Мы перестали общаться

      Я столько раз делился желанием придушить тебя объятиями при первой возможности, но когда наконец-то встретил, не посмел. Как же ты сейчас близко, но словно в мире другом — ни коснуться, ни докричаться.       Вокруг все настолько знакомое, почти родное. Люди, разговоры, запахи. Будто и не было ковидной пропасти. Лишь улыбка твоя чуть фальшивее стала, а взгляд — суровее.       Ты чаще, чем обычно, бродишь сам по себе, изредка оценивая взглядом всеобщее веселье. Проплываешь по катку подобно призраку незаметному, и лишь холодок рассеченного ветра выдает твое присутствие. Возможно, я чертовски неправ, и из нас двоих призрак — это я.              Я запечатал воспоминания о нас в глубоком подвале моего разума. В шкатулке для проклятых вещей, с защитными символами.       Мы не рассорились. Не «не сошлись характерами». Мы собирались пройти жизнь, вцепившись друг в друга намертво. Но наше «намертво» оказалось слабовольным, и до нелепости смешным. Уж лучше бы мы разругались до ненависти, изодрали бы нервы в лохмотья. Но вместо этого мы так банально, и так по-глупому — перестали общаться.       Тебе не хватает времени в сутках. Тебе всегда его было недостаточно. Я выкраивал его за двоих. В любую твою свободную минуту я был на связи. Мы думали, это сработает. Были уверены, что уж у нас-то получится. Посмеивались над теми, кто не смог, так самоуверенно. Но мы оказались ничуть не особенными. Мы бодро продержались почти год, а потом свернули куда-то не туда и даже не заметили.       У нас не было «разговора». Мы не расставляли точки над злополучными «i». Мы перестали общаться. Запоздалое осознание конца пришло к каждому. Неотвеченными вызовами. Редкими сообщениями из стандартных: доброе утро, приятных снов. Бесконечные проекты утянули меня подобно водяной воронке. Ты же застрял внутри торнадо из близившейся олимпиады и четверного акселя. Этот прыжок давно оторвал тебя от земли и до сих пор крутит на смертельной высоте, ревностно утаскивая от меня подальше. Мы стали чужими людьми, незнакомыми прежде. Однако произнести это вслух не решаемся до сих пор.              Наша первая встреча, спустя почти три года — репетиция предстоящего шоу. Ты чересчур вовлечен в хореографию вступительного номера. Я старательно контролирую направление взгляда, но иногда он вырывается и упрямо липнет к тебе. Ты делаешь то же самое. Иногда мы сдаемся одновременно. На несколько замерших секунд я вижу в твоих глазах нечто родное, криком зовущее. Ты первым берешь себя в руки — отворачиваешься, ты всегда был сильнее в этом.       Сейчас дело уже не во времени. И уж точно не в расстоянии. Мы так близко — лишь руку протяни, но разъезжаемся по разным сторонам катка. Разбегаемся по углам раздевалки. Мы не хотим точек над «i». Не хотим этого разговора, не прочь обманываться, что все еще принадлежим друг другу. Так по-детски.       Кто-нибудь скажет: «Глупцы!». Или же: «Плохо хотите! Недостаточно любите!» Но мы лишь знаем, что это не работает. Нам не суждено быть вместе ровно настолько, насколько мы подходим друг другу. В юности, мы намеренно закрывали глаза на реальность. Но сейчас нам предельно понятно наше положение, и оно паршивое.       Первый день шоу. Я видел прогон «Real Face» и раньше, но увидев то, что ты сделал сейчас, едва не выругался вслух. Какого дьявола?!       Эта вода на твоем лице… Таком лице. О, я помню это выражение. Я любил высвобождать его, едва касаясь губами под оттянутой резинкой белья. Я не видел его так давно, что стало казаться, ничего и не было между нами, кроме моей лихорадочной фантазии.       