Барви́нок

      Когда вся эта история со звездой закончилась, Кот думал, что ещё не скоро встретится со Смертью.       И поначалу так оно и было. Да, Гато слышал тихий свист и замечал силуэт Морте в подворотнях или углах, где густилась тьма, но он не пересекался с ним напрямую. Не встречался взглядами с двумя алыми огнями, смотрящими из-под капюшона. Не оказывался ближе нескольких десятков метров к высокой фигуре в черном балахоне. Не слышал этот бархатный звучный голос, что пробирал до самых мурашек по хвосту и странного тянущего ощущения в животе.       Он понятия не имел, как это началось.       В какой-то момент Кот просто поймал себя на том, что снова безрассудно ринулся в бой, как когда-то, ещё до встречи со Смертью. А ведь он поклялся, поклялся самому себе, что больше не будет таким. Коту не хотелось снова становиться легкомысленным придурком, не ценящим собственной жизни и кидающимся опрометью в любую драку, абсолютно не задумываясь.       Но тогда он не замечал Морте рядом уже почти два месяца.       Думая обо всём этом несколько недель спустя — несколько бесконечно долгих и при этом невозможно мимолетных недель — он наконец понимает то, что не мог осознать всё это время. Он скучал. Скучал по Морте.       Сначала эта мысль веселит. Первые несколько секунд лицо Гато из удивленного, становится позабавленным, будто кто-то сказал беспросветную чушь, а после он заливисто смеётся. Но лишь несколько секунд. Смех так же резко, как и начался, обрывается, и на смену ему приходит страх. Скучал. Он действительно скучал по Смерти. Ринулся в бой и чуть не умер от проткнувшей его плечо шпаги, задевшей артерию. Чуть не потерял последнюю жизнь.       Святая дева Мария.       Уже через час он напивается. Не до бессознательного состояния, нет. Ему лишь нужно было избавить свою голову ото всех этих назойливых мыслей, а не утонуть пьяным в какой-нибудь канаве. Гато просто хотелось хоть на минуту перестать думать обо всём этом. Чтобы назойливо мечущиеся в голове мысли замедлились и дали вдохнуть. Чтобы лапы перестала брать лёгкая дрожь. Чтобы это беспокойство, — скручивающие живот далеко не так же приятно, как при отзвуках чужого голоса, — ушло.       Все вечер, ночь и утро он методично напивается в таверне, а после уходит бродить с бутылкой в лапах по городу и за ним. Лишь ближе к полудню Перрито находит его. Сидящий на берегу реки, Кот прижимается спиной к стволу дерева, чтобы сохранить призрачные остатки плывущего в глазах равновесия. Гато невидяще смотрит в воду перед собой и обнимает прижатые к груди колени, пока друг старается дозваться его. В голове было одновременно пусто, из-за всё ещё гуляющего по крови алкоголя, и беспокойно. Сколько бы он не напивался, сколько бы голова не становилась тяжелой и приятно свободной от мыслей, липкая тревога не отпускала его.       Когда Перрито притаскивает шатающегося Кота в их съёмную комнатушку таверны, Киса ничего не говорит. Лишь провожает старого друга взглядом до кровати и уходит с Псом по делам в город. Она сразу же решает, что Гато наконец-то, хоть и запоздало, осознал случившееся несколько недель назад. Киса даёт ему немного времени побыть одному, чтобы протрезветь и окончательно смириться с тем, что он снова чуть не лишился последней жизни. Что в этот раз смерть была действительно близко.       На следующее утро, проспавший почти сутки Кот, как ни странно, выглядел нормально. Не считая всклокоченной шерсти, стойкого запаха перегара и пошатываний из-за тошноты и звона в голове — последствий суточного запоя. Зато без пустого, потерянного взгляда глаз, неприсущей для Гато молчаливости, понурых ушей, опущенного и волочащегося хвоста. Киса ещё несколько недель пристально следила за Котом, дабы увериться, что всё действительно нормально, и, в конечном счёте, оставила того в покое.       А ведь всё было действительно не нормально.       