* * *
Ниточка слюны тянется от припухших ярко-красных губ Реддла к головке члена Гарри. Гарри задыхается. Но вовсе не от ощущений сексуального подтекста: всё дело в глазах Реддла. Они горят жадным похотливым огнём. Каким-то немыслимым образом блики от витражных окон лавки отражаются в его глазах, придавая им отблеск алого. — Тебе хорошо, Гарри? — голос, такой хриплый и низкий в тишине чёртового маленького помещения кажется оглушающим. Тепло рук на бёдрах. Жар дыхания рядом с членом — крепким, с едва заметной капелькой смазки, выступившей на головке члена. Реддл тут же наклоняется, чтобы слизнуть эту капельку — медленно, шершавым языком, крепко сжав пальцы на бёдрах Гарри. Поттер шумно выдыхает и резко откидывается на спинку стула. По телу будто пропускают электрический разряд. Весь раскрасневшийся, с разлохмаченными волосами, Том вновь смотрит на него, медленно-медленно вбирая пенис себе в рот. Сильнее сжимает пальцы на бёдрах Поттера, тихо-тихо стонет, прикрыв алые глаза. Места в лавке чертовски мало. Тем более за этим идиотским узким столиком. И Том каким-то чудом умещается здесь, под этим самым столиком, будучи ведомым и ведущим одновременно. Наслаждающийся, голодный, компрометирующий, порочный и совершенно ничем не смущённый. Гарри так хочет что-то сказать, но все слова как-то испаряются, растворяются в ураганном удовольствии, и он просто одной рукой хватает Тома за эти великолепные чёрные кудри и — Мерлин! — тянет на себя почти безжалостно, сам запрокидывая голову и снова шумно выдыхая от остро-ярких ощущений. Испарина беспокойной тенью накрывает его лицо. Том послушно заглатывает член глубже, одной рукой одобрительно поглаживая Гарри по бедру. На члене он двигается медленно, будто смакуя какой-то немыслимо сладкий леденец из «Сладкого королевства», от наслаждения издавая эти порочно-горячие стоны. Вибрация. Стоны-стоны. Тёплое дыхание, исходящее от ноздрей, лёгким порывом касающееся полового органа, когда Том чуть отстраняется. Блядская лавка, в которую может зайти кто угодно. И, если вошедший посмотрит чуть вправо, то увидит перекошенное от удовольствия румяное лицо Гарри и ботинки и ноги, обтянутые чёрными дорогими классическим брюками, самого заместителя Министра магии. Не-мыс-ли-мо. Но хорошо. Так чертовски хорошо. Том снимается с члена с хлюпающим звуком. Вновь сильно сжимает пальцы на бёдрах Гарри, до боли, побуждая смотреть на себя. Улыбается кривой улыбкой. Облизывает свои пухлые-пухлые губы. И вновь берёт в рот. Нежно ласкает языком выступившие венки, смотрит вверх, дышит носом через раз, но глубоко-глубоко. Сердце у Гарри бухает в груди. И он и вправду смотрит-смотрит-смотрит. Поттер вздрагивает. Тело пронзает тысяча невидимых иголочек. Он пытается успеть как-то отттянуть Реддла от себя, но тот только плотнее обхватывает его член ртом, а после — быстро и будто бы легко глотая всю сперму. Том отстраняется, глубоко и жадно вдыхая воздух. Промаргивается. Гарри всё ещё в эмоциональном напряжении тяжело дышит и теперь жёстко держится руками за подлокотники деревянного стула. Том тянет уголки губ в полуулыбке и облизывается. Тянется к своим волосам, чтобы поправить их, а потом умелым и знакомым движением прячет член Гарри в нижнее бельё, а после — и застегивая ширинку брюк. Грациозно поднимается с колен, извернувшись, будто большая змея, совсем не ударившись об столик, под которым несколькими минутами ранее отсасывал Гарри и явно этим наслаждался. Поттер, всё ещё сидя с распахнутыми глазами и тяжело дыша, чуть приподнимает голову и встречается глазами с Томом, теперь так сильно возвышающимся над ним. — Какой чудный обед, правда? — ласково осведомляется Реддл, лёгким движением пальцев вытирая с губ крошечную капельку спермы. Гарри шумно сглатывает, не в силах прервать зрительный контакт. Секрет. Ужасно порочный и немыслимо осязаемый. Врезающийся в память и вытесняющий всё прочее. Жадный, опасный. Только вот как долго этот секрет захочет оставаться нераскрытым?Секрет
12 марта 2023 г. в 01:24
У Джинни Уизли безумно красивые руки. Тонкие, длинные пальцы, предплечья все усыпаны созвездиями из родинок.
