с каждым ударом возвращаться в состояние детства

Когда я увидел тебя в первый раз, я понял, что учеба будет веселой. Я даже не представлял тогда, насколько. Ты умудрился поругаться с преподавателем в первые полчаса из-за проколотой губы. Колол, конечно, по всем законам жанра в толчке, швейной иглой, в позе позы. Безбашенный, беспечный, с вселенскими тогда еще планами на будущее, готовый подмять весь мир под себя, свободолюбивый, гордый и просто сумасшедший. И такой родной. Я увидел тебя тогда в первый раз и сразу понял, что мы споемся. Я увидел тебя в первый раз и сразу понял, что попал. Я влюбился. И понеслось. Мы выходили ночами за продуктами в круглосуточный покосившийся ларек у перекрестка дорог, где с нами уже здоровались по имени и заводили дружеские беседы, а днями сидели в аудиториях, устало смотря друг на друга, каждые три минуты сверяясь с настенными часами, отсчитывая время до окончания пар. Ночами ты включал музыку на старом ноутбуке, обклеенном наклейками и пел мне песни о бренности мира, попутно проклиная все подряд, а я смотрел на тебя и улыбался, совсем забыв о незаконченных чертежах на заваленном столе, и не мог налюбоваться. Днями мы наперебой жаловались на боли в разных частях тела, а после все равно единогласно решали пропустить по банке пива, хоть мне никогда и не нравился вкус алкоголя. Ты грозился разбить лица моим обидчиком, я же собирался пойти в атаку на пристающих к тебе уродов. Я готов был уничтожить голыми руками всех, кто причинял тебе боль. Ты как-то заикнулся о том, что хочешь поцеловать все мои шрамы. Я пошутил, что на это уйдет пару тройку часов. Ты не посмеялся. Мы разделяли бутерброд, который успели состряпать перед шарагой на двоих. Мы делили несчастные полузасохшие «артефакты» — региональные конфеты из вазочки на нашей маленькой кухне пополам, мы не брезговали пить из одной чашки, есть одной ложкой. И все это уже стало настолько обыденной и неотъемлемой частью моей жизни, что я перестал замечать осуждающие взгляды окружающих. Все мое внимание было сосредоточено исключительно на тебе. Ты отвратительно мыл полы, я ужасно готовил. Мы сражались за мытье посуды, уговаривая друг друга «сесть-и-заткнуть-свой-чертов-рот-едой». Я запускаю стиральную машину, не разбирая вещи по цветам (да какая к черту разница если стирать на пятидесяти градусах!). Ты бесишься, но потом забываешь полить цветы. Бешусь я. Самые невероятные воспоминания связаны, конечно, с нашими «гулянками», когда мы в миллионный раз очень культурно сидели на качелях во дворе перед нашим домом с банкой третьего за день энергетика в замерзших руках, рассуждая о жизни, поглядывая на сумки с метровыми планшетами, наскоро оставленными под ближайшим деревом. А потом в наушниках начинает петь Лазарев, я смеюсь, а ты придирчиво морщишь нос, стягивая наушник со своего уха. Я заставлял носить тебя шапку. Ты ругал меня за не надетые перчатки и давал мне свои. Я постоянно мерз и трясся, а ты давал мне свои большие теплые кофты, а я и рад. Ты же спокойно сидел в футболках прямо на подоконнике, хотя в спину, не смотря на заклеенные рамы, все равно бил пронизывающий февральский сквозняк, и я тут же сбрасывал с себя кофту и отдавал ее тебе, за что незамедлительно получал легкий подзатыльник и искреннюю улыбку « — Надень, дурак, замерзнешь». Не было тебя и меня, было пуленепробиваемое «мы».