Сначала Гато отрицал всё это, пресекал на корню. Перестал думать о Лобо. По крайней мере пытался (что было действительно сложно, учитывая, что теперь тот всплывал в мыслях не только при отзвуках далёкого свиста). Раздражённо морщился и тряс головой каждый раз, когда мысль соскальзывала к Смерти. Был уверен, что скоро всё это пройдёт, оставит его мысли. Перестанет мешаться и тревожить своей неуместностью. Старался забить голову чем-то другим: разговорами обо всём подряд, походными песнями с друзьями, работой для заказчиков, самостоятельными приключениями.       Да чем угодно, лишь бы не этот Волк.       И вовсе не Кот часами неотрывно смотрел в непроглядную ночную тьму, лёжа на своей койке или на походной подстилке, и прыгал от мыслей о Морте к чему-то постороннему и обратно. Вовсе не он держал уши торчком при каждой драке или даже мелкой заварушке, с предвкушением ожидая возможность услышать Его. Вовсе не у него взволнованно потели лапы от маломальской вероятности хотя бы вскользь увидеть Лобо. Вовсе не ему снились короткие и обрывчатые образы тёмной фигуры.       Вовсе не ему.       Через некоторое время и ещё пару секундных встреч, — тихого далёкого свиста и мелькающего на периферии балахона, — отрицать становится бессмысленно. Хотя бы для самого себя.       И это дьявольски бесит.       Гато не мог перестать думать о Ходидо Лобо. Даже если не о нём в целом, то о том, что он давно его не видел. Эти до безумия редкие встречи тоже злили. Ему до трясучки заядлого пьянчуги не хватало этого волка. И когда тот появлялся, становилось только хуже. Мимолётный свист и мельтешение чёрный ткани по ветру где-то вдалеке делали всё паршивее. Целыми днями после таких встреч он ходил настороженный, будто по раскалённым углям, с поднятыми ушами и вздыбленным беспокойным хвостом. Вслушивался в каждый шорох и всматривался в каждую тень. Ждал новой встречи. Ему было мало, и это злило не меньше, чем всё остальное.       Но больше всего бесила сама ситуация.       Понимание того, что именно он умудрился влюбиться в Путо Морте! Именно он, не кто-то другой. А Гато был уверен, что был единственным сумасшедшим на всём белом свете, способным на подобное. Все живут себе спокойно, влюбляются в милых девушек или симпатичных юношей, в очаровательных дам или статных мужчин, в людей или зверей, но в нормальных. А он влюбился в Морте! Почему-то не в Кису, не в Перро, да на худой конец не в кого-нибудь ещё. В Лобо.       И если сначала всё это злило, то потом начало беспокоить.       Но ведь всё ещё можно было исправить, не так ли?       Гато, давно не молившийся и не заглядывавший в церковь, снова стал захаживать туда каждый раз, как только они добирались до поселений. Поначалу это были обычные молитвы. Потом — обещания исправиться, вернуться на путь истинный, стать лучше. Дальше — мольбы. Кот стоял на коленях прямо посреди ветхих пустых церквушек, смотрел на амвон и умолял о помощи, пощаде или о чём бы то ни было ещё.       Он был готов на всё: отдавать все свои деньги до последнего золотого нуждающимся, до конца жизни не совершить более ни одного преступления, снова отказаться от геройской жизни. И всё ради даже самого незначительного. Он был согласен как на то, что к нему проявят интерес, так и на то, что эти чувства попросту отпустят его.       Ответом ему всегда служила тишина.       Кота переполняло понимание безысходности. Понимание того, что со всем этим ничего не сделать, сколько бы он не молился, каялся и умолял. Всё так и останется. Он так и будет жить от встречи до встречи, от еле уловимой мелодии Смерти, до его секундного силуэта за деревьями. До того момента, пока не умрёт и не сможет увидеть его перед собой на короткую минуту (если повезёт), пока его душу уводят. И всё.       Это вводило в отчаяние.       От него хотелось лезть на стены (что иногда Кот и делал, мечась по комнате, не способный сдержать раздирающих голову и грудь чувств, порывисто цепляясь когтями за стены).       Гато не то чтобы никогда не был обречённо влюблён, даже в мужчин (хотя прекрасных дам в его сердце конечно было гораздо больше). Но Морте. Этим уже было сказано абсолютно всё. У Кота не было и малейшего, самого крохотного, ничтожного шанса. Как бы Гато не расхваливал и не любил себя, где был Он, а где Морте? «Высокомерная маленькая легенда» и олицетворение Смерти. Буквально бог. Часть самой сущности бытия.       