Куда вы пропали, Сафие Султан?

Карета Хюмашах Султан остановилась у Старого дворца, вышедшая из неё госпожа вошла в него и направилась к покоям матери. — Добро пожаловать, Хюмашах Султан. — Стоящий у двери ага склонился в поклоне и открыл коридорную дверь. Госпожа лёгко кивнула и уже собиралась пройти мимо, когда сказанное слугой заставило её остановиться. — Сафие Султан нет в покоях, госпожа. — Что? — Она не возвращалась, как уехала с Вами утром. — Как не возвращалась… — Хюмашах казалось, что внутри неё всё замерло. — Что ты говоришь такое?! — Госпожа невольно посмотрела из коридора на заветную дверь и сразу же насторожилась, у входа не стояли девушки, матушки действительно в покоях не было, не став больше ничего слушать, Хюмашах решительно подошла к дверям и медленно открыла их, всё ещё всем сердцем не хотя верить услышанному. Хюмашах обвела взглядом гостиную. В ней было тихо. Госпожа вошла в комнату, невольно продолжая осматривать её. На низком столике у тахты стояли две пустые чашки, утром они с мамой пили кофе, на столе — различные шкатулки с украшениями, с любимыми ароматами мамы, а так же перо в чернильнице, аккуратно лежали бумаги. Всё было так же как утром, ничего не изменилось, матушка действительно здесь не была. Хюмашах открыла дверь в спальню. Никого. Аккуратно заправленная кровать. Стоящая тишина оглушала госпожу, она нервно сглотнула и произнесла в пустоту дрогнувшим голосом, потерянно снова оглядываясь в гостиную. — Валиде… Матушка… Мама. Ответом была тишина. «Бюльбюль… Бюльбюль…». Произнёслось в голове госпожи, и она снова вышла в коридор, обращаясь к стоящему там слуге. — Бюльбюль был здесь? — Нет, госпожа. Хюмашах закрыла глаза, овладевая собой и, сжав кулаки, направилась к карете. — В Топкапы! Быстрее! — Приказала Хюмашах, садясь в неё. Несколькими часами ранее. Шехзаде Искандер наслаждался прогулкой, так и бросая взгляд в сторону матери, словно до сих пор боялся поверить, что, да, она рядом с ним, и он наконец-то нашёл её. На улице, по которой они шли, по обе её стороны под навесами размещались лавки, продающие всевозможные товары. Шла оживлённая торговля, было многолюдно, что позволяло смешаться с толпой, быть незаметными и чувствовать себя свободно, забыть о статусе, и о том, что ещё недавно он пережил, стоя на коленях перед собственной могилой, и как наивная надежда, что ему подарили жизнь, разбивается вдребезги в самой глубине сердца. До Искандера то и дело доносились различные диалекты в основном с итальянским произношением, но он старался не вслушиваться, обращая внимание только на тихое звучание голоса матери рядом. Он словно наполнял спокойствием, и Искандер осторожно улыбнулся, всё больше пробуя своё счастья и учась доверять ему. — Когда ты только родился, я взяла тебя на руки, и это было как благословение, поэтому я назвала тебя Яхья, что означает «Господь милостив», — Сафие тепло смотрела на сына и очень светло улыбалась. — Хочешь, буду называть тебя так? Искандер тоже улыбнулся, чувствуя как тепло изнутри словно укутывает его. — Я привык к имени Александр, Искандер, матушка. — Что ж, «победитель» тебе тоже подходит. Мне нравится, мой лев. Вскоре они и идущий осторожно сзади Бюльбюль забрели на маленькую улочку из домов, которые скорее напоминали дворцы итальянских аристократов и купцов Венеции. Искандер огляделся. — Район Галата. С византийских времен здесь жили в основном генуэзцы, поэтому здесь так много итальянского в домах, в звучащих акцентах. Жители Галаты всегда пользовались привилегиями. У них были свои пристани, лавки, мастерские, банки, склады, торговые конторы и, конечно же, таверны и кабаки. А в 1267 году генуэзцы в благодарность за поддержку Византии в борьбе с Латинской империей получили право взимать дань с проходящих судов. И это не прервал даже Мехмед Завоеватель и после взятия Константинополя запретил грабить этот район, и он остался нетронутым. А генуэзцы получили возможность беспрепятственно отплыть на родину. После чего их место немедленно заняли венецианцы. А вот и Галатская башня. Её построили в 1348 году, как центр обороны района… — Внезапно Сафие замолчала и посмотрела за Искандера. — Матушка, что-то