У Джинни Уизли волнующий глубокий голос. Она может шептать что-то немыслимо сокровенное совершенно спокойным тоном.
У Джинни Уизли искренняя улыбка и громкий-громкий смех. Сидишь рядом, смеёшься в ответ и забываешь обо всех проблемах, что гнут, гнут к земле. И тебе так хорошо, что, кажется, лучше уже и быть не может.
У Джинни Поттер холодные руки. Отчуждённые. Прикоснёшься — и почувствуешь отторжение. И своё собственное, и чужое.
У Джинни Поттер громкий голос. Она кричит с надрывом, шепчет с болью и печалью. Она говорит о какой-то, в сущности своей, мелочи с раздражением и гневом. Нет, ты знаешь, что это вовсе и не мелочь. Но так хочется закрыть уши и спрятаться в чулане, как в детстве, чтобы не слышать её обидных и горьких слов, пронзающих сердце насквозь.
Джинни Поттер не улыбается. А если и улыбается, то не Гарри Поттеру. А смех её, кажется, превращается в самую жестокую насмешку жизни.
Родители Гарри умерли ещё в его далёком детстве. Страшный случай в Министерстве — страшная ошибка, погубившая десятки магов и ведьм. Может быть, если бы родители были живы, Поттер смог бы спросить у них совета? Может быть, он смог бы присесть у коленей матери, заглянуть ей в глаза и попросить об утешении?
А отец, наверное, рассказал бы, как не наступать на одни и те же грабли в семейной жизни.
Но Гарри был сиротой. Да и едва ли брак тёти Петунии можно назвать идеалом семейной жизни. Поэтому вот и приходится понимать всё самому, методом проб и ошибок приходить к какому-то закономерному исходу.
Гарри не помнит, с чего это всё началось. Когда его счастливый брак с Джинни превратился в зыбучую трясину сомнений и ярости? С того момента, когда он стал задерживаться в своей лавке и поздно-поздно возвращаться домой? Или с того, когда он начал отвечать грубостью на грубость? А может, с тех чёртовых обоев, которые так не понравились его жене, что они кричали друг на друга без перерыва целый час?
В чём Гарри ошибся? Гарри ведь достаточно умён, чтобы осознавать, что во всём этом есть и его вина.
Они были так счастливы в самом начале. Вон, висит на стене колдография с их свадьбы — улыбаются, хохочут, целуются. Всё действительно было так? Воспоминания о том времени размыты взаимными оскорблениями, холодностью и пустотой.
Пустотой.
Нет, Гарри солгал. Он знает, с чего всё началось. И это знание выжигает его изнутри.
— Артефакторика? Брось, Гарри, в квиддич ты играешь намного лучше, чем мастеришь всякие эти… вещи, — Джинни неопределённо машет рукой, обводя небрежным жестом ещё пустую арендованную лавку.
Гарри застывает. Его взгляд упирается в кулон, висящий на шее Джинни.
Он отчётливо помнит, что просидел за этим артефактом на седьмом курсе несколько долгих месяцев. Простенький оберег, да, но в него вложено столько любви и труда, что назвать его просто вещью у Гарри язык не поворачивается.
