***
Тьма затягивается слишком долго. Так выглядит смерть? Если да — то крайне херово. Лучше бы сразу был ад, пламя, черти и котлы с кипящей водой. Ну, или как там обычно бывает во всех этих россказнях, которыми пугают в детстве за плохое поведение. Хотя бы чистилище — всяко не так уж скучно было бы. Но иногда до него, словно сквозь толщу океанской воды, всё-таки доносятся какие-то посторонние звуки: шаги, электронные писки, чьи-то разговоры, пылкие споры. Отрывками. Быстро и непонятно. Их в какой-то момент становится слишком много. Всё сливается в сплошной гомон, какофонию искажённой симфонии на сломанной пластинке. Среди них чей-то голос вдруг кажется до боли знакомым. Звучит он неразборчиво, как и все остальные, но в нём за спокойным тоном можно разобрать нотки некоего скрываемого беспокойства, печали может. Иногда даже злости. «Так несвойственно для него.» — мимолётно проносится мысль в подсознании. Внутри что-то теплеет. А потом внезапно, в один миг шум исчезает, появляется вспышка, и пространство вокруг белеет. Видимо, это, наконец, и есть смерть. А до этого было что-то вроде комы? Последние воспоминания проносятся перед глазами в обратном порядке. Не правы были те, кто утверждал, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами — в его случае, по крайней мере, это смерть. Моменты с мертвецами и их измученными лицами в предсмертных конвульсиях хотелось бы по-правде забыть, что, кажется, и происходит: кадры вдруг останавливаются, выгорают, словно старая плёнка, и превращаются в прах. Мир в его голове рушится. Исчезает всё: крики, выстрелы, хрипы, фантомное ощущение боли и вкуса крови. Исчезают лица, имена, звуки, ощущения. Далёкие частички памяти. Радость и горе отдельных моментов. Первые встречи и прощания. Первая влюблённость. Первое признание. Первое всё. Становится легче. Легче терять себя всё больше и больше. Последнее что остаётся — чей-то хрупкий призрачный женский образ. Знакомый и чужой одновременно. Образ той, о ком он так беспокоился в последние минуты, но о которой не может вспомнить теперь ничего. Он уже не может различать лица. Имя крутится на языке, но что-то словно мешает произнести его. Он отчаянно тянет руку к этому фантому прошлого, но тот рассыпается на мелкую пыль, оставляя в одиночестве. Боли нет — она осталась в прошлой реальности. Остаётся снова лишь темнота. А ещё пустота. Это начало его новой реальности.***
Неразборчивые звуки. Вспышка. Белая пелена. — Агент, очнись. — чей-то голос зовёт его. И он сквозь слепящий свет впервые открывает глаза. Голова болит, а в ушах нарастает неприятный звон. Запах медикаментов и крови обжигает рецепторы. Белый потолок. Белые стены. Свежие растения в вазах. И он. Тот, кому принадлежал голос. Разглядеть его полностью не успевает, этот человек почти сразу же поворачивается куда-то в сторону и говорит что-то, что из-за шума в ушах не расслышать. Он показывает на него жестом, а затем уходит, ненадолго оглянувшись на самом выходе из палаты. Следующее, что он видит — множество обезличенных людей в белых халатах, постепенно окружающих его. Мир плывёт в белом цвете стен. Хочется спать. Глаза снова слипаются. Это было первое воспоминание этой новой абсурдной реальности.***
Однако привыкать к этой новой реальности нелегко. По-началу голова трещит от того обилия информации вокруг. Но про него самого же в этом лечебном центре толком никто ничего не объясняет. Поверхностно лишь выдали что-то про имя, фамилию и бывшую должность майора спецназа. Ну и совсем уж вскользь — про страшную травму, из-за которой пришлось заменить конечности на протезы. И немного про потерю памяти. В мыслях лишь пустота и гул. Эхо. Эхо. Эхо. «Жить с амнезией — достаточно затруднительно, но можно.» — сказал как-то его лечащий врач в круглых мутных очках, чьего имени он, конечно же, не запомнил, — «Главное для вас сейчас — восстановление, а там, может, и вспомните чего...» И тогда он просто кивнул. Ну раз можно — значит можно. Он не в том состоянии, чтобы спорить. Придётся пока что лишь смириться.***
Восстановление идёт с трудом: чуть ли не буквально в ускоренном порядке заново нужно учиться ходить и говорить. Как младенцу. Говорить получается легче, проблемы возникают только с подбором слов. Привыкнуть же к протезам — задача не из лёгких, а по-началу и вовсе кажется чем-то невозможным. Сперва приходилось пользоваться костылями, нередко падать, учится держать равновесие и только потом уже ходить самостоятельно. Ему назначили специальный курс с упражнениями и процедурами — поэтому проблем в остальном возникнуть не должно. Часто во время тренировок он видит его, того мужчину, чей голос он услышал тогда впервые. Иногда он был совсем рядом, а иногда где-то в стороне, в роли молчаливого наблюдателя. Буквально. С тех пор он не произнёс ни слова в его присутствии. Не говорил, кем является и зачем здесь. Он просто был. А П-3, как многие называли его в этом центре, просто не спрашивал. Порой он снова слышал его где-то на периферии сознания, когда спал. Слова всегда были неразборчивы, но сам голос и его тон успокаивал.***
Наверное, самым любимым местом здесь у него был сад. Он находился в самой середине лечебного центра и являлся, пожалуй, самой живой его частью. Небольшой островок зелёной природы и край открытого неба среди серого мёртвого бетона — хотя бы немного радовали глаз. П-3 часто бывает здесь, когда хочется подышать свежим воздухом, а не пылью душной палаты или резкими растворами лекарств. Он тоже был здесь часто. Стоял рядом. Но ничего не говорил, как и всегда. В один из таких моментов П-3 всё же решился крайне неуверенно спросить: — Кто вы? «Печальный мужчина с неживым взглядом» — звучал внутренний голос. Снаружи же ответом ему долгое время была лишь тишина. Мужчина, кажется, даже и не услышал его. Но через минуты молчания нехотя ответил, глядя куда-то в сторону: — Разве это имеет значение? Холодно и отчуждённо. Скорее вынужденно. П-3 неопределённо пожал плечами. Возможно, в самом деле и не имеет. Но, во всяком случае, ему просто любопытно. — Моё имя...Можешь пока что просто называть меня "Волшебник". — пауза, — Этого более чем достаточно. И ушёл, оставив после себя только груз непонимания. "Волшебник"? Это шутка? Иногда в центре показывали различные телешоу и люди там рассказывали шутки, но не так, а с улыбкой на лице. Другие пациенты обычно смеялись. Ему тоже нужно было посмеяться? Странная она всё-таки — эта картина новой реальности. И люди в ней странные. От обезличенных врачей и учёных в белых халатах, до пациентов в белых больничных робах. Быть может, где-то там, за стенами этого центра, всё по-другому? А ещё этот человек — тоже странный. Наверное, самый странный из всех, кто здесь только есть. Но почему-то кажется, что именно он будет главным элементом этой картины. Ведь именно его голос стал первым, что он услышал в этой новой реальности. Стал первым воспоминанием.