Рыжеволосая женщина стояла на пороге дома, неверяще смотря на своего врага. Врага всех волшебников. Как же далека от реальности она была, считая, что они с мужем смогут что-то сделать против... этого.
Тёмный Лорд Судеб Волдеморт пришёл в их дом, даже не заметив множества защитных чар и проигнорировав все высаженные вокруг дома хищные растения, в то время как другие чары и сами не заметили его, так и не оповестив хозяев дома о надвигающейся беде.
Она успела несколько раз в мыслях проклясть всех друзей своего мужа, которые так яростно настаивали на том, что им не следует уезжать из страны, что оставаться в Англии будет безопаснее, что так они смогут всегда прийти на помощь и защитить их, случись нападение Пожирателей. Где они были теперь, когда перед ней была её смерть, а за ней — её сын, самое дорогое в её жизни, за которым и пришло это чудовище?
— Авада Кедавра!
В самом звучании заклинания чувствовалась некая окончательность. Уверенность, что в жизни человека перед заклинателем не оставалось больше ни одного события, которое могло бы иметь значение. Удовлетворённость автора, ставящего последнюю точку в последней главе чужой истории. О, это волшебство могло быть столь же величественным и прекрасным, сколь и ужасным, и Тёмный Лорд сполна наслаждался моментом, зная, что в стенах этого дома для него нет достойных противников.
Зелёная вспышка озарила дом, и гудящий свист ознаменовал последние мгновения жизни женщины, доверившейся не тем людям.
Вспышка была такой яркой, что, казалось, даже после падения тела она продолжает сиять мертвенным светом, льющимся из окон дома.
— Лили!!! Нет!
— Авада Кедавра!
В отличие от Лили, убийство Джеймса было совершенно рутинным и даже в некоторой степени комичным. Он упал на пол в неестественной позе, продолжающей его последний рывок к телу Лили. Краем сознания Волдеморт саркастически усмехнулся, но он был слишком взволнован предстоящим действом, чтобы отвлекаться на каждого червя, который попробует ему помешать.
Непосвящённый мог бы ужаснуться, мог бы подумать, что в обычном убийстве нет ничего притягательного. Узнав же, что этот человек пришёл убить не просто человека — ребёнка, он бы назвал его напрочь свихнувшимся маньяком или как минимум бессердечным уродом. И — был бы прав, но это была не вся правда.
Этой ночью Волдеморт пришёл сюда, чтобы переломить судьбу мощью своей магии, подтверждая титул Лорда Судеб. Чужое пророчество захватило его в свои путы, проклятая прорицательница покусилась на самое неприкосновенное — свободу выбора и его будущее. Он каждое мгновение чувствовал, как слова, произнесенные неделю не просыхавшим пророком в грязной таверне, пытаются буквально переписать его разум, заставляя отказаться от своих целей, посвятив всю жизнь этому ребёнку.
Он догадывался, что это событие было последним ударом старика, несогласного допустить даже малейшую возможность восстановления прежней политической мощи старых магических семей. Он не ожидал, что оппонент будет действовать чисто, но двойные стандарты Дамблдора потрясали: Империо или Авада Кедавра были бы более милосердными, чем то, что он сделал. И всё же, Волдеморт не мог не оценить простоту и эффективность решения — будь на его месте кто-то другой, и этот человек был бы нейтрализован навсегда, посодействовав общему благу.
Только дисциплина, без которой он не смог бы так глубоко погрузиться в тёмные искусства, и сложные приёмы ментальной магии, позаимствованные им у брахманов-магов, позволяли ему оставаться в жестоком — но своём — уме.
Он медленно переступил через Джеймса и поднялся по лестнице в детскую.
Дверь была распахнута — именно отсюда выбежал Джеймс, услышав шум снизу. Гарри Поттер не спал и серьёзным взглядом смотрел на него. На мгновение Волдеморт задумался, как пророчество могло повлиять на годовалого младенца, практически не имеющего ещё разума, как такового. Воспользовавшись секундным промедлением, где-то за острыми гранями его мыслей отвратительной кляксой расплывалось сомнение. Он-из-невоплотившейся-реальности сейчас думал, что мелкий, должно быть, в первый раз видит мага, похожего на змею.
