wasted worries

весь день стояла невыносимая жара. из открытого окна, кряхтящей от старости машины, били потоки обжигающего ветра, так, что даже удушающий запах диффузора почти исчез. понемногу салон наполнился разным степным мусором, вроде сухой травы, и в ноздри налетела пыль, поэтому окно пришлось всё-таки прикрыть. стало тихо и душно, словно они угодили в ловушку. дорога плавно сливалась с безумно палящим солнцем, и казуха искренне не понимал, как сяо вообще что-то видит. до предела разогнавшийся двигатель, казалось, уже дымился, а он, небрежно придерживая руль локтем одной руки, с громкими фырканьями копошился в пачке, пытаясь выудить последнюю сигарету. не добившись своего, сяо, зло схватив руль обеими руками, ядовито шикнул несколько проклятий и скинул полубитые солнечные очки, которые тут же пропали в море вещей на задних сиденьях. разлохмаченные отросшие патлы плотной шторой закрывали лицо, так, что увидеть его выражение сбоку было невозможно. казуха недовольно поморщился, нехотя открыл глаза, и, прилепив к стенке двери давно безвкусную жвачку, уставился на сяо. его залитый потом лоб блестел на знойном июльском солнце, а между складок одежды, у шеи, пускал зайчики по потолку нелепый кулон-сердце. у казухи на шее висел точно такой же, тяжёлым металлом умещаясь в ямке горла. страсть сяо к безделушкам страшнейшая из зависимостей: пять разных ароматов в бардачке, миллионы медиаторов в консоли у коробки передач, сверкающие бусы, свисающие с зеркала, бесконечные браслеты и кольца на руках. тяга к барахлу у него от природы. его пыльная толстовка на молнии всегда была растегнута, в жару и в холод, неизменно, а под ней до невозможности растянутая белая майка, повидавшая множество соусов на своем веку, с абстрактным авторским принтом, который наполовину отклеился. буравя того взглядом, казуха нервно выскабливал остатки заусенцев и всё ждал, что сяо заговорит первым. он даже не удосужился стереть запекшуюся кровь с рассеченной брови, а только наклеил пластырь мимо раны и прикрыл всё кепкой. казуха молча ловил пролетающие мимо пейзажи и думал, как начать разговор, боясь снова разругаться. поездка, откровенно говоря, началась ужасно. сяо не успел согласовать свой отъезд с группой, казуха из-за стресса последние пару дней безвылазно пробыл дома, а после того, как они наконец выехали, каэдэхара неожиданно вспомнил о том, что забыл позвонить матери. простояв у телефона лишних десять минут, казуха в сердцах пнул дверь будки, и, тяжело дыша, направился обратно в машину. сяо, увидев это, в последний раз глубоко затянулся, затем бросил наземь и затоптал носком посеревших кедов бычок. выжигающее солнце сопровождало их весь трёхчасовой путь. казуха молчал, только вздыхал страдающе каждые пять секунд, и, нетерпеливо потирая потные ладони, косился на спидометр. сяо спокойно ехал, пропуская сторонние шумы мимо ушей и вполне укладывался по времени в запланированное, поэтому, когда казуха подметил то, что они едут медленно, он искренне удивился и с улыбкой постучал по наручным часам, заверяя, что всё "схвачено". казуха мило улыбался первые раз пять, как и сяо, но когда вопрос прозвучал в пятидесятый раз, оба были слишком раздражены. первым вспых казуха. – да ты хоть понимаешь, что сейчас там может происходить всё что угодно?! - срывающимся голосом начал каэдэхара, крепко сжимая рукой чужое бедро. – прошу, подумай, что мы можем сделать? мы едем, на том спасибо. ты бы лучше пристегнулся. сяо ехал ровно, будто бы не замечая нарастающую истерику парня и продолжал напевать что-то из дэвида боуи, любовно перебирая между пальцев яшмовое ожерелье. антистресс. – ты, блять, не понимаешь? – казуха, я всё понимаю, но только ради того, чтобы приехать чуть раньше, я не стану рисковать нашими жизнями и гнать под двести километров. - он говорил размеренно, как можно спокойнее, пытаясь передать свою умиротворенность казухе, который словно оголенный нерв, вопил от лишнего дуновения ветра. – немедленно остановись. - громко и четко прозвучало под ухом. – что ты сказал? - сяо заинтересованно наклонился в бок, прокручивая в голове десятки сюжетов того, какая драма может сейчас разыграться. – останови машину. – зачем? ещё пару секунд вызывающе всматриваясь в чужие глаза, казуха решительно повернулся к двери и дёрнул со всей силы ручку. – я поеду автостопом, а ты поворачивай, катись в свой чёртов хоукинс, делай вообще что хочешь, плевать на меня. – казуха, нет, подумай, - – это ты, сука, подумай! – мы чисто физически не доедем быстрее, чем через два часа, а если ты будешь устраивать сцены, мы будем ехать ещё дольше- – ла-ла-ла, пока, - казуха полез открывать дверь. заранее понимая, что беседа не поможет, сяо вдавил педаль тормоза до пола. машину мотнуло, с оглушающим грохотом протащив кусок металла ещё пару метров. запахло жженой резиной. сяо с трудом поднял голову, понадобилось время, чтобы мир вокруг снова стал четким. на руле осталось немного крови. обнаружив, что пассажирская дверь раскрыта настежь, его бросило в дрожь. нащупав ручку холодными от ужаса руками, сяо вышел из машины, обеспокоенно выискивая хоть какие-нибудь следы казухи. вдалеке на асфальте виднелось непонятное пятно. горло сдавил первородный страх. неужели кровь? но тут, на периферии взгляда, сяо заметил движение. на обочине сидел каэдэхара, злостно переминая губами сигарету. старательно похоронив комок, подступивший к горлу, сяо подошёл, и, слегка облокотившись на его плечо, сел рядом. – ты как? - сдавленным, чтобы унять дрожь, голосом спросил он, прижимаясь к казухе. – здоров? спустя пару мгновений повисшей тишины, сяо услышал всхлип, а за ним и второй. казуха отвернул голову, и, плотно зажав рот рукой, чтобы не застонать от бессилия, дал волю слезам. голова крошилась под невидимым гидравлическим прессом, и в надежде спрятаться от тревоги , разъедающей его изнутри, казуха намертво вцепился свободной рукой в парня. ощутив родное тепло его тела, запах десятков парфюмов разом, каэдэхара стыдливо, но всё-таки повернулся, до боли закусив нижнюю губу, чтобы от вида сопереживающего сяо плотину слез не прорвало. – прости меня, пожалуйста, - жадно хватая воздух между словами, он старался успокоиться, но получалось плохо, потому что по мере осмысления произошедшего, становилось до того стыдно за свое поведение, что рыдать над своей слабостью единственное, что представлялось возможным, – прости, я… - очередной приступ рыданий захлестнул казуху, и, зарывшись лицом в чужое плечо, он крепче обнял сяо.