Итак, она звалась Татьяной.
А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
Сон был – и прошёл. Остались позади и комната с горящим камином, и изъясняющийся строго в стихотворной форме Александр Сергеевич, и Демиюрг, алчущий одному ему понятных советов великого поэта. Всё прошло, а я – я осталась. И медленно начинала просыпаться. Первое, что я ощутила, ещё даже не разлепив пудовых век, были мощнейшие рвотные позывы. На ощупь я свесилась с того, на чём, судя по затёкшему телу, долгое время пролежала без движения, и содержимое моего желудка тут же выплеснулось наружу – в, к счастью, заботливо поданную кем-то пока мне невидимым ёмкость. ЛенЬский что, эволюционировал настолько, что научился подставлять хозяйке тазик? Я вновь безвольной тряпочкой откинулась назад, отметив, что спиной и кобчиком ощущаю что-то очень мягкое – у меня в доме сроду такого не водилось. Просто с возрастом начинаешь ценить здоровый позвоночник, а для этого нужен матрас средней, или даже высокой жёсткости. Анатомический. И ортопедический. От длинных слов снова резко замутило, и остатки манго-маракуйи «праздничным» фейерверком покинули мой истерзанный сахаром организм. О-о-о, торжественно клянусь, что с этого самого момента ненавижу всё сладкое! Во время мерзкого процесса кто-то ласково потрепал меня по голове. Я чуть было вновь не подумала на ЛенЬского, отрастившего пару рук, но дребезжащий старческий голос развеял последние сомнения: — Что ж ты, лапушка, занедужила? Вряд ли за одну ночь мой кот научился ещё и говорить! Конечно, скоттиш-фолд – тварь умная, уж точно поумнее многих человеков, но чтоб вот так… Боженька, да как же мне пло-о-охо! Ещё и поясницу от этих перин прострелило. Так, собраться! Перина. Тазик. Чужой человек на расстоянии вытянутой руки. Я сделала над собой титаническое усилие, попытавшись, всё же, открыть глаза – ай, как всё ярко! Так ярко, что, кажется, вырвет ещё раз. — А всё потому, что к причастию давеча не ходила! – увещевал кто-то, пока из меня вместе с «ароматной» жижей болезненными спазмами, кажется, выплёскивалась сама душа – ну, желудок-то уж точно наизнанку выворачивался. Погоди-погоди, неизвестный голос, сейчас закончится рвотный процесс, а потом мы и с тобой, и с деепричастиями разберёмся! Ты ж про них, да? — Маменька, маменька! – зазвенел над вторым ухом другой, молодой и противный (потому что такой громкий – что ж так орать?!) голосок. – Танюша совсем плоха! Здрасьте вам! Так тут ещё и какая-то Таня, которой, видимо, ничуть не лучше моего? Что за несанкционированный детокс-митинг? Стоп! Я в квартиру гостей не вожу – не люблю этого, да и ЛенЬский чужих не одобряет, хладнокровно метя оставленную у входа обувь и пугая людей холодящими душу воплями. Так какого чёрта… Послышались торопливые шаги, и вновь эти раздражающие поглаживания по голове – да кончайте, я ж не котяра, чтоб меня за ушком чесать! Ещё и каждая клеточка болит, словно вчера я не мороженым баловалась, а, как минимум, «ершом» или абсентом. — Филипьевна, компресс на лоб, живо! Ещё одна на мою голову нарисовалась – да сколько ж вас тут? Выходи по одному! Но компресс – это да, это вещь. То, что доктор прописал. Я опять откинулась, ощущая прохладу на своём горящем лбу, и поморщилась – нет, определённо надо что-то делать с жёсткостью. А то я скоро свой сложенный пополам позвоночник в авоське носить смогу! — Оленька, принеси из кабинету нюхательной соли – видишь, Танечке нехорошо? – тем временем продолжал раздавать ЦУ голос номер три. Топот ног, меня на пару блаженных минут оставили в покое, не теребя, не поглаживая, не крича над самым ухом… Желудок, вроде, успокоился, и я лежала тихо-тихо, боясь вспугнуть блаженное состояние. Колёсики мозга со скрипом начали вращаться. Чем-то отравилась, доползла до телефона, вызвала «скорую»? Я в больнице? Что-то как-то не похоже. А не похоже потому, поняла я, что нет этого вездесущего, пропитывающего любую, даже самую частную и элитную больничку, запаха: амбре из хлорки и спирта, короче, Шанель №5 российской полуклиники. Тогда кто ж это за мной-болезной так ухаживает? Какие-то странные медсестрички… Вдруг щёлкнуло: как там они сказали? Филипьевна, Оленька, Танечка? Колёсико снова повернулось, и я, не обращая внимания на тут же радостно вернувшуюся тошноту, на автомате сжавшись в тугую пружину, подскочила, как ужаленная, забилась в угол кровати, выставив вперёд руки а-ля стойка каратэ, и, больше не щадя себя, резко распахнула глаза. Сначала расплывающийся взгляд нещадно слезящихся глаз выхватил из окружающей обстановки три женских лица, кардинально различных и столь похожих одинаковой искренней обеспокоенностью, исказившей их черты. Вот щуплая, усохшая за