Вспышка злости и страха помогла ему вновь вернуться в настоящий момент, судорожно восстанавливая ментальную защиту. Он уже направил палочку на ничего не понимающего ребёнка, как вдруг почувствовал определённую неправильность в окружающем пространстве.
Он всегда отличался высокой чувствительностью к магии, а трансмутации тела, которым он подверг себя ради усиления, только сделали эту способность ещё более всеобъемлющей. Именно это делало его таким страшным противником на поле боя, и мало кто мог похвастаться тем, что ушёл живым после встречи с Волдемортом. Он мог ощущать всё пространство вокруг себя, давно полагаясь на чувство магии даже больше, чем на свои собственные глаза, которые, в отличие от него, могли быть обмануты иллюзиями.
И теперь он ощущал, что там, где должен быть труп этой глупой маггловской девочки, зарождается тяжёлая, древняя магия. О, пока что это было практически незаметно, но он уже мог почувствовать аромат цветов, смешанный с приторным запахом гниения. Магия быстро появлялась словно из ниоткуда, как будто в доме появился волшебный источник, подобный источникам под родовыми домами его союзников. Но, конечно, этого быть не могло — в Годриковой Лощине никогда не было источников, иначе бы здесь не смогли жить магглы, а Хогсмид не был бы единственной волшебной деревней на всю Великобританию.
Не желая проверять, что ещё могли натворить эти светленькие в очередном приступе напрочь больного воображения Дамблдора, он снова вскинул палочку, так быстро, как только мог.
— Авада Кедавра!
Зелёный луч вырвался из его палочки и полетел к Гарри Поттеру. Медленно. Слишком медленно. Это заклинание отлично работало для ритуалов и тёмных мистерий, но было совершенно неподходящим для боевого применения. Всему виной — слишком медленная скорость, дающая противнику возможность не только увернуться, но и контратаковать. Не то, чтобы он ожидал, что младенец будет контратаковать, но от
младенца это и не требовалось.
Он почувствовал изменение раньше, чем увидел его глазами. На пути луча стояла Лили Поттер. Вернее, как всё отчётливее чувствовал Волдеморт,
нечто, выглядевшее как Лили Поттер. Авада Кедавра врезалась в её грудь и бессильно погасла.
Тёмный Лорд никогда не брезговал некромантией, и сам использовал для защиты особо ценных мест и предметов инфери — ожившие трупы, специальным образом обработанные для повышения сопротивляемости магии. Он знал, как ощущается собственная магия инфери — затхлая, статичная и стремящаяся снова прийти в равновесие смерти. Стоящая перед ним женщина определённо была мёртвой — после Авады Кедавры в упор не выживают — и она совершенно точно не была инфери. Исходящая от неё энергия была бурной, полной разложения, но не угасания и застоя. Это был вечный пир на телах врагов и друзей, рождение новой жизни, пожирающей старую заживо, как червь-паразит, который, окуклившись в своём хозяине, оказывается гусеницей, превращающейся впоследствии в изящную бабочку.
—
Стой.
Волдеморт не удивился, когда женщина заговорила. Чего-то такого и следовало ожидать. Он не знал, откуда Поттеры смогли вытащить
это, но сущность такого уровня просто не могла не быть разумной. Он чувствовал, что она находится здесь по своему согласию, даже не скованная договором. Он чувствовал её решимость и отчаяние. И он чувствовал ледяную ненависть, направленную на него, Тёмного Лорда.
—
Ты не тронешь это дитя.
Это была не угроза. Это был даже не приказ. Это была констатация факта, произнесенная с такой спокойной уверенностью, будто говорящая заранее знала, что ему нечего ей противопоставить. В этих простых словах не было выбора — даже если он сейчас согласится отступиться и попробует сбежать, его убьют. Не стоило обманываться видимой слабостью тела — Авада Кедавра, не оставившая ни малейшего следа на бывшей Лили, чётко намекала на это. Её глаза были закрыты, кожа на их месте покрылась язвами, но он был уверен, что сейчас его внимательно изучают.
