Школа экспериментального танца «U ник»

'Cause you've set me on fire I've never felt so alive

Солнце спряталось за верхушками сосен, на пляж опустилась тень, остывший песок холодил ступни, но море было ещё тёплым и ластилось прибоем. Капля с мокрых волос скатилась под футболку, кожа на руках покрылась пупырышками, кисти рук сжались в кулаки и резко распрямились. Запрокинув голову на подставленное плечо, он смотрел на игру света в облаках, тающих в лучах заходящего солнца. В спину мерно отдавался стук сердца, ухо согревало дыханием. Руки, обнимающие его, несколько раз прошлись по плечам и предплечьям, спустились к кистям, сжали пальцы. Шею обжёг поцелуй. — Пойдём домой. Две минуты через лес — и они у калитки с задней стороны дома. Перед дверью Сонджу опускается на корточки, бережно берёт по очереди его стопы и стряхивает песок, проходясь пальцами по всем ложбинкам. Вообще-то для этого у калитки весит метёлка, и со своих ног, когда босиком, Сонджу отряхивает песок именно ею. Но позаботиться о стопах Ибо собственноручно — это святое. Греясь под душем, пока Сонджу колдует на кухне ужин, Ибо вспоминает, как поначалу было неловко, и как он просил перестать — но все слова замирали, стоило Сонджу поднять голову и посмотреть этими своими невозможно преданными глазами прямо в душу. Он никогда ни в чём не упрекал, не ругал за ссадины и больное горло — но лечил с такой болью в глазах, что Ибо сам стал внимательнее относиться к своему телу, лишь бы не видеть лишний раз это взгляд. Вот и сегодня он не сказал ни слова — ждал, пока Ибо наплавается, насмотрится на небо, намёрзнется и сам попросится домой. Но дома — сразу в горячий душ — и тоже без разговоров. Они росли вместе. И это не про детский сад — хотя и детского сада у них хватало тоже. Они росли, глядя друг на друга и на своё отражение друг в друге. Они танцевали. Вместе. Ибо любил плавать — и плавал в любую погоду. В тёплые дни он нежился в воде, и можно было подумать, что именно она является его природной стихией. В холодное время, когда другие ёжились, кутаясь в тёплую одежду, Ибо шёл в море в неопрене. Когда ветер сгонял с пляжа самый стойких, Ибо наслаждался волной — с доской, с парусом или сам, ныряя под волны и взлетая на них. А Сонджу пел. Он пел дома во время готовки, уборки, принятия душа… Он пел в лесу, в полях и на холмах… Но больше всего он пел на берегу в ожидании Ибо — был ли Ибо в море или в отъезде, близко ли, далеко ли — он пел своё ожидание, свою тоску, свою радость, свою любовь. Когда непогода или слишком раннее или позднее время оставляли пляж в их единоличное распоряжение, Сонджу переставал сдерживаться и пел навстречу ветру, дождю, снегу, солнцу, звёздам и луне. Когда вокруг были люди, он пел тихо, но Ибо казалось, что он всегда слышит его. Потому что он всегда слышал его. И он слышал его тоже. Движения Ибо и голос Сонджу составляли танец, который никогда не заканчивался. В минуты страхов и сомнений, в тумане и в темноте, сквозь хаос и ограничения порядка Ибо шёл на голос, придающий ему силы и уверенность в правильности выбранного направления. Чаще всего Сонджу стоял за спиной — но голос его вёл Ибо вперёд. Он был родником, питающим его, он бил фонтаном из самых глубин, вынося на свет самое основное. А светом для Сонджу был Ибо — его упорство и устремлённость, страсть и бесстрашие, азарт и ярость, пластика и грация — всё это выражалось в каждом движении, будь то удерживание паруса на бурлящих волнах или тихое дыхание во сне. Даже когда Ибо был далеко, и Сонджу бродил в одиночестве по пустынному пляжу под низким серым небом и накрапывающим дождём — даже тогда Сонджу тянулся к его свету, как к солнцу, которое всегда над облаками. И песни Сонджу были об этом — о том, что он видел и чувствовал вокруг, о том, что видел и чувствовал внутри, о них. Чаще всего это были многогранные метафоры, и Ибо нравилось смотреть, как меняется их смысл в зависимости от того, где они звучат. Иногда это были мелодии без слов — чистые эмоции, как буйство и гармония красок, как мягкие оттенки или жёсткие формы, не успевающие стать конкретными объектами, перетекающие друг в друга стремительно или едва заметно… Из этого первозданного хаоса, и этих стихий Ибо нравилось формировать собственные… ответы. Чаще всего они формировались спонтанно — вот Сонджу мычит себе под нос какой-то мотив, и вот уже через пару тактов Ибо выдаёт ему рифмованные строчки в виде рэпа, приправляя