свою долгую и, видимо, трудную жизнь старушка в немного съехавшем набок расписном платке, из-под которого выбились седые пряди. Вот девушка-подросток – миловидное и глуповатое личико, вся в кукольных блондинистых кудряшках, кружевах и чём-то воздушно-безешном, порассматривав платье внимательнее, я б, возможно, даже подумала, что новая эстетика понимания Гуччи и Диор. Вот брюнетка средних лет – те же глуповатые миловидные черты, что и у подростка, но старше, наверное, даже, моя ровесница, – в кружевном чепце и таком же концептуальном «от кутюр». Так вот: первая из колоритной группы ретро-флэшмоба ахает и прижимает к груди спавшую с моего лба мокрую тряпку, вторая просто глупо суетится, заламывая руки и принимая картинно-трагические позы, третья лопочет по-французски и дрожащими руками суёт мне отвратительно воняющий пузырёк. Трое из ларца, одинаковы с торца! И тут колёсико у меня в мозгу щёлкнуло в третий раз. Каратистку я изображать перестала (тем более, что и так знаю, что у меня плохо получается!), из угла медленно выбралась, осела на кровать и начала нервно подхихикивать, глядя на троицу. — Филипьевна, Ольга, Пашенька, – я поочерёдно ткнула пальцем в каждое лицо, констатируя очевидное для себя. — Маменька, почему Таня так странно себя ведёт? Как будто с трудом узнаёт нас! – затрясла рукав «Пашеньки» Ольга. Женщина в чепце с достоинством поджала тонкие губы, явно разрываясь от двух эмоций: беспокойства за меня и недовольства такой моей фамильярностью. — Танюша, да что с тобой? Зови меня «маман»! На этот реприманд я никак не отреагировала – с тем, почему это я «Танюша» (как я пропустила момент запуска биосимуляции? это же просто физически невозможно!), ещё предстояло разобраться. Нужно было подумать, очень сильно подумать! Так как фактов, на основе которых можно сделать окончательный вывод (хотя, чего греха таить, всё ж так очевидно!), пока маловато, я молча завертела головой по сторонам. Опять затошнило, голова немилосердно закружилась. Но я, стараясь отодвинуть физиологию на второй план, упорно оглядывала комнату, которая уж никак (факт!) не могла быть моей уютной квартиркой в стиле хай-тек или же почти космической лабораторией «Цифрослова». Стены были оклеены старомодными бледно-розовыми обоями в вертикальную полоску (а дома – белая штукатурка со вставками панелей из ценных пород дерева – факт!). У окна выгнуло изящные ножки трюмо с небольшим зеркалом (у меня – гардеробная с итальянскими зеркалами от пола до потолка, факт!). Кружева тюля развиваются на тёплом ветерке приоткрытого французского окна, ведущего на крошечный балкончик (в моём лофте балкона нет, да и нафиг он, как и тюль, там нужен? так что факт!). Стены были кучно увешаны банальными по сюжету и исполнению акварельками (мой выбор – современное искусство, факт!). В общем, я б такому дизайнеру не заплатила. А, да: в углу большой тёмной кляксой замер совершенно не вписывающийся в нежный интерьер книжный шкаф из массива дуба (бумажных книг в моём дизайнерском жилище не имеется, о чём я, давно привыкшая к электронным читалкам, совершенно не жалею, факт, факт, факт!). Голова от обилия полученной фактической информации закружилась так, что мне пришлось безвольно откинуться на многочисленные подушки и подушечки, заботливо подложенные под спину – видимо, расторопной Филипьевной. Букшифтинг как он есть. Получается, вчера вечером я просто уснула дома, потом как-то умудрилась проснуться, умыться, одеться, «забыть» дорогу до офиса и запуск бета-тестирования? Да ну нет! Что за чушь? Как это «забыла»? Я же точно помню, что вчера потеряла сознание… Кроме того, я не раз бывала в этой биосимуляции, и она просто не может начинаться с того, что «Татьяну» выворачивает в тазик! А ещё у меня дома был кто-то чужой… Я прикрыла глаза, простонав: — Чёрт! Ну почему «Евгений Онегин»? Пашет – она же Прасковья, она же Полина, то есть мельком упомянутая Пушкиным недалёкая мать главной героини романа в стихах, – схватилась за сердце. — Няня, да она бредит! — Срам-то какой! – мелко закрестилась Филипьевна. – В девичьей о нечистом, да о холостых господах! Ольга хихикнула, прикрыв рот рукой и испуганно глянув на маман. Но мне было наплевать, каким ещё образом я могу шокировать этих «цифр». — Костик, такой-растакой, если я узнаю, что это твои дурацкие шуточки, убью нафиг! – из последних сил обратилась я к потолку, который самым бессовестным образом вовсю кружился перед глазами. – А ну вытаскивай меня отсюда! И вот уже я вновь уплывала в блаженное небытие, фиксируя краем сознания испуганные крики «Акулька, посылай за дохтором!» и топот нескольких пар ног. А дальше наступила тишина, и я с головой нырнула в тёплые объятия Морфея.