Волдеморт медленно сделал шаг назад, пользуясь тем, что неизвестная ещё не до конца освоилась в своём временном вместилище. Он накладывал на себя заклинание за заклинанием, готовясь если не уничтожить сущность, то как минимум необратимо повредить тело, в котором она находилась. Он не встречал такого лично, но во всех трудах по некромантии и шаманизму говорилось, что ни один потусторонний дух не сможет удержаться в мире живых без якоря. Даже привидения Хогвартса на самом деле были привязаны к источнику под замком, и именно он обеспечивал их существование.
Пока Тёмный Лорд готовился, он внимательно рассматривал своего врага, подмечая изменяющиеся детали. Да, стоявшая перед ним женщина всё ещё была рыжеволосой, но на этом сходство с хрупкой и изящной леди Поттер заканчивалось. Всё ещё плывущее очертаниями новое тело Лили было как минимум на две головы выше Волдеморта, который сам был одного роста с Дамблдором, а Дамблдор, в общем-то, мог на равных обниматься с полувеликанами.
Пропорции тоже были совсем не женскими; это существо было больше похоже на древнего воина. Как любой образованный человек и тем более волшебник, Волдеморт знал об амазонках, но те, в целом, были обычными женщинами. Перед ним же сейчас стояла настоящая мифическая валькирия, посвятившая всю свою жизнь искусству войны. Даже рыжие волосы изменили цвет, приобретя ни с чем не сравнимый кровавый оттенок. В мареве, окружающем тело Лили, начали просматриваться очертания одежды, похожей на смесь тоги, платья и зачарованного гоблинского доспеха.
—
Тогда, в корнях Великого Халиг-древа, я очнулась от столетнего сна лишь затем, чтобы поплатиться за свою гордыню.
Женщина снова заговорила, спокойно, размеренно. Её тон резко контрастировал с эмоциями, ощущающимися в ментальном плане.
На её голове постепенно проявился золотой шлем с крыльями. Волдеморт отстранённо отметил, что шлем не имел прорезей для глаз, что говорило как минимум о том, что при жизни эта воительница также не ориентировалась на зрение, а при всех её прочих особенностях, скорее всего, пользовалась чем-то вроде его чувства магии.
Закончив приготовления, Тёмный Лорд опасался нападать первым на незнакомого противника, используя отведенное ему время на продумывание плана, который позволит ему не только выжить, но и завершить начатое. Он ни на минуту не забывал, зачем пришёл сюда. Отказаться от убийства Гарри Поттера было бы даже хуже смерти — если после смерти он мог бы возродиться с помощью хоркрукса, то вот что именно сулит ему потеря контроля и преобладание пут судьбы, он не возьмётся предсказать.
Дух, стоявший перед ним, продолжил.
—
Я не смогла отыскать его и была ранена. Я упустила следующий шанс и была развоплощена, бросив вызов Погасшему, до самого конца не замечая благословения брата, лежавшего на нём.
Это было похоже на некий извращённый этикет, призывающий проявить уважение даже к своему смертельному врагу. С другой стороны, сам Волдеморт мог так говорить только с человеком, который всё равно не выживет, чтобы рассказать об этом.
Упоминаемые имена, и, по всей видимости, места, ничего не говорили ему. Откуда бы ни было это существо, оно скорее всего не имело отношения к Земле.
Что-то подсказывало ему, что большинство обычных заклинаний не будут эффективными, как и Авада Кедавра до этого, а использовать что-то масштабное в тесном помещении было бы не лучшей идеей. Он мог бы применить Адское Пламя и аппарировать прочь, что практически с гарантией уничтожило бы всё в радиусе нескольких десятков метров. Проблема была в том, что во дворе дома прямо сейчас стоял артефактный антиаппарационный щит. Он его и поставил, чтобы не допустить побега Поттеров, но теперь это играло против него самого.
Пока он думал, плотность магии, ощущаемой от валькирии, возросла на порядок.
—
Я не повторю этой ошибки.
В её отведенной правой руке медленно проявился меч, слишком длинный, чтобы использовать его здесь. Это в некотором роде успокаивало. Нужно только покинуть дом, и тогда у него будет преимущество в расстоянии, а там и аппарация будет доступна.
