***
“ Если ты так хочешь, давай встретимся. На том же месте через десять лет. На том же месте, где мы познакомились,” — кажется, что он шутит, насмехается надо мной, но верить всё равно хочется. Десять лет прошло. Не знаю, откуда мне это известно, да и не важно. Важно вообще лишь одно – успеть. Я точно знаю, что он меня ждать не станет. “… давай встретимся. На том же месте через десять лет. Там, где мы познакомились”. В лицее мы познакомились. Кажется, что только там я себе друзей находить мог. “На том же месте через десять лет”. Десять лет прошло. Не знаю, откуда мне это известно, да и не важно. “На том же месте через десять лет”. Десять лет прошло. Я почти на том же месте. Я почти рядом с лицеем. “На том же месте через десять лет”.***
На лестнице стоит девочка лет десяти — с трудом могу понять, что она тут делает — держится за перила обеими руками и так сильно сжимает, что через просветы бинтов видны белые полосы. Смотрит на ступеньки перед собой, по крайней мере голову наклоняет вперед, ждёт чего-то, не двигается совсем. Глаза ее за волосами светлыми, хоть и в косички завязанными, прячутся. Прямо рядом с ней прохожу, а она поворачивает голову резко, хруст даже слышится, и пристально рассматривать начинает, а потом как закричит: — Гавриил! Господи, спасибо тебе. Правда ведь, ты это? Кончики губ взметаются вверх, и ещё пару секунд назад серьезное лицо её становится слишком спокойным. И каким-то слишком знакомым. И ведь как же иначе! Фомас это. И, вероятно, заметив осознание на моем лице, мне на шею бросается с радостными возгласами. А я только и могу ответить: — П-привет... а ты… изменился. Меня отпускают, Фомас делает шаг назад. — Пф… а как же иначе! Если уж доведётся тебе переродиться, ты тоже как сейчас выглядеть не будешь, — говорит он так, как будто и не прошло десять лет, как будто только вчера виделись. — Это я и без объяснений понимаю. — Ага, понимать понимаешь, а принять не можешь. — Вот испытаю всю тяжесть перерождения и приму. — Вспомнить не сможешь. Памяти лишишься, у вас, у людей, так всегда бывает, — сказав это, Фомас почти складывается пополам, а потом падает на лестницу, усаживаясь на одной ступеньке поудобнее. А потом, наклонив голову, принимается выжидающе смотреть на меня, заставляя сесть рядом. Кажется, что тут нет никого больше, совершенно. Ничего и никого, кроме лестницы, почему-то почерневших деревьев, где-то в стороне стоящих, пары скамеек, двадцати осьми ступенек, двадцати пальцев, четырех пар глаз, осьм… — … Ненавидит. Но это вам, как я заметил, и не мешает особо, как живете-то, а! Получше нас уж точно. На земле всё равно лучше, кто бы там что ни говорил. Тут и веселее, и интереснее. Да и личностей неоднозначных больше раз в двести! — всё продолжает Фомас, даже не проверяя, слушаю ли я. Если честно, так происходило всегда. Ему просто нужно было постоянно о чем-то говорить, иногда повторять одно и то же по семь раз, и уж не важно было, слушает его кто-то иль он в пустоту говорит, а всё лишь потому, что не желал он оставаться наедине с мыслями человеческими. Он часто говорил, что это почти единственное, что ему мешало жить спокойно на земле. — … Страдаем, в частности, лишь от того, что правильные слишком. Да и за грехи нас всегда сильнее, чем вас, наказывают. Вот, казалось бы, Бог вас недолюбливает, а по итогу? Это нас низвергают только за неудобные вопросы, за то, что мы начинаем задумываться о том, что весь этот мир какой-то неправильный, а вы можете даже человека убить и всё равно по итогу в райский сад отправиться, — а иногда Фомас начинает говорить совсем уж глупые вещи, но это ничего, я давно к этому привык, всё-таки… Фомас- ангел. Ангел, слишком