Поттер натянуто улыбается и пожимает плечами:
— Может быть. Но попробовать всё же стоит, верно?
Когда дело всей твоей жизни твой самый близкий человек считает чем-то пустяковым, даже дышать становится труднее.
— Да, конечно! Я всё равно поддержу тебя, потому что очень люблю тебя, Гарри, — улыбается Джинни и ласково обнимает его.
Поттер прижимается в ответ, но почему-то совершенно не ощущает радости от этого прикосновения.
Это была обида? Это был эгоизм, тщеславие и неутолённый голод признания?
Гарри ведь и вправду посредственный артефактор. У него не так много клиентов, прибыль едва покрывает расходы на продукты и съёмное жильё. У Поттера уходят месяцы на даже самые простые артефакты. Джинни ведь права, так почему Поттеру ещё больнее от осознания её правоты?
С месяцами им стало труднее найти общие темы для разговора. Джинни болтала о своей успешной карьере журналистки, о своих прекрасных весёлых коллегах в Министерстве и издательстве.
Гарри не завидовал ей — нет, конечно нет. Он просто внимательно слушал и улыбался. Сначала — вполне себе искренне, а стустя год — уже натянуто. Наверное, Джинни это заметила и поэтому стала говорить о своей работе как можно меньше.
Ей тоже было обидно?
Если раньше они часто говорили о годах, проведённых в Хогвартсе, теперь это казалось чем-то невыносимо знакомым и далёким одновременно.
Гарри хотелось говорить о новых трактатах по Артефакторике и Чарах, о необычных новых маггловских изобретениях, о красивом закате, о чудесном снегопаде, но Джинни ничего из этого не интересовало. Она слушала, конечно, но Поттер видел её взгляд.
Гарри хотелось ходить с ней по музеям, пусть и маггловским, но всё же прекрасным, хотелось водить её в театры и восхищаться чудеснейшей музыкой, но однажды все его желания спрятались в раковину пугливого моллюска.
— Ты прямо как мой отец. Восхищаешься магглами и считаешь их такими интересными. Пойдём лучше выпьем с Роном и Гермионой в новом магическом баре? Там тоже есть живая музыка, тебе точно понравится! — Джинни снимает с себя вечернее платье с помощью магии и с неловкой улыбкой поворачивается к мужу.
Весь восторг Гарри после представления превращается в колкое жжение под сердцем.
— Тебе не понравилось? — его голос напряжён и глух одновременно.
Джинни, переодевшись в домашнюю одежду, подходит к нему, опускается на корточки перед креслом, в котором он напряжённо сидит, и берёт за руку.
— Я многого не понимаю относительно сюжета. Да и балет… это ведь почти как танцы. Мы можем сходить на танцы и в магическом мире, сами повальсируем. Я выросла в Магическом мире, поэтому для меня сложно осознать смысл даже некоторых слов. Всё было красиво и торжественно, но это не для меня. Пойми, Гарри.
Она печально улыбается. Ей неудобно говорить все эти слова, но её характер не позволяет всё держать в себе.
Джинни совсем не такая, как Гарри.
— Хорошо, — говорит Поттер, накрывая руку жены своей.
На все следующие представления и выставки он ходит один.
«Солнечная Джинни Поттер и мрачный Гарри Поттер» — так их в шутку назвал Седрик на последнем всеобщем министерском приёме.
Джинни весело засмеялась и начала отнекиваться с блеском в глазах.
Гарри было больно.
Он вовсе не был мрачным. Он приносил Джинни полевые цветы каждый понедельник. Самые разные и самые красивые, на его взгляд.
Он планировал их отпуск, а потом, когда узнал, что у Джинни внеплановая командировка, отменил всё. Разве он мог полететь куда-то без неё?
Он ходил с ней на танцы в магические бары, пел в караоке, пил невкусный алкоголь и молчал о своих провалах на работе.