—
Я — Маления, Клинок Микеллы, Богиня Гниения. Сегодня ты погибнешь, а я вновь обрету надежду.
Волдеморта спасло только то, что он начал колдовать мощное Протего ещё при первых звуках её голоса. Да, тесное пространство не давало размахивать этой рельсой, по недоразумению выглядящей, как японская катана. Только вот сущность, занявшая тело мёртвой волшебницы, и не пыталась этого делать. Вместо этого она сделала резкий колющий выпад, который почти проткнул его насквозь, но отскочил от появившегося щита. Длина оружия была такова, что Малении даже не пришлось двигаться, чтобы достать до него.
Плавным и быстрым, почти змеиным движением он спрыгнул на первый этаж, надеясь, что всё ещё висящее в воздухе Протего хоть ненадолго задержит врага.
Не успели его ноги коснуться пола, как ему снова пришлось уворачиваться от клинка, который, как выяснилось, вполне легко проходил сквозь деревянные стены дома Поттеров, невзирая на зачарование на прочность, которое обязательно должно было быть на подобных строениях.
В мгновение ока он оказался на улице и выпустил в антиаппарационный артефакт Бомбарду. Такие вещи были штучным товаром, и, как правило, использовались для установки стационарной защиты на родовых поместьях, но в данный момент Тёмному Лорду меньше всего было дело до денег Малфоев, которых, по его скромному мнению, у них всегда было слишком много.
После того, как он снова получил возможность пользоваться аппарацией, между ним и Маленией установился определённый паритет. Он постоянно аппарировал, не давая ей приблизиться и нанести ему удар катаной, но и он, в свою очередь, не мог попасть заклинаниями по женщине, которая оказалась неожиданно вёрткой и грациозной для своих размеров.
Он понимал, что не сможет вечно играть в догонялки, поскольку, несмотря на всю свою волшебную мощь, всё ещё оставался человеком, в отличие от внемировой сущности, высокомерно назвавшейся богиней. Несмотря на скептицизм, почему-то он не горел желанием выяснять на собственном опыте, что означает этот титул. Как минимум, он объяснял ощущение разложения, чувствующееся от её магии.
Заклинания Волдеморта и клинок Малении продолжали сверкать в сумерках на протяжении нескольких минут, и он чувствовал, что скоро начнёт выдыхаться. Ему нужно было как-то замедлить, в идеале — остановить своего врага, затем нанеся ему единственный смертельный удар, потому что возможности для второго, скорее всего, уже не будет. Пользуясь высоким темпом, всё это время он готовил ловушку, расставляя в разных местах заготовки для трансфигурации, перемещаясь достаточно хаотичным образом, чтобы Маления ничего не замечала.
В какой-то момент он намеренно подставился, и когда Маления оказалась рядом, занеся клинок для удара, легко могущего разрубить его пополам, из-под земли вырвалось множество стальных прутьев, обвивших всё её тело. Но даже это не остановило её полностью: она продолжала двигаться, пересиливая сопротивление металла, и было только вопросом времени, когда она освободится.
Тёмный Лорд замер на месте, концентрируясь на призыве Адского Пламени. Как только вокруг Малении начали появляться первые языки огня, он резко повернулся на месте, аппарируя.
Почти сразу освободившись от прутьев и отпрыгнув от первой вспышки заклинания, окружённая колдовским огнём, сжигающим саму землю, женщина стояла на месте, опустив своё внушительное оружие. Обычный огонь никогда не мешал ей, двигавшейся слишком стремительно, чтобы ощутить его жар. Но через такой огонь она прорываться не планировала. Заклинание было ей незнакомо, но она видела, что для пламени не имела значения никакая скорость, поскольку горело оно силой мира духов, воплощая саму концепцию ярости и уничтожения. Она склонила голову, признавая искусность местных чародеев, до которых было далеко даже высоколобым снобам из Академии.
Волдеморт, появившийся поодаль, выпустил непрерывную связку из практически невидимых лучей в сторону Малении, практически уверенный в своей скорой победе. Впрочем, он быстро изменил своё мнение.