сильно заинтересовавшийся людьми. Настолько сильно, что несколько тысяч лет назад он, по собственному желанию, решил покинуть небеса и отправиться на землю. И всё лишь ради людей! Ангел. Когда узнал об этом, уже и не вспомню. Но уж уверен, я выглядел так же удивленно, как и вы сейчас, а может, и ещё сильнее. Но это была ещё совсем чепуха. В какой-то из дней Фомас сказал, что больше не может оставаться в этом времени, что сосуд уже слишком стар, так что пришло время нам попрощаться. И это произошло ровно десять лет назад. Это я помню гораздо лучше, чем то, что происходило уже после. —… Как поздно всё-таки встретились... — Ты сам предложил через десять лет. — Конечно, это я помню. Но, как думаешь, откуда мне было знать, что к этому времени новое тело совсем уж износится? Кто же знал, что в этот раз всё-так неудачно сложится. С большим трудом я могу сейчас сохранять тело в нормальном состоянии и не давать ему разложиться, — он пожал плечами, как будто это всё было очевидно даже ребенку пятилетнему, но уж не так это, в этом я уверен. — Не позволять разлагаться? — Конечно, а как ина…, — он запнулся, повернулся ко мне и виновато улыбнулся, — ой, прости-прости, ты же не знаешь, скорее всего. Известно ли тебе, друг мой, что такие, как я, не имеют собственного физического тела? Это чуть ли не самая большая проблема. Казалось бы, оно нам и не нужно, но не может дух бесплотный с человеком разговаривать. И вот задумайся, как наставлять людей на путь истинный, если даже заговаривать нельзя? Вот и приходится использовать тела человеческие. Но, сам подумай, не вытеснять же сознание ещё живого человека! Так и получается, что приходится использовать тела, ещё не мертвые, но душой покинутые. Только вот приходится тратить слишком много энергии на поддержание в достойном виде, и с каждым годом это всё сложнее. Да ты и сам наверняка видишь, что я уже не справляюсь, — вижу. Вижу слишком хорошо, чтобы не не обратить на это внимание, но… — Но разве ничего нельзя сделать? — Нет, друг мой. Всё уже решено. Ещё позавчера. Сегодня мой последний день здесь. — Да как же это так… — Кто ж знает! Но ничего не поделаешь, — Фомас вдруг вскакивает и протягивает мне руку, улыбаясь ещё шире, чем раньше, и мне начинает казаться, что он светится, ну а как иначе… — Поднимайся. Уже пора мне идти, да и тебя, уверен, дома ждет Мария Степановна. Как она поживает, кстати? Хорошо ли всё? Здорова ли? А как дела у… Он всё продолжает говорить. А я не мешаю. Перестаю слушать, хватаю его за руку только и сжимаю, похоже, слишком крепко, так, что Фомас даже ойкает недовольно. — И что же получается? Ты не можешь остаться даже на один день подольше? Прошу тебя! — Я-то, может, и могу, но что это изменит? Пройдет день, и ты попросишь меня остаться снова. А уж этого я позволить себе не могу. Ты же знаешь, у меня есть работа. Я должен помогать людям, даровать им счастье… — А я, по-твоему, не человек? — …, — он как-то слишком разочарованно смотрит на меня, молчит тридцать четыре секунды (кто-кто, а я посчитал), а потом тихо отвечает: — Человек, конечно. Но… но не ты один человек, есть и другие... Это время слишком неспокойное, чтобы я мог тратить его на кого-то одного. Прости. Это просто невозможно. Я не могу оставаться здесь дольше. Я отпускаю его руку. Он ждет ещё чего-то, но я молчу, не знаю, что ещё-то можно сказать. А можно ли сказать хоть что-то? Фомас с благодарностью кивает мне: — Спасибо, Гавриил. Пока, может, мы ещё встретимся, когда-нибудь, — отворачивается и, перепрыгнув две ступеньки, ступает на землю. — Встретимся. Конечно. На том же месте через десять лет. На том же месте, где мы познакомились, хорошо?