***

Я мог бы защитить хоть десять дипломов, если бы меня попросили написать о тебе. Ты отрешенно плетешься за мной в старый заросший парк у нашего дома, пиная снежные хлопья ногами. Ты никогда не любил зиму, а я всегда восхищался ею, с детским трепетом подбегая с окну и восхищенными глазами смотря на снегопад. Мы мешаем алкоголь с наркотиками, которые я привозил из соседнего города, когда ездил к человеку, который косвенно сломал мою жизнь. Мы хохочем, прыгаем в снег, ты кидаешь снежок мне за шиворот, а я сбиваю тебя с ног, громко смеясь. Я смотрю в твои глаза, в твои расширенные от очередной дозы зрачки, словно пытаясь выцепить что-то. Но не нахожу. Меня затягивает холодный омут стеклянных глаз. Блять. А я помню, каким ты был раньше, я помню, как в первый раз поцеловал тебя в нашей квартире, помню, как ты крепко обнимал меня в темноте под светом тусклой гирлянды, прижимая к себе аккуратно и трепетно, как будто хотел забрать всю мою боль. У тебя тогда получилось. Помню каждое наше приключение и обещание. Общие друзья отвернулись от нас, мы остались совсем одни на этой земле. Они пытались разлучить нас, говорили, что я плохо на тебя влияю. Я послал их. Я целовал тебя, зная, что ломаю и твою жизнь тоже. Я целовал тебя, зная, что у тебя есть девушка. Я целовал тебя, зная, что ты снова попросишь меня поехать за очередной дозой. Я целовал тебя эгоистично, отвратительно, желанно. Ты был не против. Пожалуйста, женись на ней однажды, закончи учебу, найди хорошую работу. У вас появятся прекрасные дети, вы будете ездить на отдых на море, а вечерами прогуливаться в соседнем парке с шоколадным мороженным в руках. Ты будешь счастлив. Вы будете счастливы. Я не могу претендовать на тебя, у меня нет такого права. Она добрая, чуткая и любящая, и с ней у тебя все будет хорошо, все, как у людей. Я хочу для тебя лучшей жизни без преодолений, гнета и осуждений. Ну не нужно тебе это, пойми и ты меня. Ты можешь добиться чего угодно. Не знаю, почему ты до сих пор со мной болтаешься, почему не ненавидишь меня. Я пытаюсь излечить тебя, но делаю только хуже нам обоим. Я не могу без тебя, а ты без меня, но это не правильно. Так нельзя.

***

Я ужасающе громко смеюсь, так, что вороны в испуге разлетелись в разные стороны. Как некультурно, как отвратительно и неуважительно нарушать покой такого места. А мне плевать, мне так плевать черт возьми. Острые снежинки больно царапают бледные впалые щеки. Я устало прикрываю красные глаза, искривляя искусанные губы с кровоподтеками в жуткой усмешке, которая больше похожа на перекошенный животный оскал. Я трясусь как осиновый лист, то ли от ломки, то ли от холода. То ли от боли. Я снова истерично смеюсь, кашляю и сплевываю кровь на белый снег. Красиво. Мы познакомились в октябре. Мы расстались в феврале. До меня только сейчас доходит, что я плачу. Трясусь и плачу, не стирая соленые слезы с глаз. Нет сил. Музыка в наушниках ранит хуже ножа. Я всегда любил песни, которые говорили за меня то, что я не мог сказать. И сейчас я выкрикивал все несказанное. Я упал на колени и колотил грубый острый лед кулаками, раздирая тонкую кожу на руках в кровь. Мне было… я не знаю. Я не мог дышать. Я кричал. Я рыдал. Я ругался. Я бил глухой лед, который услужливо покрывал промерзшую землю, скрывавшую тебя от меня. Меня рвало на части, я не знал как выплеснуть все, что я ощущал тогда. Этого было слишком много, я не мог справиться с этим. Я не мог выдавить из себя что-то связное, я мог разве что кричать и плакать. Так слабо. Так глупо. Придурок с ветром в голове. Болван без гроша за сердцем. Балбес с гитарой… Разбитый. Поломанный. Запачканный. Теплый. Дорогой. Любимый. Единственный. Близкий. Родной. Каждый терялся в твоем обаянии. Каждый пророчил тебе светлую и яркую жизнь. Ты был самым необычным человеком, которого я знал. Ты был самым близким другом, который у меня был. Жаль, что на твоем пути появился я. Жаль, что все кончилось именно так. Ты навсегда останешься самым особенным для меня.