Словно в замедленном времени он смотрел, как воительница изгибается немыслимым образом, уворачиваясь от всех заклинаний, что летели в неё. Впрочем, что-то такое он и ожидал, и смутило его не это, а то, что сразу после этого она выпрямилась и резко взмыла в воздух, поднявшись над языками пламени, и, словно такого лёгкого побега из его ловушки было мало, он ощутил, что в него
прицеливаются. Впервые за весь бой Волдеморт потерял самообладание, и, тихо выругавшись на парселтанге, начал окружать себя всеми щитами против физического урона, которые только знал, не имея уверенности в том, что успеет снова аппарировать в нужный момент.
На щиты обрушился град ударов. Эта атака явно была магической. Меч врага словно был как минимум в пяти местах одновременно, пробуя щиты на прочность снова и снова. Лезвия были справа, слева, спереди и сзади, почти оставляя разрезы в самой реальности. Один из щитов не выдержал и развеялся. Со следующей серией ударов развеялся ещё один. Оставшиеся три трещали по швам и могли исчезнуть в любую секунду.
Он не знал, как долго это существо могло поддерживать такой бешеный напор, но зато он отлично понимал, что сейчас его враг самостоятельно подошёл к нему на дистанцию гарантированного поражения и не сможет быстро уйти от контратаки. Просчитав варианты, один другого хуже, он решился.
— Фиендфайер.
Волна разрушительного пламени разошлась на метры вокруг, полностью охватывая тела обоих сражающихся и слизывая огромные фрагменты дома Поттеров, оказавшегося слишком близко к эпицентру.
Чёрный дух Волдеморта покинул тело ещё до того, как оно умерло, не желая чувствовать всю палитру ощущений от сгорания заживо. Он завис над домом, уже начиная сожалеть о потраченном времени и прикидывая, как скоро он сможет создать ещё один хоркрукс взамен того, который будет использован для текущего возрождения. Наверное, это будет медальон. Или чаша? Волдеморт пока не решил.
В отличие от бездушной оболочки Тёмного Лорда, сгоревшей дотла практически мгновенно, одержимое тело Лили сопротивлялось огню куда успешнее. Она несколько долгих секунд стояла, пошатываясь, прежде чем упасть. Даже после её смерти огонь не смог окончательно уничтожить её, тлея и затухая.
Наконец определившись с хоркруксом (медальон, определённо), дух поднялся в воздух, ориентируясь на свою связь с фрагментом души, и попытался набрать скорость, двигаясь в его направлении. Однако, независимо от того, как много усилий он прикладывал, чем ближе он был к краю поляны, на которой стоял разрушенный дом, тем медленнее он двигался, словно само пространство стало слишком вязким и густым даже для лишённой тела души, для которой в обычной ситуации практически не было преград.
Присмотревшись к новому препятствию, он так и не понял, что это, но смог увидеть-ощутить тонкую, дрожащую пелену жёлтого тумана, поднимавшегося с земли и образующего сплошной купол. Раньше он не обращал внимания, мысленно уже находясь на площади Гриммо и беседуя со своим старым другом Орионом, но сейчас он понял, что не видит даже звёздного неба. Всё вокруг застилало непонятное марево, делая картину ярко освещённой лунным светом поляны весьма сюрреалистичной.
Впрочем, удивление с растерянностью не помешали ему обратить внимание на место, где лежало сильно обуглившееся тело, когда-то бывшее женой Поттера. Он подозрительно всматривался в каждую деталь, до предела напрягая то куцее ощущение магии, которое оставалось у него в форме духа. И то, что он чувствовал, заставляло его вспомнить ту эмоцию, от которой он так упорно бежал на протяжении всей жизни, становясь всё сильнее и, ни много ни мало, превзойдя саму смерть. Он испугался.
Обгоревшая земля поляны бурлила, вновь зеленея и прорастая цветами, в которых Волдеморт с уверенностью мог опознать белые лилии. В свете Луны казалось, что лилии непрерывно шевелятся, словно находясь под нереальным ветром. Впрочем, он не исключал, что дело не в Луне, а в магических свойствах этих цветов, в его восприятии имевших ту же самую ауру, которую он ощутил в самом начале этой ночи.