их характерными движениями. Лишь малая часть этих композиций превращалась в альбомы — только то, что особенно нравилось, что хотелось записать и чем хотелось поделиться. Было множество волшебных моментов, которые становились их личными хитами, но которые никто кроме них никогда не слышал. Иногда, будучи в разлуке — не важно, насколько долгой — они слали друг другу записи — и часто эти их своеобразные диалоги превращались в песни. Ибо вёл занятия танцами разных направлений в разных школах, набираясь опыта и мечтая об открытии своей школы. Сонджу вёл занятия по вокалу и кулинарный блог, зачастую совмещая одно с другим — а началось всё с того, что его напевы во время готовки кто-то попросил сделать погромче. Тогда, в тот первый раз, Сонджу выразил сомнение, не помешает ли это остальным, но множество голосов присоединились, поддерживая желание услышать, как он поёт. Аудитория его блога в основном не была знакома с его музыкальной деятельностью, так как это была категория людей, предпочитавшая медитативное погружение в кулинарное творчество. Однако, стоило кому-то прознать про его музыкальный профессионализм, популярность блога резко взлетела — и оказалось, что и почитатели его песен также не прочь научиться совмещать приятное с полезным. В итоге подкаст Сонджу обзавёлся разделами высшей кулинарии, повседневного здорового питания и крэш-курсами для самых быстрых (или самых ленивых) — в последнем были представлены самые простые блюда с минимумом ингредиентов и максимумом эффективности, будь то питательность, трансформация настроения или состояния тела. Именно этот раздел стал наиболее популярен среди новичков и молодёжи, которая как раз и слушала его песни с Ибо. Их обоих неоднократно приглашали для съёмок в самой разной рекламе, но они соглашались только на то, что вписывалось в их мир — на одежду, которую бы стали носить сами, на объекты интерьера и кухонные приборы, которые считали целесообразными, на музыкальную аппаратуру, которую выбирали для себя или хотели бы выбрать, если бы позволяли средства (и они таки со временем стали позволять). И всё же главным всегда оставался их совместный танец. Когда работа начинала отнимать слишком много времени, и у них не оставалось его друг на друга, они отказывались от следующих проектов, потому что весь опыт, накопленный снаружи, трансформировался и прорастал внутри только в благоприятной атмосфере их дуэта. Первый головокружительный опыт навсегда запомнился обоим той пропастью непонимания, которая разверзлась, когда оба попытались пойти на компромисс со своей страстью в угоду быстрой прибыли и раскрутке популярности. Тогда Ибо заметили на фестивале и предложили сразу несколько ролей в разных фильмах, а также множество рекламных контрактов, большинство из которых казались очень соблазнительными. Его хвалили и заманивали именами престижных фотографов, а режиссёры прочили мировую известность благодаря ролям, выгодно подчёркивающим многогранность его характера. Ибо так горел всем этим, что Сонджу не стал бы его отговаривать, даже если бы точно знал, чем это всё обернётся. Вслед за популярностью Ибо возросла и популярность его с Сонджу песен — а, следовательно, и Сонджу. Однако, в силу характера, его харизматичность терялась в отсутствии Ибо, а того, что оставалось, не хватало для главных ролей — и тогда это решили компенсировать скандальностью сюжетов как на экране, так и в жизни. Их решили разлучить. Предполагалось, что Ибо в роли злого гения взлетит выше всех, а его популярность станет прекрасной декорацией для трагичных и жертвенных ролей Сонджу. Всё было продумало идеально — их совместные песни давали более чем достаточно материала для создания сюжетов будущих драм. Им даже предложили втайне остаться вместе, если уж так припрёт — лишь бы только для общественности они выглядели как разошедшиеся в море корабли. Но дело оказалось не в ролях. Дело оказалось в приоритетах. Когда Ибо вернулся после первых трёх месяцев съёмок, они вдруг не смогли больше настроиться друг на друга. Они рассказывали друг другу о произошедших событиях, об опыте и связанных с ним историях — они хвалили и поддерживали друг друга… Но они перестали друг друга слышать так, как слышали до тех пор. Ибо тогда впервые ушёл к морю один — он сказал, что хочет почувствовать, что вернулся. И он вернулся к морю, вернулся с моря… Он вернулся домой, но никак не мог вернуться к Сонджу. Это висело в воздухе, но