Он улыбался, улыбался, улыбался, хотя внутри сгорал от боли. И плакал по ночам в подушку, пока Джинни тихо сопела над ухом.
Он правда мрачный? Правда?
На следующее утро после этого министерского приёма Гарри смотрел на себя в зеркало — в этой неуклюжей рабочей мантии, с лёгкой щетиной на лице и усталым взглядом. С мешками под глазами и пожелтевшими зубами от сигарет.
И вправду мрачный.
Гарри хотел поговорить с женой о своём трудном детстве, лёжа в постели и обнимая её — такую нежную и хрупкую. Такую добрую и искреннюю.
Ему это было нужно. Так отчаянно, на грани паники.
А получал в ответ лишь: «Это всё в прошлом, Гарри. Нужно жить здесь и сейчас. Любовь всё преодолеет, нужно только немного подождать».
Любовь может преодолеть далеко не всё.
Теперь они спят в разных комнатах, никуда вместе не ходят и ругаются из-за обоев для квартиры, на которую наконец накопили достаточно галлеонов.
— Если говорить честно, то эта квартира почти и не принадлежит тебе, а ты споришь из-за каких-то обоев!
Гарри резко оборачивается. Слова эхом отражаются в ушах.
— «Почти и не принадлежит мне»? — медленно переспрашивает он.
— Я зарабатываю в несколько раз больше, чем ты. Я всегда говорила тебе, что эта мерлинова Артефакторика — не твоё. На квиддиче ты бы заработал намного больше! — Джинни вся раскраснелась, в отчаянной злости они пинает рулон чуть раскрытых обоев по полу.
Тот совсем раскатывается, кончик почти касается ноги Гарри.
Поттер просто смотрит на свою жену. И, видимо, что-то такое отражается на его лице через зеркало эмоций, что Джинни вздрагивает и отшатывается на несколько шагов.
— Прости меня. Я сказала… не подумав, — тихо-тихо шепчет она, избегая взглянуть ему в лицо.
Гарри хочется взять и порвать этот чёртов рулон. Ему хочется ударить что-нибудь: эти стены, которые стали для него клеткой, этот стол, который совершенно не вяжется с возможной атмосферой в их будущем доме.
Что-нибудь, только не её.
Однако Гарри просто поджимает губы и отворачивается от своей жены.
Отворачивается.
Ярость, так долго копившаяся за зажатыми губами, обращается во что-то огромное и тёмное. Жуткое.
Ярость побуждает Гарри говорить обидные слова, жалость к себе вызывает злость и отчаяние.
Гарри понимает — где-то там внутри, что его вина намного больше. Что это он построил между собой и Джинни эту огромную кирпичную стену и теперь не может сам же её разбить.
И эта же ярость побудила его совершить страшную ошибку которая превратилась в липкий секрет. Неприятный, скользкий и постыдный.
У заместителя Министра магии Реддла длинные пальцы, красивые руки с пухлыми венами.
У заместителя Министра магии Реддла спокойный чуткий голос. Он слушает всегда так внимательно, а отвечает так спокойно и волнительно одновременно, что на него невозможно не смотреть в такие моменты.
У заместителя Министра магии Реддла искушающая улыбка. Он говорит о многих прекрасных вещах и — одновременно — ужасающих. Говорит, говорит, кривя бесконечно правильную линию губ.
У Тома Реддла нежные объятия. Он прижимает к себе трепетно и ласково, гладит по спине почти еле ощутимо и шепчет истории о каких-то давно позабытых мирах.
У Тома Реддла красивый голос. Он может тихо-тихо петь колыбельные и шипяще смеяться над неумелыми шутками.
У Тома Реддла грустная улыбка. Но глаза — такие манящие, такие далёкие, полны чувств. И чего-то такого давно позабытого, что в них больно смотреть.
Секрет. Грязный и постыдный.
Наверное, ужасно быть чьим-то секретом.