Не сразу он заметил, что источником движения на поляне была не только растительность. Среди цветов можно было рассмотреть бесформенную хлюпающую кучу серого цвета, которая отвратительно пульсировала и содрогалась, неспособная окончательно умереть. Присмотревшись, он ужаснулся, узнав Питера Петтигрю, своего верного слугу, который и привёл его к этому дому, предав своих товарищей. Анимаг застрял между формами, застигнутый врасплох буйством зелени. Тонкие цветы пронизали его тело, а шерсть покрывалась пеплом спор, прорастая ножками грибов. Лилии, растущие из Питера, были кроваво-красными.
Только теперь, не в силах оторвать взгляд от происходящего, он понимал всю глубину своей ошибки. В своей самоуверенности он посчитал, что безошибочно вписал чудовище из другого мира в существующую классификацию потусторонних сущностей, известных волшебникам, успешно упустив главную деталь, которая в конечном итоге сделала весь его бой и жертвы бессмысленными.
Всё это время он дрался лишь с малой частицей своего врага.
Теперь он понимал. Этому существу просто нужны были определённые условия, чтобы воплотиться вновь,
и он сам ему помог.
Когда оно впервые назвало себя богом, или, вернее, богиней, он не смог сдержать скептицизм, чувствуя силу лишь чуть-чуть больше своей собственной. Но то, что сейчас ощущалось на грани восприятия, постепенно проявляясь в центре поляны, уже вполне могло претендовать на этот титул. И даже не столько по силе, хотя слабым оно не могло быть по определению, сколько концептуально. Это была истинная богиня аспекта — рождения увечной жизни из идеальной смерти, вечного цветения на измученных болезнью телах.
Смерть Лили Поттер стала жертвоприношением, впустившим богиню в этот мир. Он не до конца понимал, как их связь появилась изначально, но допускал, что ведьма имела при себе некий древний артефакт, росток, слабейшую эманацию, которой, тем не менее, хватило. После того, как он выпустил ту роковую Аваду, тень богини вцепилась в призрачный шанс, отдалённое совпадение обстоятельств, продавливая реальность своей несокрушимой волей — последним, что у неё оставалось — убеждая сам мир в том, что возрождение в теле Лили находится во власти её аспекта. И мир дрогнул, уступая.
Ненамного. Как он теперь понимал, ровно настолько, чтобы позволить проявиться слабейшему аватару.
Но всё изменилось, когда он применил Адское Пламя, нанеся огромный ущерб смертному телу, которое напрямую было связано с богиней,
было ей самой. Теперь ей уже не нужно было обманывать и пересиливать мир — она была полностью в своём праве, умерев, чтобы переродиться.
Она так уже делала.
Центр поляны сиял ярким алым светом. Давление магии было практически ощутимым, и он видел, как на неподвижном теле, лежащем на земле, медленно разрастается сияющий кроваво-красный кокон.
Ему показалось, что он слышит насмешливую и вместе с тем торжествующую песнь феникса Дамблдора. Сначала он подумал, что уже начинает сходить с ума от безысходности, но потом понял, что песня действительно была: Феникс явился поприветствовать богиню сопредельного аспекта, безошибочно почувствовав её появление. Он сидел на крыше дома и наблюдал за формированием кокона, зная, что находящаяся внутри не является для него врагом.
Поляну тряхнуло. Плотность магии одним скачком выросла до предела. От кокона разошлась ударная волна, прижав дух Волдеморта к внешнему барьеру, который, как он теперь понимал, был специально поставлен богиней, не оставляя ему и шанса на выживание и одновременно защищая от её силы ребёнка, продолжающего находиться в доме.
Он уже не видел, как кокон вздрогнул, распускаясь величественным цветком, неуловимо напоминающим хризантему. Не видел, как из центра цветка медленно поднялась аловолосая женщина, покрытая язвами и болезненными наростами, проклятая и сама воплощающая проклятие, являющееся одновременно и благословением. Не видел, как на поляне начали появляться бабочки. Сначала их было всего несколько штук, но со временем их количество неуклонно нарастало, и они собрались за спиной женщины, формируя гротескные крылья-из-крыльев, непрерывно шелестящие и меняющие свою форму.
