Кроны, корни, плоды

Леса роняют кроны. Но мощно над землей Ворочаются корни Корявой пятерней. (Андрей Вознесенский, «Кроны и корни») Где мы? — спрашивает Светло-Глаз. Он не боится, просто хочет знать, где находится. Но Фена только пожимает плечами и говорит: Я не знаю. Мне известно не больше, чем тебе, помнишь? Ее голос похож на шуршание листьев, Светло-Глазу нравится этот звук, такой мирный, такой спокойный. Светло-Глаз легко забывает все, что она говорит: в речи смертных звуки для него важнее значения произносимых слов. *** С деревьями он говорит иначе. Он не называет их «Хист», они нечто другое, но Светло-Глазу удается слышать их слова. Истории этих деревьев совсем не похожи на те, которые рассказывали ему Хист или деревья Умбриэля, они обращены не в будущее, не в прошлое, а к другим мирам, к историям, вложенным друг в друга. Светло-Глаз тщетно пытается запомнить каждый образ из бесконечного множества тех, что проходят под его опущенными веками, когда он выпускает когти, легко царапая темную кору. *** Светло-Глаз и Фена давно чувствуют любовь, выросшую из дружеской привязанности, но сходятся они не сразу, их тела не подходят друг другу, дети Хист и меры сотканы из разных материалов, у их крови разный вкус. Когда Светло-Глаз впервые раскрывает перед ней свое нутро, выпуская наружу изогнутый член, покрытый мягкими шипами, Фена смотрит на него с недоверием, прикасается осторожно. Должно быть, прежде она не видела ничего подобного. Сначала Фена медленно, неловко гладит Светло-Глаза ладонью и только потом задирает юбку, прижимаясь спиной к стволу дерева. Входя в нее, Светло-Глаз хлещет хвостом по земле, царапает когтями древесную кору и деревья вдруг начинают петь ему песню, в которой нет ни единого слова. *** Деревья растут вверх, ввысь, их пышные кроны раскидывают ветви так широко, что тень покрывает землю, пропитывает ее, как разлитая вода. Но деревья — это не только кроны, но и корни, уходящие все глубже, глубже, глубже. Они прячутся под землей, в темноте, где никто не увидит их переплетений, отражающих переплетения ветвей. Корни могущественнее зелени листьев. Дерево, с которого срублены все ветви, еще может ожить, выпустить новые побеги взамен отсеченных, а лишившееся корней — неизбежно погибнет, как смертный, которому разорвали глотку. *** Иногда Светло-Глаз и Фена разговаривают о мире, который покинули. Светло-Глаз вспоминает Аннаиг, временами чувствуя почти мучительную тоску по ней. Фена просто описывает сады Умбриэля, больше в ее памяти ничего нет. Светло-Глаз мог бы рассказать ей больше о детях Хист, об аргонийских топях, но не знает, стоит ли. Фена выглядит как данмер, едва ли ей будут интересны истории о том, как Хист сделал своих детей сильнее, чтобы они смогли напасть на подобных ей, пока те были заняты своим горем. Вместо лишних слов, Светло-Глаз просто придвигается ближе, тогда Фена обнимает его за шею и целует между ноздрей. Светло-Глаз раскрывает рот, выпускает язык наружу, чтобы облизать её лицо. Деревья шелестят листьями над их головами, хотя ветра здесь нет. *** Что это за место? Не Мундус. Обливион? Этериус? Светло-Глаз пытается понять, пытается представить себе. Он точно опять оказался в клоаке сущностей, где души смешиваются друг с другом, растворяются, как приправы в котле с супом. Он прижимается к одному из деревьев, пытается спросить, но его слова и мысли вдруг становятся чужими для этого места. Позже Светло-Глаз, сидя на земле, повторяет про себя все имена Аэдра и Даэдра, названия миров, законы и правила, которые может вспомнить. Он боится забыть их, но знает, что, рано или поздно все это станет просто набором звуков. Глядя на деревья прямо перед собой, Светло-Глаз бездумно катает на языке слова: «Акатош», «Лорхан», «Магнус», «Хист». *** Плоды деревьев падают на землю со спелым стуком. Их мякоть сладка, они истекают соком, если надкусить кожуру. Светло-Глаз чувствует, какой липкой становится его чешуя. В один из дней, которые не кончаются и не начинаются — здесь нет времени — Фена говорит, что понесла. Светло-Глаз смотрит на нее с удивлением — разве такое возможно? Он из народа Хист, все в нем устроено не так, как в ней, им не дано смешивать свою кровь — будь иначе, плантации Морровинда возделывали бы бессчетные полукровки, зачатые от насилия данмеров-господ над их рабынями, униженными дочерьми Хиста. Но Фена говорит, что не ошиблась. Светло-Глаз со смущением вспоминает: у женщин теплокровных народов есть особые приметы, по которым они узнают о своем состоянии. Не зная, можно ли как-то ответить на ее слова, Светло-Глаз молча протягивает ей поднятый с земли плод, чуть треснувший сбоку, так что твердая темная мякоть обнажилась. *** У всех историй есть начало и конец. У простых историй — «Я был у Блэклайта, за мной погнался болотный дреуг, я еле спасся», «Королева Барензия родилась в Монрхолде в конце Второй Эры и умерла там же в самом начале Четвертой Эры». Любой может рассказывать или хотя бы слушать что-то подобное. А настоящая история мира — нечто большее, она как растущее дерево, которое поднимается ввысь и прорастает вглубь, ее толстый ствол невозможно обхватить руками, до ее листьев невозможно дотянуться. Но все это началось с одного крошечного семечка, которое даже нельзя толком рассмотреть. Каждое семя, из которого вырастает дерево, когда-то было частью другого дерева. Истории могут меняться, настоящая история — нет. Она повторяется, как повороты колеса, она и есть цикл жизни. *** Фена тяжелеет день ото дня, Светло-Глаз смотрит на нее с удивлением и любопытством, как если бы каждый день видел впервые. Ее глаза все такие же алые, но теперь, глядя на них, он не представляет себе окровавленные глазницы Хлаалу-работорговца, прирезанного тем, кого считал своей собственностью. Все зло, причиненное друг другу данмерами и народом Хист, кажется теперь Светло-Глазу неважным. Это все случилось далеко-далеко. Здесь важны только они сами, их дыхание и воля деревьев. *** Мир — это дерево, корни, кора, ветки, листья, сок в побегах. Фена шепчет эти слова во сне. Светло-Глаз спрашивает ее об этом утром, но она только пожимает плечами: она ничего не помнит, не знает, что это могло бы значить. *** Раньше этого места не было, или оно просто изменилось, когда они пришли сюда? Светло-Глаз спрашивает деревья, но те молчат. Откуда берутся семена для новых миров? Из старых? Те цветут, кто-то опыляет их, а потом ветер скидывает семена на плодородную почву? Светло-Глаз не знает ответа. Он представляет себе принцев Даэдра в образах исполинских пчел, летающих от мира к миру, чтобы опылить соцветия, — и смеется. Потом он снова перебирает в памяти имена Девяти Божеств, но все они кажутся ему бессмысленными. Здесь им не место. *** Что если мы — Ану и Падомай? — тихо спрашивает Светло-Глаз, но Фена только улыбается, прикрывает глаза, молча опуская руку на свой живот, раздутый растущими внутри детьми, двумя близнецами, которые не будут ни данмерами, ни детьми Хист. Это они — Ану и Падомай.