никто из них не решался произнести это вслух: «может, нам действительно стоит расстаться». В конце концов Сонджу сказал, что не хочет мешать Ибо, и что прошлое должно быть подспорьем, но не должно отягощать будущее. Поэтому он… — Нет. — Что нет? Я же не договорил. — Всё — нет. — Почему нет? — Потому что ничего нет. Без тебя ничего нет. Сонджу с сомнением смотрел на грызшего пальцы Ибо — они все были в заусеницах, некоторые ранки кровоточили, он их зализывал, а потом царапал и кусал снова. — Без меня у тебя есть всё — деньги, слава, международные контракты, карьерный рост, сотрудничество с лучшими актёрами и певцами… — Зачем? — Что зачем? — Зачем мне всё это? — В смысле? — Ну, зачем? — А зачем ты соглашался на эти роли? — Хотел попробовать. Думал, что понравится. — Понравилось? — Понравилось. — Ну и вот. — Что? — Это же хорошо? — Хорошо. — Ну и всё. — Нет, не всё. Это — не всё. — Ну так у тебя ещё вся жизнь впереди. — Нет. Я не хочу так. — Как так? — Вот так. Без тебя. — Почему? Зачем я тебе? — За всем. Ты для меня за всем — ты стоял и стоишь за всем. А когда тебя нет, я чувствую пустоту и бессмысленность всего остального — какое бы оно ни было — всё будто теряет смысл. То есть, он вроде есть, но я его не ощущаю. — Может, это придёт. Это чувство пройдёт… — Нет. Я не хочу, чтобы оно проходило. Я… Так уже было. — Что было? — Это. Когда… Помнишь, ты как-то прислал мне свою новую песню, а я не ответил — сказал, что не было времени, а потом я был слишком уставший… — Помню. — Ну вот. Это было и так, и не так. То есть, времени действительно не было, и я действительно был уставший, но… Я бы мог найти время. Но я не стал. Я тогда впервые подумал, что устал от тебя. Поверил тому, что мне постоянно говорили — да и сейчас говорят. Все, со всех сторон. И я тогда просто хотел спать, и чтобы все отстали — в том числе и ты. Ты был как они, одним из них — те, кто чего-то от меня хотят… Всё время хотят. И я просто хотел отдохнуть. — И? — Ну и я отдохнул. Но легче мне не стало. — Поэтому ты тогда уехал один? — Да. — И… — И… Нет. Это не помогло. Потому что стало ясно, что я устал не от тебя — я устал без тебя. Мне тогда говорили, что я могу своё творчество посвящать тебе. Как будто ты умер. И тогда я понял, что не хочу, чтобы моя жизнь превратилась в нескончаемый некролог. Что бы это ни принесло, я предпочитаю видеть тебя живым. И не просто видеть — я хочу быть с тобой. Я хочу быть с тобой живым. Я хочу быть вместе с тобой. Живым. — Но… — Да. Я вижу теперь, что это несовместимо. Быть вместе — это быть вместе. Жить вместе, а не только сообщаться. Я скучаю по нашим песням. Я скучаю не по новым альбомам, а по тому образу жизни… — Но ты же хотел, тебе же было интересно… — Было. Это и есть интересно. И мне всегда будет интересно. Но без тебя мне этого всегда будет недостаточно. — А со мной — не интересно. Или недостаточно интересно. Кровь с пальца капает на очередной контракт. Сонджу пытается взять руки Ибо в свои, но тот перехватывает его ладони и сжимает, оставляя кровавые следы. — Роли я могу выбирать. А тебя я уже выбрал. И ролям придётся подстроиться под мой выбор. Под мой основной выбор. — Ты хочешь, чтобы весь мир подстроился под тебя? — Да. Правила моего мира. Сонджу качает головой и тоже улыбается. Кровь запеклась корочкой и слепила кожу их рук — кровь человека, которого не останавливает шторм, которого влечёт буря. Кровь человека, который просит быть его якорем в этой буре. Ибо смотрит на их руки, переворачивает, подносит к губам и целует тыльную сторону кисти Сонджу. Он заглядывает ему в глаза — и Сонджу кажется, что у него одновременно и попросили руки, и надели обручальные кольца на все пальцы — не разомкнуть. Он согласен. На всё. Это воспоминание очень живо — оно ощущается как сейчас — стоит лишь прислушаться. Тот момент, когда одна и та же кровь на контракте означала нет, а на его руках означала да. И сколько бы раз с тех пор они ни расставались, Сонджу помнил — и Ибо неизменно возвращался к нему. Впрочем, с тех пор он никогда больше и не уходил. Где бы он ни был, он всегда слышал в себе эту искру, чувствовал тепло этих рук, нежность их прикосновений и прочность опоры. А голоса, какими бы авторитетными те себя ни мнили, шелестели вокруг, держась на расстоянии — на том расстоянии, которое для них определял Ибо — каждый раз заново, каждый раз уверенно, каждый раз второстепенно, за пределами их с Сонджу танца жизни.