Том Реддл. Сейчас, впервые с того времени, когда он создал свой первый хоркрукс, он мог назвать себя так. Он чувствовал взгляд, направленный на него, и на другого него, и на третьего него. Воплощённая богиня воспринимала его как единое целое, и её внимание болезненными иглами вонзалось в каждую частичку его раздробленной души. Он чувствовал невыносимую боль, пока его существо самым варварским способом сшивали воедино. Разрываясь в одних местах, его душа немедленно срасталась в других, постепенно становясь всё более цельной.
Гоблины Гринготтса внезапно засуетились и выгнали из банка всех поздних посетителей, бормоча что-то об иномировом вторжении. Последние маги, которых уже силой выталкивали из здания, могли поклясться, что слышали что-то вроде "палочкоёбы наконец-то доигрались".
Невыразимцы и авроры были подняты по тревоге, когда система слежения Министерства Магии Великобритании засекла сразу несколько чрезвычайно сильных темномагических вспышек по всей стране. Ознакомившись с показаниями чар, глава Отдела Тайн категорично заявил, что с богами воевать не собирается, другим не советует, и что приказать ему не получится, после чего развернулся и вышел из зала, оставив Министра стоять, как вкопанного, ошарашенно хлопая глазами.
В глубине дома на площади Гриммо, 12, старый эльф плакал от радости и облегчения. Сначала по всему дому прокатилась волна приятной тёмной магии, заставив Кричера задрожать в благоговении и экстазе, а потом... потом та самая Злая Вещь, которую оставил ему Хозяин Регулус, неожиданно покрылась красной плесенью и совсем перестала ощущаться. Наконец-то последний приказ Хозяина Регулуса выполнен, и теперь он может не опасаться, что Хозяин Орион или Любимая Хозяйка Вальпурга прикажут ему что-то, что войдёт с ним в конфликт. Несмотря на своеобразное мышление, домовик не был дураком, и понимал, что внутренняя вражда — одна из славных традиций семьи Блэков, уходящая корнями в века. Это было важно.
В поместье Малфоев, Абраксас Малфой, глава Рода Малфой, внезапно захрипел и схватился за сердце. Так ощущался откат от разрушения их алтаря — полуразумный дух-хранитель, почувствовав вторжение постороннего, самоотверженно встал на защиту особняка и Рода и мгновенно погиб, от одного удара развеяшись на отдельные несвязные образы, более не способные служить вместилищем таинств магии. Род Малфой стал обычной волшебной семьёй и ещё долго не сможет вернуть себе былую магическую мощь, если, конечно, вообще сможет. Но Абраксас об этом уже никогда не узнает.
Когда последний хоркрукс наконец-то вновь стал частью единого целого, Реддл уже не думал о том, как выйти из положения. Он уже ни о чём не думал. Его сломленный разум был песчинкой, швыряемой волнами в океане кипящей боли, на фоне которой Круцио показалось бы лёгкой щекоткой.
Маления, Богиня Гниения, наклонила голову, с любопытством изучая результат своих действий. Так она сделала впервые. Проведению операций на душах её учил Микелла, но в её смертной жизни она не была способна на такие манипуляции, а божественная была слишком краткосрочной. Чем-то это было похоже на Приращение — отвратительную способность, передающуюся по наследству в королевской семье Марики, по слухам, происходящую от самого Эрд-древа. Вспомнив об Эрд-древе, Маления поморщилась.
Она пожала плечами и просто перестала удерживать дух, мгновенно исчезнувший за гранью, потеряв все якоря. С её точки зрения не было смысла продолжать пытать беспомощного врага. С одной стороны, он вызвал у неё слепую ярость своим намерением напасть на беззащитное дитя, этим напомнив ей Мога, похитившего её брата множество лет назад ради своих целей. С другой стороны, безумный дух уже не понимал своего наказания, полностью потеряв себя, и она не была уверена, виновата в этом слабость его воли или её неумелое колдовство.