Безнадёжно.       И это было больно. Для Кисы и Перрито он оставался всё таким же весёлым и острым на язык. Но оказываясь один, Гато часами мог молча лежать и смотреть в никуда, думая о Морте. На этот раз это были не зацикленные мысли, что он ранее пытался отрицать. Это было осознание того, что ему ни то что нечего надеяться на взаимность, а даже на короткую встречу. Даже одну. И он абсолютно ничего не может с этим поделать. Разве что умереть. Но Кот не был настолько отчаян. К тому же он поклялся, что будет ценить жизнь и бороться за неё. Так что подобные мысли задвигались в самый тёмный уголок сознания, куда Гато лишний раз старался не лезть.       Как ни странно, помогает с этим примериться самый обычный, ничем не примечательный день.       И ведь чаще всего так и бывает. Именно один из самых обычных дней и становится тем, когда твоя жизнь переворачивается с ног на голову и обратно, делая крутое сальто, чтобы выбить тебя из седла.       К сожалению или к счастью, Кота эта обыденность ничем не насторожила.       Он прогуливался по очередному поселению. Выгнанный Кисой из комнаты новой таверны со словами о том, что ей надоела его кислая морда, Гато только и мог что ходить по округе. Думая о своём, он не сразу обращает внимания на какой-то шум. Лишь когда раздаётся громкий всплеск воды и басовитое чертыхание, Кот переключается со своих мыслей на реальность. Первые несколько секунд он осматривается, а после замечает недалеко от противоположного берега речушки мешок. Гато видел подобные болтающиеся на поверхности, крепко перевязанные, брошенные в воду с ругательствами мешки слишком много раз. Гораздо больше, чем ему бы хотелось.       Ещё несколько секунд Кот тратит на то, чтобы отыскать взглядом мост, мимо которого он прошёл совсем недавно, абсолютно этого не заметив. Вскоре он уже судорожно пробирался через кустарник, который отделял склон берега от реки. Буквально вываливаясь из густых переплетений зелени, Гато так и замирает, едва не распластавшись по песчаной кромке пляжа.       У самой воды, скрестив ноги, сидел Морте.       В этот момент Кот готов поверить в то, что его мольбы были услышаны. Он ни разу не видел Лобо так близко с момента их прощания на звезде желаний, которое случилось бесконечно давно. Кажется, протяни лапу — и коснёшься. И ведь это действительно так. Волк сидит в каких-то жалких метрах от Гато, и это выбивает все мысли из головы последнего за считанные мгновения.       Ошарашенный, Кот поначалу забывает абсолютно всё, в том числе и то, для чего он здесь. Резко приходя в себя, он моментально осознаёт для чего тут Смерть и готовится броситься к воде, когда замечает ещё кое-что. Котята. Два крохотных серых пушистых и практически не мокрых. Они лежат у бедра Лобо и бодают то своими головами, еле слышно попискивая.       У Гато от облегчения немеют лапы и он падает мордой в песок. Если Смерть и забрал их первые жизни, то остальные восемь не останутся там же в реке. Восемь жизней для таких малышей — тоже очень хорошо.       Кое-как обуздав тот хаос, что творился у него в мыслях, Кот наконец-то поднимает голову от земли. Внимательнее осматривая Лобо, он подмечает отведённые назад уши Волка, явно намекающие на то, что их хозяин не пропустил весь этот шум за своей спиной. Что ж, было очевидно, что после такого грохота незамеченным он уйти не сможет.       — Привет? — начиная говорить, Кот неловко приподнимается. Голос его слегка дрожит, то ли от пережитого беспокойства за жизни малышей, то ли из-за находящегося так близко Волка. Замечая это, Гато смущённо захлопывает рот и ведёт плечами, недовольный собой.       Заинтересованный, Морте немного тянет носом воздух, чтобы уловить запах Кота. Волнение и смущение. Любопытно.       — Боишься? — спокойно интересуется Лобо, зная, что это не так. Страха он не уловил, и ему это нравится. Смерть больше посмеивается над Гато, спрашивая именно об этом.       — Что? Конечно нет, — поспешно отвечает Гато, резко поднимаясь с песка.       Отряхиваясь, он оглядывается на кусты из которых выпал и выискивает среди густых ветвей свою шляпу. Когда та оказывается на своём привычном месте, повторно затянувшееся молчание начинает давить на Кота. Не зная, чем теперь занять лапы, он неосознанно принимается перебирать шерсть на кончике хвоста, пока рассматривает Морте. Волк сидит спокойно, смотрит на реку и поглаживает двух малышей, что совершенно умильно ютятся под его большой лапой. Наблюдая всё это, Гато перестаёт чувствовать всю ту неловкость от своего поведения и присутствия Лобо. Всё это становится скорее желанным и уютным. Он ведь так хотел увидеть Морте хотя бы на пару секунд вблизи. И вот он, в нескольких метрах от него, сидит уже добрые две минуты и никуда не торопится.       Вперившись глазами в чужую фигуру, намереваясь запомнить абсолютно всё, — от движений руки, до колыхания ткани, — Кот в какой-то момент супится. Прищуриваясь, он изучает глазами происходящее более придирчиво. В голове у него собирается мозаика, которая вскоре вспыхивает, как красочный витраж на солнце.       — Перрито?       Чуткий слух Кота улавливает, как Лобо хмыкает, пока пасть его растягивается в легкой усмешке. Не страшно-злобной, какой она казалось когда-то давно, а позабавленной и даже довольной. Будто до Кота наконец-то дошло что-то важное и Морте это нравится. А до Кота на самом деле доходит.       — Он был ещё нужен в этом мире, не так ли, Гато?       Кот смотрит на Волка с раскрытым ртом и не шевелится добрую минуту, пытаясь осмыслить всё. В голове у него звенящая тишина, ради которой раньше он был готов продать душу, а теперь находит это в крайней степени неудобным. Когда мысль наконец формируется у него в сознании, Гато и сам ловит себя на лёгкой улыбке. В голове крутится, что он должен злиться или быть напуган или ещё что-то, но его это не волнует. Всё, что он может чувствовать — это радость. Радость от того, что Морте спас Перро и Гато смог встретиться с ним. Радость от того, что Лобо с самого начала собирался преподать ему лишь урок. Радость, что всё это привело его к тому, где он есть сейчас. И даже его затянувшиеся переживания в данную минуту не тревожат его. Даже если он более не пересечётся с Лобо до самой смерти. Прямо сейчас он чувствует, что может примириться с этим.       Морте, не обращая внимания на чужие терзания, продолжает спокойно сидеть у воды и перебирать пальцами шёрстку маленьких котят, что уже во всю сопят.       Улыбаясь теперь намного увереннее, Кот проходит к Лобо и садится сбоку от того, так же смотря на водную гладь, в которую ещё несколько минут назад был готов нырнуть.       Уже после, когда Лобо ушёл, Гато ещё долго сидел на песчаной кромке. Переложив спящих котят на свои ноги, он задумчиво поглаживал их и слушал тихое мурлыканье. Возвращаясь в таверну ближе к вечеру, Кот был преисполнен решимостью оставить малышей с ними. Он уже имел как-то дело с котятами. Да, те были старше, но и гораздо непоседливее. А теперь, когда он, можно сказать, остепенился и стал гораздо более ответственным, Кот понял, что может взять на себя такую ответственность. Более того, он хотел. Подобная мысль проскальзывала у него ещё во время путешествия с тремя дьяволятами, но тогда он попросту не был готов. Теперь же он был уверен, что справится, тем более что у него были Киса и Перрито.       В конце концов котятам подыскивают хороший приют. Когда Киса уже почти сдалась и одобрила идею с усыновлением (лишь после того, как две недели понаблюдала за ожившим другом, что бегал с котятами так, будто у него были целые сапоги углей), Гато резко изменил своё мнение. У Мягколапки это вызвало недоумение и лёгкую злость. Она уже давно заметила, что перестала понимать, что творится с одним из её товарищей. Даже для Кота подобная резкость в изменении решений была не свойственна. Тем более, что он продолжал нянчится с малышами, будто это его собственные дети. Киса окончательно переставала понимать, что происходит, а Кот говорить отказывался.       