Текущая медовой патокой жизнь

— Тэхен-а, — Тэхен отрывает глаза от чудно́го экспоната. В музее искусства, в который старший затащил Чонгука путем подкупа... — Смотри, значит, один зал — одна палочка шоколадки. — нырнувшая в глубокий карман брюк ладонь достает несколько маленьких шоколадок и машет ими перед глазами младшего. Тот хмурит брови, сводя их на высокой переносице, и устало выдыхает, соглашаясь на такой обмен. ...довольно мало людей. Зал современного искусства, как никак, настоящих ценителей находится немного. — Там, в конце зала, есть интересная картина, не хочешь, эм, посмотреть? — Чонгук заискивающе хлопает глазами, и Тэхен сразу же догадывается, что ему что-то надо. Потому что Чонгук и "интересоваться современным искусством" поставит рядом только сумасшедший или совсем незнающий его человек. Мужчина подозрительно сужает глаза, наклоняя голову к плечу и всем своим видом показывая, что заинтересованность получилась не очень правдоподобной, но всё же подаёт ладонь младшему, позволяя вести себя в совершенно другом направлении. Вес родной руки в своей ощущается так привычно и легко, что Тэхен чуть ежится и ведёт плечами, только сейчас понимая, насколько до этого ему было некомфортно. Это даже пугает. Чонгук уже там, под кожей. Его не вытравить, не вытащить и не достать из мерно стучащего в груди сердца. Это и есть осознание слова "навсегда"? Старая мадам, плотно укутанная древним, как мир, платком и стоящая у какого-то деревянного яйца в белой краске, смотрит с явным укором на их переплетённые пальцы, но отворачивается, замечая ответный саркастический взгляд Чонгука, цокая языком. — О боже мой! — шипит парень шёпотом, так, чтобы слышал только рядом идущий Тэхен, — Посмотрите! Это же, блять, копия яйца носорога в чьей-то конче! Вау! Лучшее произведение века! — старший закрывает рот ладонью, задушенго смеясь в нее и стараясь не тревожить остальных посетителей громкими звуками, — Нет, серьезно, что они все курили, блять?! Огонь в Чонгуке, порой, разгорается почти из воздуха, настолько вспыльчивый у него темперамент. Один неверный взгляд на него или на Тэхена — начинается пожар, и окружающим стоит побеспокоиться, как бы он их не спалил. — Гук-а, успокойся, — таким же шёпотом, сквозь который прорывается откровенный смех, говорит старший, — Может, она нашла в нем что-то невероятное, это же люди, ты знаешь, они странные. Чонгук закатывает глаза, не сдерживая мягкой улыбки, скользящей по влажным бордовым губам. — Тем более, это сюрреализм. В нем можно увидеть любую дичь, — Тэхен усмехается, — Даже наркоты не надо. — Сюрреализм, кубизм, фовизм, импрессионизм, — Чонгук поднимает незанятую руку, принимаясь активно комично жестикулировать, — Поп-арт, футуризм и ещё какая-то хуета, которую хер запомнишь! Какая вообще разница, в каком стиле создан вон тот кусок грязи? — он указывает пальцем на один из представленных экспонатов, представляющий собой часть древнего, как та женщина в платке, застывшего куска лужи с частью следа от стопы динозавра, — По нему же видно, что это просто грязь! Нет, блять, это часть инопланетного корабля из сверхпроводимого пластика, да?! Тэхен крепко сжимает ладонь парня, показывая, что ему лучше остановится. Чонгук с разбушевавшимся на дне зрачков огнем смотрит на старшего, недовольно поджавшего губы, и слегка опускает голову, признавая свою бестактность. — Извини, Тэхен-а, я просто абсолютно не понимаю всего этого, — он неопределенно кивает головой на зал позади них. Они остановились в плохо освещенном углу у последнего экспоната. — Ничего, Гук-а, но я прошу тебя, все же, не перегибать палку. Если чьи-то вкусы не схожи с твоими, это не значит, что-то кто-то не прав, имеет плохое самоощущение и всё в этом духе. — Чонгук согласно выдыхает, в очередной раз поражаясь, как его паре легко удается погасить в нем полыхающий пожар, угрожающий уничтожить всё на своем пути. Только вот родные руки огонь не обжигает, оставляя глубокие кровавые раны, а ласково облизывает, даря тепло и покой. Тэхен переводит взгляд с Чонгука на картину, к которой тот его привел. Из-за плохого освещения в конце зала, на полотне виднеется бесконечное количество теней, сильно отделяющее произведение от всех остальных на этой экспозиции. В середине находится самое яркое пятно — небольшой хрупкий цветок. Его стебель гнется под весом крупных ярко-синих бутонов-колокольчиков, короткие листики расправлены и бесстрашно смотрят в стороны зловещей тьмы от играющих теней. Слева высится высокое дерево, угрюмо свесившее свои неподъемные ветви к земле. Кажется, будто оно тянется к цветку в центре, но не может даже коснуться. Справа громоздкие горы нависают над растением, давя своими объемами не только на очень маленькие, по сравнению с заснеженными вершинами, колокольчики, но и на смотрящего на этот, казалось бы, набор неотъемлимых частей природы. — И что ты хотел этим сказать, Гук-а? — мужчина поворачивается к младшему, снова нервно закусившему нижнюю губу. — Видишь белое пятно и цветок в центре? — на что Тэхен кивает. — Оно, почему-то, ассоциируется у меня с тобой. Вокруг на тебя постоянно давят. Родители, друзья, я... — высокий голос чуть сбивается на этом моменте, — Ну, общество в целом, ты и так это прекрасно знаешь. Это всё похоже на те горы и дерево. Честное слово, его мерзко прорисованные культяпки будто мне в душу скоро залезут... Тэхен усмехается, поглаживая большим пальцем мягкую кожу ладони своей пары. И всё-таки его Гук-а не меняется. — В общем, я, э... — Чонгук запинается, вдруг краснея. Щёчки совсем тускло покрываются смущенной краснотой, а на губах появляется нежная, немного сконфуженная улыбка. — Ты и сам знаешь, как, мм, порой сложно говорить о своих чувствах, Тэхен-а... Парень отрывает взгляд от полотна, поворачиваясь к внимательно слушающему его старшему. И это столкновение вселенных в их глазах гораздо дороже любых слов. — Я, мм... — Чонгук нервно сглатывает. — Что ты, Чонгук-а? — Я вижу в том цветке тебя. Ты как... Как весна, знаешь? Будто мой отдельный цветущий мир, в котором я могу укрыться, и там меня никто не дастанет, будь то горы или ужасные ветки... И ты... Ты для меня не просто как весна, Тэ... В сияющих глазах Тэхена будто плещутся растаявшие из-за такого милого Гука, снова мягко обволакивающего своим ярким огнем, осколки души. — Ты и есть моя Весна, Тэхен. И это как самое трепетное признание в любви на границе бушующей, пробирающей до костей зимы и благоухающей жизнью весны.