***
Проходит пара минут, они сидят на кухне, пьют чай с панкейками, смеясь над собой и своими идеями. В доме, в их маленьком мире, всё было прекрасно. Мягко и светло, как в середине апреля, как тогда, когда они съехались вместе. Их было четверо: два блондинистых брата и два брюнета, что поселились в их доме и сердцах. — А помнишь лицо того парня? — спрашивает темноволосый у сидящего рядом цыпленка, и тот давится чаем от смеха, запивая кашель тёплой жидкостью. — Он не поверил своим глазам, когда узнал, что вы из другой команды, — смех наполнил кухню, смешивая тихий хохот брюнетов, сидящих рядом. — А когда они узнали наши имена, это было нечто, — глотая буквы в смехе говорит щеночек, вдыхая как можно больше воздуха. Парни осматривают друг друга. Два австралийца, что готовы горы свернуть, сделать самый спонтанный поступок, — два брата-блондина, смеются, вдыхая в лёгкие воздух через нос. Два корейца, что вместе прошли сквозь слёзы и отрицание, — два брата-брюнета, что готовы вечность вспоминать те шокированные взгляды.***
Это случилось именно в марте, в самом его начале. Блондинистые локоны слиплись от дождя, что смывал его слезы после очередного удара в спину от друга. — Почему?.. — спрашивает тихо, зло буравя взглядом широкую спину. — Хёнджин, почему?! Голос грубый, хриплый дрожит от каждого вскрика и давящих слёз. Они были в двух метрах друг от друга. Хван едко улыбается, смотря в солнечные, карамельные глаза, добивает одной фразой: — Ты оказался слишком наивным, став игрушкой в моём споре, в этом нет моей вины, чёртов нытик, — говорит чётко, ясно, обнимая блондинистую девушку и целуя её мягкие губы. Они были вместе год. Долгий год, что пропитан был ложью и ядом. Именно сейчас он пожалел о том, что не слушал брата, хотя тот был не лучше. Глотал гордость в горле перед маленьким лисёнком, делал всё, что тот скажет, корчась от ненависти к себе, от его слов. На мягких щеках созвездие веснушек тускнеет, как перед зимой; он смотрит в спины уходящей паре и кричит, срывая голос. Проклинает, умоляет, просит прощения и так по кругу, хватаясь за мокрые волосы, крашенные в чёртов блонд, что так нравился этой хитрой ласке.***
Летели дни, недели. Он не покидал дом, говорил по телефону, успокаивая друзей и маму, списывая отсутствие на недуг, беря пример со старшего только в этом. — Медвежонок? — зовёт брата тихо, обволакивая тишину своим бархатом, вызывая мягкую улыбку. — Почему ты дома? Парень продолжает давить улыбку, сжимая сильные ладони в кулаки, заставляя вены вздуваться от напряжения. Ему было больно, настолько, что даже белоснежные шрамы на тонких запястьях, превращенных в кровавое месиво не приводили в чувства. — Я… — кровь капала на светлый паркет, заставляя цыпленка вздрогнуть, возвращаясь на кухню с аптечкой. — У меня ведь остался только ты, хён! — возмущается, пережимая раны бинтом, блондин. — Так что ты творишь?! — Тебе не нужен такой брат! — срывается старший, и слезы бегут по щекам вместо теплой улыбки. — Тебе не нужно такое ничтожество… Твердит парень повторяя слова своего малыша. «Ты никто, ничто, ты пустое место» — язва в голосе отбивается от стенок коры головного мозга, заставляя слёзы бежать всё сильнее, — «Такое ничтожество даже Мину в подмётки не годится!» Воспоминания давят. Осознание, что это сказал его маленький лисёнок, убивает и побуждает вновь взять в руки нож, полоснуть по ноге, руке — по чему угодно, чтобы не слышать этих слов. Только не от него. Осознание пришло слишком быстро, когда из-за двери выходит Сынмин, держа в руках телефон и отбивая пятерню об ладонь Чонина, что целует Кима в щеку. «Ты был слишком беспечен, иностранец, а в итоге поплатился и гордостью, и сердцем» — насмешливо твердит пёсик, обнимая лиса. Они уходят быстро, оставляют старшего наедине с его разбитой, уничтоженной в прах гордостью и присущей ему добродушностью. Запястья саднили, напоминая о себе при каждой мысли о боли внутри. Он делал это слишком часто, слишком глубоко и вечно удивлялся тому, что ещё жив, но вспоминал о своём брате и бил по лицу звонкой пощечиной, приводя себя в порядок. — Ты о чём? — глаза невинно скользят по заплаканному лицу, а пальчик тычет в щёчку, где минутой ранее красовалась милая ямочка. — Мин был прав, — бормочет на ломаном английском парень, и младший обнимает без слов, понимая брата как никто другой. — Тогда, мы оба такие, медвежонок, — говорит с теплотой в голосе парень, гладя широкую спину, дрожащую от глубоких вдохов.***
Братья вновь сглотнули ком слёз от нахлынувших воспоминаний, и парни это заметили. — Чанни, медвежонок, — зовёт парня мальчишка, вызывая мягкую улыбку для его маленького щеночка. Второй лишь зарывается длинными крепкими пальцами в светлые локоны, вызывая вздымающиеся от улыбки щёчки с созвездием веснушек. — Братец Ликс, — зовёт брюнет парня, отвлекая от тёмного ворона, — а помнишь тот самый момент? Блондины улыбаются мягко, невероятно чисто, роняя хрустальные капли на поверхность стола: — Ли Феликс, можно Ёнбок — разбитая душа Хван Хёнджина, — повторяет своё представление цыплёнок, смотря в глаза ворону. — Чон Хосок — птица, что излечит твою душу, — отвечает ворон поглаживая мягкие локоны ладонью. — Бан Кристофер Чан — потерянная боль Ян Чонина, — обращает на себя внимание медвежонок. — Пак Чимин — щеночек, излечивающий душевную боль, — вторгается в тишину щеночек, и они вчетвером улыбаются. Это случилось в марте, когда два человека погибли от любви. Это случилось тогда, когда Пак и Чон познакомились с болью, когда парни впервые встретились. Тогда, когда весна только начала наступать на их пяты.