Гато сам подыскал малышам лучший на ближайшие тысячу миль приют. Он долго наблюдает за воспитателем и разговаривает с ним, после чего всё же отдаёт Тео и Лопе. Кот не хотел расставаться с малышами, к которым не только привык, но и привязался, но он не мог допустить, чтобы дети увидели смерть того, кого могли начать считать родителем.       Он начал кашлять цветами. Просто в какой-то день (такой же обычный, как и тот, с две недели назад), Кот стал замечать неприятное раздражающее чувство в глотке. Будто он наглотался пыли, скача через пустошь. Раздражение нарастало неделю, пока наконец не переросло в полноценный кашель, итогом которого стал синеватый лепесток в лапе. Маленький, нежный и безусловно красивый, он привёл Кота в ужас.       Несколько часов паники свелись к ещё паре лепестков, после чего Гато пришлось взять себя в лапы, пока его глотку ещё не разодрало в кровь.       Следующей его реакцией был нервный, даже истерический смех. Он хотел увидеть Морте как можно быстрее? Получите и подпишитесь, дьявол их побери. Это было настолько страшно, что даже смешно. Хотя Кот понимал, что на самом деле смешного тут мало, перестать смеяться было сложно.       На удивление, слёз не было. Даже какой-то грусти. Сразу после того, как смех стих, Гато понял, что смирился. Очень резко и очень быстро, но смирился. Он уже и до того не боялся умереть, а теперь, когда это было попросту неизбежно, он отнёсся к этому с пониманием. Конечно же это должно было случиться. На что он вообще рассчитывал? Прожить с влюблённостью в Морте до старости или до гибели в славном бою? Ха! Конечно же он должен был умереть от чего-то вроде ханахаки. Болезнь влюблённых. Это даже звучало иронично, в какой-то степени. Умереть от безответной любви к Смерти.       Было бы смешно, если бы не так страшно.       И ведь страшно было не умирать. Было страшно именно сгинуть от этой болезни. Гато несколько раз видел больных ею, пару раз даже наблюдал тех, кто был на последней стадии. От хриплого звука лёгких, от вида выкашливаемых бутонов вперемешку с кровью шерсть вставала дыбом по всему телу. Больные буквально были живыми трупами, внутри которых уже цвели растения, что позже украшали их могилы.       И вскоре будут украшать и его могилу тоже.       Барвинок.       Надо признать, цветок был не менее ироничным, чем всё это. Маленький, по пять лепестков. Тускло синий бутон, отдающий фиолетовым. Больше трава, нежели какой-то благородное растение. Барвинок являлся символом вечно зеленеющей любви и верности до гроба. Этим же цветком украшают могилы.       А его могилу и украшать не надо будет. Она сама зацветёт всего через пару дней.       Вздохнув, Кот провёл по лепесткам пальцем в последний раз и убрал их за повязку на шляпе, желая сохранить. Так делали все больные без исключения. Выкинуть первые цветки ни у кого не поднималась рука. Не смотря на то, что это было доказательством их скорой смерти (которое поначалу пугало), лепестки и бутоны, особенно первые, вскоре вызывали лишь трепет. Выкинуть их было сродни богохульству.       С этого момента встречи Кота с Лобо учащаются. Гато не мог понять, почуял ли Волк в нём болезнь, о чём-то догадался или их пути действительно стали так странно пересекаться, но не то чтобы ему это было действительно важно. Каждый раз он радовался как котёнок, которому дали сливок. Встречи, теперь не такие мимолётные, даже не дающие осознать всё в полной мере, встретиться взглядами, обменяться хоть парой слов, делали его поистине счастливым. И это всё, о чём он мог думать.       Они пересекаются в барах, в городах, на пустынных дорогах. Абсолютно где угодно. Морте всегда приходит в эти места по делу, а Кот радуется даже таким недолгим встречам. Особенно Гато испытывает восторг, когда Смерть остается ненадолго, чтобы побеседовать с ним. Волку попросту больше не с кем разговаривать. Другие божества считают его довольно нелюдимым, чтобы попросту не трогать без дела. На самом же деле Лобо оказывается хорошим слушателем и интересным собеседником.       