Оставшаяся часть программы, каждый твой шаг — словно лезвия полосуют не лед, а мое оцепеневшее тело. Каждый «пинок» приколачивает к стулу. Я не помню смысла чужих моему слуху слов, гремящих под потолком, но в них и нет нужды. Говорить без слов — твоя профессия, ты успешен в ней более, чем кто-либо.              За последний год, будучи не в настроении, ты мог не пустить меня в свой день, отключив телефон, а их, с щенячьей радостью, подпускаешь так близко?!              Не отдышавшись, ты торопишься в раздевалку, показательно отворачиваешься, и я горю яростью за непробиваемо-каменным лицом. Я знаю, что укажи я на это — ты сошлешься на нашу же «безопасность», но я так же знаю, что слова твои окажутся ложью. Ты избегаешь меня. И на твое счастье, я избегаю тебя.       На финальный номер я выхожу с широкой улыбкой и единственной мыслью — зря я приехал. Вот она — последняя «печатная машинка» для совместного сохранения. Начало захватывающего тура — конец красивейшего японского мая. Запоздалое начало неотвратимого конца.              Я покидаю лед, и твои ладони вынужденным шлепком обжигают мои. Ты провожаешь оставшихся фигуристов, а я стою за плотной шторой и с печалью разглядываю пальцы, которые когда-то переплетались с твоими на измятом постельном. Ерошили жесткие волосы, вызывая низкий смех, отличный от того, которым ты смеялся с другими. И когда нервы брали верх, до боли крепко сжимали тебя, напоминая, что ты не один.       Ты срывающимся голосом выкрикиваешь благодарность. Скрывшись за кулисами, невольно находишь меня взглядом и тут же отворачиваешься. Пытаешься отдышаться и тоже разглядываешь свои руки.       В раздевалке мешком с камнями валишься от усталости на скамейку. Я сажусь рядом, смотрю, как беспокойно дрожат ресницы прикрытых век. Поддаюсь порыву и на мгновение дергано прижимаюсь бедром к твоему. Ты не реагируешь. Ты вымотан и одновременно в эйфории от заключительных аплодисментов. Настолько, что мое присутствие столь близко ничуть не волнует тебя. Так было всегда. В пирамиде твоего внимания я навеки занимаю место, не выше второго. Сколько бы ты ни пытался доказать обратное.              Натянутость отношений между нами замечают не только коллеги, но и зрители. Мы пытаемся успокоить любопытных, показать, что дружба никуда не делась. Но максимально профессионально — крайне осторожно для самих себя. Чем только накладываем добавки на злые языки. Да к черту их! То, как ты вчера обнял себя моими руками — определенно стоит пары глупых сплетен.       Для контента мы перекидываемся рядовыми фразами перед камерами, и чувство неуюта, словно сжимающаяся комната, сдавливает меня в прессованный куб. И зачем я только решил посмотреть на то, что вышло? Мы там как неловкие школьники. И отчего-то зеркалим движения друг друга. Словно мы — один располовиненный человек. Идеальный пазл.              Еще с первого дня я прячусь от твоих прокатов, и полностью ухожу в собственные. Это было бы спасением, если бы ни твои фото, вылетающие с сотен тысяч аккаунтов. Мне кажется, купи я черно-белый мобильный с огромными кнопками и без интернета, ты и там высветишься со своим дьявольским стаканом!              В Кобе я изменяю правилу: игнорировать твои личные прогоны. А ты… меняешь программу. Я в космической растерянности. Ты извиваешься на льду, и выброс твоей ноги распиливает меня на две части.       Одна из которых намерена смириться и плюнуть на тебя с высоты взгроможденных друг на друга акселей, что ты напрыгал за жизнь.       Другая — накрыть широченным пледом и утащить в коконе прочь от слюнявых глаз.       Боже правый, что ты творишь?! Предлагаешь свою душу всему миру столь беспечно. С неприкрытым удовольствием ложишься на алтарь, возведенный в твою честь идолопоклонниками. Чтобы стать очевиднее остается только прокричать это вслух. На мгновение мне слышится призыв твоего добровольного подношения, и сердце от ревностной фантазии падает на лед. Случись такое, уверен, они повинуются. Ломанутся со всех рядов, разорвут тебя на части. Подтопят горячей кровью бездушный лед — единственно-вечную любовь твоей жизни.       