Ничто более не держало её в этом месте. Они с Фениксом смотрели друг на друга, ведя молчаливую беседу. Она показывала ему воспоминания о своём мире, о Халиг-древе и Эрд-древе, о тирании Пальцев и проклятии Микеллы, и, наконец, о своём отчаянии от бессилия в поисках брата. С громким клёкотом Феникс спикировал на её плечи и загорелся ярким пламенем, исчезая на путях Междумирья и унося её с собой. Древняя птица провела большую часть своей жизни в непрерывном путешествии, и легко ориентировалась в сюрреалистичном пространстве, чётко следуя за ощущением их родственной связи.
Сотни Пожирателей Смерти с недоверием смотрели на чистую кожу на том месте, где раньше неприятно перекатывалась под кожей змея Лорда, маскируясь под экзотическую татуировку. Многие из них воспользуются случаем, занявшись присвоением имущества и переделом власти в иерархии бывших Вальпургиевых Рыцарей, далеко не все из которых носили метку. Но многие и вздохнут с облегчением — вступив в организацию молодыми и глупыми, со временем они поняли, куда попали, и так же хорошо понимали, что из таких мест можно выйти только ногами вперёд. Теперь же у них появилась возможность начать нормальную жизнь, без психопатов в хозяевах и постоянной угрозы дементоров.
Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор наконец-то мог немного передохнуть. Он всё ещё занимал три поста, но хотя бы теперь перед ним не стояла проблема очередного Тёмного Лорда, угрожающего погрузить страну в хаос. Он несколько лет ждал, пока к нему вернётся его Фоукс, но со временем отпустил его, хорошо осознавая, что по-настоящему бессмертное существо никогда не принадлежало ему, являясь, скорее, добровольным спутником.
Гарри Поттер был принят как родной сын Сириусом Блэком, поступил в Хогвартс на Гриффиндор и рос достойным наследником своих родителей и их друзей, в чём, впрочем, была и отрицательная сторона — он часто сначала делал, а потом думал, и регулярно нарушал школьные правила, чем неизменно вызывал раздражение профессора Снейпа. Не лично на себя, нет — скорее Снейпу не нравился безбашенный характер Сириуса, который, по его мнению, слишком распустил ребёнка, чем мог испортить ему всю будущую жизнь. Его примирял с ситуацией только интерес Гарри к зельям, который хоть и был со специфической направленностью, но всё же делал его в глазах профессора не совсем безнадёжным.
Почувствовав неладное, Снейп первым аппарировал к дому Поттеров и не сразу понял, где оказался. Вокруг было пепелище, покрытое цветущим садом, и только по одинокой уродливой башне, подозрительно похожей на обгоревший угол дома, где жила Лили со своим мужем, он понял, что попал именно туда, куда планировал. Он до сих пор не мог поверить в увиденное, считая это не иначе, как божественным чудом. Из всех частей дома уцелела именно детская, в которой он нашёл плачущего от испуга Гарри.
Тогда он забыл о всех своих претензиях к шайке Поттера, видя перед собой только дрожащего ребёнка, пережившего невозможное, то, чего не должно случаться ни с одним человеком. Когда в середине поляны с хлопком возник Сириус Блэк, с растерянностью уставившись на гигантский цветок, он только устало поприветствовал его, указав глазами на мелкого Поттера. В тот день им пришлось прийти к взаимопониманию; Северус очень хотел бы оставить сына Лили себе, но хорошо понимал, что никто из светлых семей не будет в этом вопросе на его стороне, как и закон, а тёмным сейчас было не до него. Он отдал мальчика Сириусу, и с тех пор мог лишь с сожалением смотреть на впустую растрачиваемый, по его мнению, потенциал.
***
Волшебный мир продолжал жить своей странной жизнью, медленно оправляясь от ужасов войны. В этом мире больше не было героев и злодеев, а были обычные дети, учащиеся в школе, создающие тайные клубы и соперничающие за победу в кубке факультетов. Были авроры, исследователи, ремесленники и гениальные творцы. Неизвестно, как долго сможет продлиться благоденствие, но пока оно длилось — и это было хорошо.
Лишь самые посвящённые люди иногда с содроганием думали, как бы могла пойти история, если бы Джеймс Поттер не нашёл ту странную кроваво-красную лилию, которую и подарил любимой им Лили Эванс перед тем, как сделать ей предложение.
Конец.