На этом, в общем-то, все и заканчивается. Просто редкие разговоры, ни больше, ни меньше. Гато доволен и этим. До того уверенный, что его не удостоят и секундным вниманием, он готов петь и танцевать от счастья каждый раз, когда замечает Морте в моменты, где опасностью даже не веет.       А тем временем ханахаки ухудшается. Медленно, но неминуемо. Во время каждой встречи с Морте раздражение в глотке отступает, пропадает и не трогает Кота до того момента, пока Волк не уходит. Чтобы потом обрушиться в полную силу. Как только присутствие Смерти стирается окончательно, как только его силуэт растворяется, а запах рассеивается, болезнь даёт о себе знать. Гато скручивает пополам от сильного кашля. Грудь, легкие и особенно глотка полыхают адским пламенем. Глаза жжёт от слёз. А дышать становится почти невозможно. Он хрипит, задыхаясь, старается схватить ртом хоть чуть-чуть воздуха, чтобы после разразиться кровавым кашлем вперемешку с синими лепестками.       А позже и бутонами. Признаками прогрессирующей болезни.       Такие приступы длятся по несколько десятков минут, и Гато благодарен тому, что ни Киса, ни Перрито не ловят его в такие моменты. Он не хочет, чтобы они знали. Не хочет, чтобы они волновались из-за него.       Ведь он счастлив.       Счастлив лежать вот так на полу или на земле в подворотне. Счастлив нежно поглаживать цветки в своих лапах. Счастлив, что к нему проявляют интерес, даже если и как к собеседнику. Он не надеялся и на это.       Эти цветки он уже не сохраняет. Они не так важны, как первые, да и если бы он хотел их сохранить, то попросту не смог бы. С каждым приступом соцветий становится всё больше, они уже давно не помещаются в сложенных лапах Гато. Он не может собрать их все за раз, не говоря уже о том, чтобы незаметно унести с собой. Так что от прекрасных растений приходится избавляться, выкидывая или оставляя там, где Кот прячется от посторонних глаз, когда его скручивает очередной позыв кашля.       Как только подобные по силе приступы начинают становиться слишком частыми, — настигая его не только с уходом Лобо, но и в любой момент, — Гато пишет записку и скрывается в ночи. Он всё ещё не хочет волновать Кису и Перро. Кот решает, что оставить их будет лучше, чем если они начнут убиваться из-за его болезни, безуспешно пытаясь вызнать его влюблённость и свести с ней. Он уже знает, что это абсолютно бесполезно.       Ему просто хочется спокойно умереть, не пугая никого своими цветами.       Странное дело, страха перед всем этим он уже совсем не испытывает. В его груди шевелится трава, мешая глубоко вдохнуть из-за резкой боли, в глотке чувствуется ком, он совсем не ест из-за набитого цветами желудка, а его сердце постоянно болит, будто у него вечная тахикардия, и это совершенно не страшно. Приятного тут, конечно, ничего нет, но он уже с предвкушением ждёт, когда сможет встретиться с Лобо. Они снова давно не виделись, и это лишь ухудшает состояние Гато. Хотя больше всего его беспокоит, в порядке ли Морте. Да, это абсолютно бессмысленно, беспокоится о благополучии Смерти, тем более, когда ты сам умираешь, но не то чтобы Коту было, что терять. Последние несколько месяцев, проведённые без Лобо, он был готов сам отдать последнюю жизнь тому в лапы, лишь бы снова увидеть его. Тоска скручивала грудь не хуже всех тех цветов внутри него, и вполне возможно, что сердце его болело не из-за овивших его стеблей, а из-за волнения снова ставших редкими встреч.       Он останавливается на окраине зелёного поля, где разбивает свою палатку. Тут барвинки будут смотреться великолепно.       Несколько дней Кот просто лежит под солнцем, вспоминая свои жизни, в особенности последнюю. Прокручивая цветные картинки у себя в голове, он всё чаще соскальзывает к мыслям о Морте, что вызывают новые и новые приступы.       