда не дала снять футболку? — Займи уже свой рот другим, пожалуйста! — слезно проскулила Дон, подрагивая. — Я не могу, — хихикнула наигранно Юбин, и все же руки покорно стянули трусы. И Дон выгнулась, когда горячие поцелуи наконец, оказались в нужном месте. Юбин впилась пальцами в бедра — с силой, с чувством — так, как хотела сжать ее бедра в своем сценарии Дон. Будут синяки. Что ж, их проще скрыть, чем распухшие губы. Об этом она подумает потом. А сейчас в голове — лишь горячая пульсация по всему телу, сырость чужих волос меж слабеющих от напряжения пальцев, и умелый, желанный язык внутри. А еще — душевно искреннее — из самого темного и перепрятанного за тысячей масок уголка в сердце: Я люблю тебя. Чертовски люблю. Внутри горячей волной проносится оргазм. Тело мякнет и рваное частое дыхание медленно выравнивается. Матрас проминается под тяжестью чужих рук, на плечо ложится, нежась о вспотевшую кожу, сырая голова. Пальцы развязали пояс, прижали Дон к мокрому голому телу и спрятали под мягкостью халата. Дон обняла желанную талию, прижала к себе и зарылась в чужое плечо. — Спасибо, — тихим шепотом. — Тебе спасибо. Я так устала сегодня, что была готова грустно плюхнуться в кровать и уснуть. Ты как всегда вытащила меня — и весьма необычным образом. — Прости. Не сдержалась. — Мне понравилось. Удивительно, но я ничуть не обиделась, когда поняла, что ты лазила ко мне в ноутбук. Очевидно, моей извращенной натуре такое нравится. — Моей тоже, — хихикнула Дон, и нежно потерлась носом о плечо. — До жалкого писка. — Я заметила, хех. — День выдался тяжелым? — Да. У нас горят дедлайны, а продюсер ни с того ни с сего решил внести значительные коррективы в сюжет, хотя я уже полностью его прописала — четко по ТЗ и отдельным пожеланиям, как говорится. Кошмар, короче. Он, как американские горки — ей-богу!.. Юбиново недовольство перебило голодное урчание. — Ты ничего не ела. — С твоими кулинарными шедеврами это легко исправить. Дон самодовольно хмыкнула. — Знаю. Ладно, иди, я оденусь и присоединюсь. И когда Юбин неохотно — и все же послушно — двинула на кухню, с широченной лыбой добавила: — Пусть твой продюсер пососет — ты все равно сделаешь ему шедевр, за который он обречен отвалить тебе небывалые бабки! — Хах, обязательно! Ох, бля… — донеслось уже из кухни. Дон подскочила, резво натянув штаны, залетела к Юбин. — Ебать… — все, на что хватило ее словарного запаса, когда глаза столкнулись с перепуганными кошачьими. Наннан — вся мордашка в жиру — медленно шагнула от курицы, и ринулась что есть мочи в спальню. Юбин застыла. А потом зловеще-медленно обернулась к Дон: — Я когда-нибудь выселю твою кошку к чертям.