Не хочу смотреть на тебя. Не смогу отвести глаз даже под страхом смерти. Невыносимо.       Ты раскланиваешься с темной усмешкой, и я набираюсь смелости, чтобы признать: пора. Пора тебя отпустить, пока остатки нас не раздробило в безвкусные крошки.              Все время, пока коллеги собираются «по-домам», ты мечешься по коридорам, напоминающим по схеме катакомбы, и рассыпаешься подбадриваниями на отличную работу в оставшихся шоу. Не без критики общих выходов. Я же мысленно фотографирую командующего тебя и прячу в любимую папку моей памяти. Вскоре ты замечаешь мой настойчивый взгляд. Раздражаешься. Я понимаю это по поджимающимся губам. Пытаешься что-то сказать глазами, но я игнорирую твои старания. Ты злишься сильнее, к недовольным губам добавляется беспокойная челюсть. Я улыбаюсь от разблокированных воспоминаний, когда ты точно так же злился на наших тренировках.       — В чем дело, Хави? — не выдержав, подходишь ко мне с озадаченным выражением. Выглядит почти искренне. — Есть проблема? Я могу помочь?       Я не успеваю сказать и слова, как ты продолжаешь:       — Я ничего не решаю, знаешь, тебе лучше…       — У меня проблема, — перебиваю я, — которую не решит никто, кроме тебя.       Ты опускаешь взгляд и устало вздыхаешь. После смотришь на меня с надеждой, что я отступлюсь, придумаю глупую причину для разговора и на этом все. Но одновременно с тем, как твой взгляд тяжелеет, ты тоже понимаешь, что продолжаться так не может.       — Завтра? — твой голос сердитый, и при этом будто молящий.       И я почти сдаюсь, но в итоге возражаю. Не стоит медлить. Как пластырь оторвать.       — Я устал, — говоришь ты с плохо скрываемым возмущением. Конечно, все должно быть по-твоему.       — Сегодня, Юзу.       Ты недовольно молчишь. Сглатываешь, и пара капель пота стекает с кадыка к ямочке между ключицами, а после скрывается под широко расстегнутым воротником этой странной серебряно-блестящей блузы. Черт. На кой черт ты снял огромный черный бант? Не без труда возвращаю себе трезвые мысли.       — Я подстраивался под тебя всегда. Могу я просить тебя о взаимности хотя бы сегодня?       Я вижу, как ты вновь поджимаешь губы. Вместе с тем, вижу крохи вины на твоем лице. Прости, меньше всего я хотел попрекнуть тебя. Подстраиваться — было моим выбором, ты никогда не требовал этого.       — Хорошо, — соглашаешься. — Дай мне полчаса, ладно? — надеваешь приветливое лицо, и в десятый раз желаешь хорошо отдохнуть всем, кого встречаешь по пути к раздевалкам.       Ты сбегаешь в душевые, и запираешься в одной из кабинок. Я тоже запираюсь, подальше от тебя.       Горячий душ всегда был лучшей частью дня, наполненного изматывающим льдом. Только не сегодня. Я покинул его через пару минут, лишь наскоро ополоснувшись от липкого пота.       От озвученного тобою получаса прошло двадцать три минуты, но ты все еще был в душевых. Я начал думать бредовые мысли, а не вышел ли ты через окно, которого там никогда не было. Сам же на себя невесело усмехнулся. Возможно, мой разум перегрелся от фена.       Осталось пять минут, тебя все еще нет. И я не знаю, чего хочу больше, чтобы ты вышел как можно скорее, или же, чтобы не вышел вовсе. Тревожное чувство зашевелилось в груди. Будто стоишь на высоченном обрыве, а колючий ветер пытается тебя столкнуть, неловкое движение, секунда, и ты летишь камнем.       Остается три минуты. Ты наконец-то выходишь. Хочется облегченно выдохнуть, но дышать становится только труднее. Ты наспех елозишь полотенцем по волосам.       — Не торопись, — я киваю в сторону фена. — Я подожду.       Ты лишь крепче вцепляешься в полотенце. «Как хочешь» — думаю я.       И вот, минута в минуту ты готов.       — Идем.       Я без вопросов следую за тобой. Мы виляем коридорами, пока не оказываемся в тупике и тремя дверьми в три разные стороны. Ты звенишь ключами, толкаешь правую, пропускаешь меня в темноту и снова звенишь ключами. Раздается щелчок выключателя и помещение вспыхивает агрессивно ярким светом, от которого я вынужденно морщусь.       Небольшая комнатка почти полностью белая и чрезмерно стерильная. Похожа на вылизанную больничную палату. У стены есть стол и пара стульев друг напротив друга, почти посередине — кушетка.       — Где мы?       — В моем… эм… не уверен как точно… комнате отдыха?       — Твоей комнате отдыха?!       Ты выглядишь уличенным в грязном секрете.       — Это как бы… — пытаешься объяснить, активно жестикулируя. — Не отдыха, но где я мог бы закрыться, ты знаешь... Шоу утомительны. Честно, я не находился здесь до этого, и не планировал, но… подумал арендовать?.. на всякий случай.       — На какой случай?       — На всякий.       — Ладно. А у меня почему такой нет?       — В этом была твоя проблема? Хочешь, чтобы я договорился о комнате для тебя?       Я смотрю в твое печальное и до страха уставшее лицо, которое выглядит таковым еще сильнее на фоне окружающей белизны. Больше никакого притворства, солнечной улыбки, только досада, едва пробивающаяся сквозь усталость. Впервые замечаю, что ты уже не юный мальчик. Я с трудом смирился со своей неюностью, но, казалось, тебя она не коснется еще лет двадцать. Быть может, я просто давно тебя не видел. Господи, я так давно тебя не видел.       — Юзу.       От нервов ты пытаешься укусить уголок губ.       — То, что происходит с нами последний год, мучает меня.       Ты киваешь. Разглядываешь пустой стол. Английский вдруг стал даваться мне непривычно сложно.       — Все стало… — я недоговариваю.       Ты киваешь активнее, и я говорю совсем не то, что планировал.       — Но я не могу избавиться от тебя, понимаешь? Чтобы ни делал, — ненадолго замолкаю. — Буду честен. Я пытался строить отношения с другими людьми, но… — слова застревают в горле.       Оставив поникшую голову неподвижной, ты поднимаешь на меня лишь оскорбленный взгляд пугающе черных глаз.       — Вот только не надо, хорошо? Не надо так смотреть! Можно думать, ты не пытался!       Ты невыносимо медленно качаешь головой в отрицании.       — Конечно-конечно. Всегда плохой только я. Виноват тоже только я.       — Я никогда не говорил подобного.       — Зато думал! И смотрел вот как сейчас. Черт! — я несильно пинаю один из стульев. — Эта комната бесит меня! Будто лампой в лицо на допросе светят!       — Прости, — ты щелкаешь выключателем, и все погружается в подземную тьму.       Я слышу, как ты встаешь за моей спиной, ближе, чем стоял ранее.       — Зачем ты…        Мои слова обрываются — ты обхватываешь меня руками и утыкаешься лбом в лопатку. Запах твоих еще влажных волос уносит меня чуть ли не на десять лет назад — одна из постоянных твоей жизни. Мое сердце бессильно ноет, а ноги так и норовят сложиться гармошкой. Так хочется выпутаться из твоих рук, выбраться из этого состояния, но ты сильнее прижимаешь меня к себе, и я не способен противиться.       — Я ждал тебя в душевых, — твой низкий голос гладит теплом мою шею, и горло запечатывает все слова, кроме единственного «что» на родном языке.       — Я ждал тебя, — повторяешь ты.       Из меня выбирается нервный смешок. Услышать подобное от тебя… Тебя, который входные двери собственного дома проверял ни по одному разу, прежде чем обнять меня. А не лежу ли я часом с ушибленной головой в ближайшей больнице?       — Как же…       — Правила? Наша безопасность? — ты вздыхаешь с тихим раздраженным рычанием, и вибрация из твоей груди целует меня в спину. — Разумеется, Хави, — печально соглашаешься. — Разумеется. Было бы неосмотрительно.       — Поэтому так долго?       Твоя голова на моем плече кивает, затем ты произносишь: «Понимал, что не придешь. Но все равно ждал. Не знаю зачем»       — Юзу… — я пытаюсь повернуться, но ты крепче вжимаешься мне в спину.       — Я знаю, о чем ты хотел говорить. Не говори.       Каменный обруч твоих рук ожил, распался на две части, и жадно заметался по моей груди.       — Ты ведь хотел обнять меня, — шепчешь, едва касаясь щеки губами. — Почему не сделаешь?       «Действительно, почему?» — горящей строкой бежит перед глазами. А вместе с тем разгорается досада, от того, что не сделал этого раньше.       Твое возбуждение, коснувшись меня, опустошает голову, оставляя там лишь единственное желание. Резко развернувшись, я нахожу руками твое лицо и жадно впиваюсь в губы. Боже, как вкусно. Я так скучал по ним, по нежности, с которой они отвечают на мою грубость. От нее кружится душная темнота и, кажется, что пол исчез, и мы летим в бесконечную пропасть. Но пока ты держишься за меня — все в порядке.       Ты отрываешься на миг, и я теряюсь в пространстве, а ты утягиваешь меня на пол, прислоняя спиной к противно-холодной стене. Через секунду оказываешься на моих бедрах, и я ненавижу все, что происходит сейчас, потому что вспоминаю, что у меня ничего нет для того, чтобы оказаться в тебе.       Ты исчезаешь, я слышу шорох одежды, и в следующий миг ты снова оказываешься на мне, но лишь в одной футболке. Пытаешься создать мне такой же образ, и я снова злюсь на чертово невезение.       — У тебя есть? — с надеждой спрашиваю я.       — Нет. Совсем ничего, — несмотря на ответ, ты не останавливаешься, пока мои спортивные брюки не оказываются на лодыжках. И сразу же залезаешь на бедра. Жар твоего тела пьянит меня сильнее, чем в нашей прежней жизни, хотя ты все тот же. Каждый сантиметр тебя знаком мне словно собственный.       Я сжимаю твою талию и придвигаю тебя ближе, чтобы наши члены касались теснее. Твоих прекрасных рук сейчас будет слишком мало, и даже обожаемых губ — недостаточно. Быть в тебе — единственное чего я желаю, но, господи, да за что же мне это?!       Ты приподнимаешься, и я чувствую, как проваливаюсь во что-то горячее. Я пытаюсь тебя остановить.       — Юзу…       — Я буду в порядке.       Твоя рука забирается под футболку, и я чувствую влажные от слюны пальцы. Ты опускаешься чуть ниже. Тихий стон с отчетливо слышимой болью льется на меня ледяной водой.       — Так не пойдет.       — Я буду в порядке, — заверяешь ты, и садишься ниже. Шею колет от легкого укуса. И опять я слышу боль в твоем стоне. Машинально подхватываю тебя под бедра, мешая сесть глубже. Ты недовольно вздыхаешь.       — Некуда руки деть? Мне помогло бы, если они будут здесь, — ты накрываешь свой член моей ладонью и негромкий стон, уже без ноток боли, покидает твои губы.       — Юзу, давай мы лучше…       Ты закрываешь мне рот рукой.       — Просил же, не говори. Почему ты всегда такой болтливый? В любой ситуации ты обязан болтать. Даже сейчас.       Ты опускаешься почти до конца и мычишь сквозь сжатые губы в свою же руку, которой затыкаешь мне рот. Словно целуешь меня через ладонь. Вдруг резко отстраняешься, отдергиваешь руку. Превращаешься в камень.       — Только если… — твой испуганный шепот едва различим, — ты...       Ты чуть дергаешься на мне, но не слезаешь.       — Выходит, я насилую тебя?       — Боже, нет! Юзу! Нет! Как только в голову пришло?! — я жадно прижимаюсь к раскрытым в растерянности губам. От неожиданности, забывшись, полностью впускаешь меня, и тут же, вскрикнув, обвиваешь шею руками, повторяя: я в порядке, я в порядке.       — Я так хочу, вот-вот сознание потеряю, — и не сказать, что лукавлю. Я даже не уверен, не потерял ли его уже.       — Тогда — не говори, — вновь закрываешь мне рот ладонью. — Или я скреплю тебе губы степлером, — я слышу в твоих словах улыбку.       — Зачем ты носишь с собой степлер?       — А-а, помолчи!       Я тепло усмехаюсь и прижимаюсь губами к влажному виску. Крепко сжимаю тебя в объятиях, и сам двигаюсь, что есть сил. Невыносимо узко. В твоем голосе по-прежнему слышится боль. Я вспоминаю, как в шоу ты дразнишь весь мир, и от твоей боли становится немного приятно. Нет, не немного, очень приятно.       Лаская себя, ты зовешь меня этой болью по имени, и я окончательно отпускаю тормоза. Заполняю тебя своим удовольствием, целуя без намека на нежность. Останавливаюсь, а ты продолжаешь приближать себя ко мне, за линию финиша, опираясь одной рукой на мое плечо. Пытаюсь поцеловать, но натыкаюсь на ткань между твоих губ. Скольжу по тебе руками, проверяю догадку, а ты, и правда, держишь в зубах низ собственной футболки.       Подменяю твою руку своей, и ты мычишь сквозь сжатые челюсти. Выгибаешься навстречу, и вскоре пачкаешь мою руку и свое влажное тело. Легкая дрожь бьется в твоих ногах, но ты остаешься неподвижным, пока я размазываю все то, что из тебя вышло по твоей же груди и животу. Закончив, моя рука замирает, и ее накрывает футболка, выпавшая из твоего рта. Влажный от слюны краешек ложится на мое запястье.        Ты неудовлетворенно вздыхаешь и, мне кажется, что одновременно хмуришься, будто съел что-то горькое. Поднимаешься на ноги, оставляя меня одного в этой темноте.       — Юзу, — зову я устало, возвращая белье и штаны с лодыжек на положенное им место.       Ты молча продолжаешь шелестеть одеждой недалеко от меня.       — Юзу, — снова зову я. Тоже поднимаюсь, и пытаюсь найти тебя, выставив перед собой руки.       — Только не говори, хорошо? Ничего не говори.       Я останавливаюсь не найдя тебя, и руки падают вдоль тела.       — Но Юзу, мы так и не обсудили…       — Не обсудили что? — твой голос холодеет. — Твои другие отношения? Хочешь рассказать мне о них? Что ж, я не стану слушать. Хочешь просить для них мое разрешение? Я думаю, ты опоздал с этим. Спрашивать нужно перед тем, как сделать. Но если, тебе необходимо официальное заявление, то, ты знаешь, да, ты можешь иметь отношения не со мной. Я не твой хозяин.       — Зачем ты так?       Все вернулось на места. Те чувства, что съедали последний год, вновь вцепились бритвами-зубами в сердце. Недавний спонтанный секс, затмив в начале их вовсе, теперь же обострил сильнее.       — Ты неверно понял…       — Я понял верно. Ты всегда говоришь со мной так, будто умнее. Потому что старше. Но я тоже не маленький. Уже очень давно. Пожалуйста, не делай меня дураком.       — Хорошо, — я больше не спорю. Какой смысл отрицать, если я все равно шел сюда прощаться с пыльной и дырявой паутиной наших отношений. — Но… мне плохо без тебя.       — Мне без тебя хуже, Хави, — ты подходишь вплотную. — Но я счастлив, что когда-то было по-другому. Я был счастлив любить тебя, — ты находишь руками мое лицо и целуешь с привычной нежностью, и мне снова кажется, что под ногами пустота. — Сейчас тоже люблю, но уже не счастлив.       — Я тоже, тоже люблю тебя, Юзу. Всегда буду.       — Надеюсь, что нет.       Ты исчезаешь, и я слышу, как снова звенят ключи. В комнату проникает свет. Ты выглядишь так, будто только вылез из канавы, в которую прежде скатился кубарем.       — До завтра, Хави. И прощай.       Ты закрываешь за собой дверь.       — Прощай, — шепчу я в темноту.