As we walked side by side

Мир не перестаёт в мгновение существовать, когда он узнаёт, что Сяцзы слеп. Реальность не разлетается на кусочки, он не разламывается в бессилии, и даже взгляд У Се, сочувствием полный до краёв, не отзывается хвойной горечью во рту. Наставник научил его надеяться и верить до конца. Семья — не полагаться слишком сильно на одну надежду. Ни удивления, ни печали. Только мягкое полотно снега — такое нежное, такое хрупкое, обрушивающееся на плечи яростью лавин и не дающее вдохнуть. Се Юйчень знает, как выжить, когда сходит снег. Спокойствие. Дыхание. Молчи. Экономь силы. Думай. Рука Сяцзы легка, когда он берёт её. Как глупости, которые Хэй Сяцзы раскидывает налево и направо. Как твердолобое упрямство больного дурака, уверившегося в конце. Как смирение. Только вот в чём дело: Се Юйчень смиряться умеет лучше. С упёртой дуростью, с чужими планами, с надеждой битою, с тоской неважною — он отступает шаг за шагом и до пропасти. Он актёр, а кто из труппы прошлого не смел вступать на лезвие и танцевать на ниточках? Быть может, кто-то и не мог. Ему бы Эр Е не позволил — не мочь, не думать, не пытаться. Он способен смириться с нежеланием спасаться. Против воли никого нельзя спасти — что же, значит, он не будет спасать. Он просто останется рядом. У каждого пропасть своя. У каждого свой канат. Перчатка скрипит заезженной пластинкой, как трос, на который он вступает. Се Юйчень снимает её технично, без эмоций, без глупой нежности и бесполезной злости: сперва свою, затем чужую. Кожа к коже, делясь теплом — к губам подносит медленно, удостоверившись, что Сяцзы с ним, не в голове своей бедовой спрятался. Линия жизни на вкус как грязь и соль. Скачущий пульс — поток звездопада. Я люблю его, думает Сяо Хуа. Ты не заставишь меня отпустить, кричит Хуа-эр. Мой партнёр должен жить, шепчет Се Юйчень. — Уберёшь руку — сломаю челюсть. — произносит глава семьи Се. Почти ласково. Где-то за спиной давится вдохом У Се, ожидавший, наверно, другого. Се Юйченю сейчас плевать на все ожидания мира — его мир перестраивает опоры, разводит мосты, разносит нагрузку по плечам равномерно, чтобы не перебило хребет. Серый в глазах Сяцзы — удивление, пепел, печаль, провал; серый на губах Се Юйченя — пыльное крошево тяжести ледника, прогоревшие угли пустых сожалений, признание собственной слабости. Гематитовым звуком чёток — голос ровнее. Пускай наливается дымчатой сталью тело: чем тяжелее поступь, тем прочнее щит. Он не умеет защищать. Он отвратителен в этом, Се Юйчень знает. Верёвка натянута туго, колеблется под шагами, пляшет, словно живая, норовя скинуть вниз, и всякое движение — смертельный номер, жалкая гримаса, абсолютно бессмысленный танец. Ладонь. Горло. Губы. Чтобы помнил, что живой, и не смел уходить. Набегался. Хватит. Если Хэй Сяцзы нельзя защитить, значит, Се Юйчень его заберёт. Рука в руке — до боли, безжалостно, чувствуя, как мучительно медленно смыкаются пальцы в ответ. Не отпускать. — Обещаю не исчезать без предупреждения, Сяо Хуа. А ты не смей умирать первым. Если в этом месте не найдётся лекарства, придётся Сяцзы потерпеть несколько лет с одним глазом. Обычным, человеческим, карим. Будет совместно нажитым имуществом — одно зрение на двоих. Романтично донельзя. Если они не выйдут отсюда, значит, Сяцзы придётся потерпеть его разлагающийся труп на своих костях. В духе старых легенд. Он будет надеяться, что до этого не дойдёт. Сяцзы не одобрит. И едва ли простит. Се Юйчень не станет просить. Если потребуется, путь над пропастью он совьёт из собственных жил.