В конце концов последний настигает его как раз в поле под ярким полуденным солнцем. Гато тоскливо думал о том, что в подобном безлюдном месте он навряд ли пересечётся с Морте, когда его сотрясает очередной приступ кашля, но на этот раз не прекращающийся. Кот переваливается на бок и прижимает колени ближе к груди, стараясь ослабить боль во всём теле, пока воздух с хриплым звуком пробирается в его лёгкие, полностью забитые цветами. Одной лапой он прикрывает пасть, пока вторая скребёт по горлу скорее инстинктивно, чем действительно желая помочь чем-то. В груди разливается жар, как будто в него залили плавленного металла, а с каждым сипящим вдохом или слабым кашлем внутренности режет кинжалом. Изо рта его выходит несколько коротких стеблей, которые на несколько секунд приводят Кота в ужас, пока его не отвлекает вся та боль, что он испытывает и лёгкое облегчение. Скоро это всё закончится, и он сможет встретить Морте. Даже если это будет последняя их встреча.       Прекращается всё резко. Гато не успевает почувствовать какой-то особенно сильной боли, у него не мутнеет в глазах и он не теряет сознание. Ничего из того, почему он мог бы решить, что умер. Но приступы его никогда не обрывались так, потому он настороженно хмурится и навостряет уши, оглядывая ту часть поля, что видит из своего положения. Двигаться почему-то страшно, а шерсть на загривке слегка шевелится. Кот уверен, что из-за спины за ним наблюдают. Вскоре он улавливает знакомый запах, что теперь не перепутает, даже если будет находиться на заполненной народом улице, не говоря уже о пустынном поле.       Когда Гато расслабляется и начинает приподниматься, чтобы обернуться и поздороваться с Морте, он понимает, что действительно умер. Его тело остаётся лежать всё там же, скрученное на примятой траве, вымазанное кровью с горстью лепестков перед мордой, пока сам он смотрит на свои уже пустые глаза. Кот так и замирает, сидя наполовину всё ещё в своём теле, смотря на это в лёгкой прострации и с тишиной в голове.       Пока Гато старается осознать происходящее, Смерть с интересом рассматривает его. В особенности цветы рядом.       — Барвинки, Гатито?       Негромкий голос выводит Кота из ступора, и тот медленно оборачивается к Лобо. Он смотрит на возвышающегося Морте ошарашенными глазами, будто ещё не до конца понял, что произошло, хотя и ждал того уже несколько дней.       Волк вздыхает и отводит ненадолго задумчивый взгляд. Снова смотря на выкрашенные кровью прекрасно-нежные цветки, он присаживается на колени и заглядывает в чужие глаза, которые всё ещё выглядят потерянно.       — Чего ты хочешь, Гатито?       Кот тушуется и глупо моргает, уставившись на морду Смерти, не совсем осознавая, что тот вообще сказал.       — В смысле? Чего я хочу?       Звучит он так тихо, будто и не говорит вовсе, а шепчет.       — Ты хочешь отправиться в загробный мир или остаться со мной?       Поначалу Гато хочет отшатнуться, как от звонкой пощёчины. Всё это похоже на изощрённое издевательство. Останавливает его абсолютно серьёзное выражение лица Морте и выжидающий взгляд этих гипнотизирующих глаз.       — А я могу? — неуверенно и всё ещё слабо спрашивает он, мысленно снова — как тогда в полуразваленных церквушках — принимаясь молить всех известных ему богов, чтобы это было так.       — Я бы не спрашивал, если бы не мог сделать этого.       Кот нервно сглатывает, хотя сейчас, когда у него нет тела, это не имеет никакого смысла. Он переводит взгляд с Волка на своё тело, что лежит всё так же в траве, согнутое в болезненной судороге, а после снова на Волка, который спокойно ожидает его ответа и совершенно не торопит.       Гато не успевает даже сообразить предложение Морте в полной мере, когда ответ легко срывается с его языка:       — Я хочу остаться с тобой, ми амор.       Лобо легко улыбается и кивает, прежде чем наклониться к его телу и соединить обратно перерезанную нить, что раньше не заметил Кот. Он успевает лишь увидеть, как до того тусклая ниточка, сплетаясь обратно, вспыхивает золотым, когда в его глазах темнеет.       Очнувшись на поляне, Кот на мгновение пугается, решая, что он лишь потерял сознание и увидел прекрасный сон. Но лишь на мгновение.       — Пойдём, Гатито. Тебя нужно привести в порядок.