случилось? — Искандер обернулся. Дома прилегали к друг другу, а между ними оказалось крохотная кофейня, у которого они и остановились. Над входом была скромная, но аккуратная вывеска с надписью на неизвестном Искандеру языке «Kafeneja shqiptare». — Нет, нет, сынок. Просто след прошлого… Сейчас башня используется как обсерватория. — Матушка? — Искандер снова обернулся, ища, что именно могло встревожить Валиде. За столиками у входа сидели люди, а обслуживал их невысокий милый толстячок с гладкими и седыми волосами, одетый в белый фартук. Подняв взгляд, дедушка улыбнулся, смотря на стоящих Сафие и Искандера. Эта добрая улыбка сразу располагала к себе. — Не хотите ли кофе, госпожа, господин? — Осведомился мужчина приятным глубоким баритоном. И Сафие снова почувствовала, как её сердце сжалось. В турецком мужчины отчётливо слышался албанский акцент, а точнее именно гегский диалект родных мест Сафие на севере Албании. Тем не менее она ответила вежливой полуулыбкой. — Нет, благодарю. В другой раз. — Матушка… — обратился к матери Искандер. — А давайте зайдём? Почему нет? Сафие вновь посмотрела на мужчину и столкнулась с добрым, тёплым взглядом пронзительно синих глаз. Затем снова посмотрела на сына, глаза которого по-мальчишески светились, и вдруг ей подумалось, а действительно почему бы не зайти выпить кофе? — Хорошо, сынок, пойдём, — ответила Сафие, смотря, как Искандер, так и просиял. — Вот и славно, — дедушка широко улыбнулся. Сафие незаметно кивнула Бюльбюлю, прося его остаться, и они вошли в кафе. Внутри было уютно и тихо, посетителей в эти часы почти не было, и мать и сын сели за столик в дальнем углу, у окна. Чашки с горячим напитком появились перед ними уже через несколько минут. — Может ещё чего-нибудь? — У Вас есть «Shendetli»? — Спросила Сафие на албанском. — О, — на мгновенье удивился мужчина, — всегда приятно услышать родной язык, госпожа. Я переехал сюда два года назад, и вот, видите, неплохо устроился. — Бесхитростно и открыто начал делиться дедушка. — Каждый раз видеть разных людей, дарить им радость, что может быть лучше? — На лице мужчины снова цвела широкая улыбка. Но тут же он спохватился. — Простите, что-то я заболтался… — Снова зазвучала турецкая речь. — Конечно, лучший в этом районе, а, может, и во всём городе. — В голосе дедушки звучала искренняя гордость. — Подать со взбитыми сливками и домашнем джемом из ежевики? Сафие вежливо улыбнулась и кивнула в ответ. — Один момент! Дедушка проворно исчез, а Сафие мимолётно посмотрела ему вслед и рассеянно отпила глоток вкусного кофе. — Матушка, Вы так и не скажите мне, что Вас расстроило? — С искренним вниманием спросил Искандер. Сафие постаралась ободряюще улыбнуться, несмотря на то, что против воли подкатывали слёзы. — У моих родителей тоже было небольшое кафе когда-то. — В Венеции, матушка? — В Албании, сынок. Я родилась там, откуда родом этот добрый, искренний человек. И он неуловимо напомнил мне отца. Хотя я уже думала, что забыла об этом, выучившись быть венецианкой, которой меня сделала Михримах Султан. Но сейчас я слышу родной диалект в его речи, и на вывеске этой кофейни был албанский язык. — Вы на нём говорили? Сафие кивнула. В этот момент вернувшийся мужчина поставил на стол две тарелки, на которых был какой-то десерт, украшенный взбитыми сливками, а рядом был налит джем. — Приятного аппетита, госпожа, господин. — Вежливо поклонившись, дедушка удалился. — Что это, матушка? — Попробуй, это вкусно. Откусив кусочек, Искандер в удовольствии прикрыл глаза, торт действительно был очень вкусным. Ароматный, нежный, пряный. — Нравится? — Сафие улыбнулась. — Очень, матушка. — Шэндетли — это кекс, похожий на влажный медовый бисквит со вкусом пряника. Вместо воды или молока в тесто вливают кофе и добавляют щедрую порцию сливочного масла. Так же добавляют ваниль и в данном случае дроблёные орехи. Моя мама готовила его прекрасно. — Матушка… — Искандер замолчал. — Я хотел бы спросить Вас… — Конечно, сынок. Всё что угодно. — То, что вы говорили… Вы сожалеете о прошлом? Хотели бы прожить свою жизнь? Сафие вздохнула. — В прошлом всегда будут некоторые моменты, которые причиняют боль, я хотела бы спасти своих родителей, но в остальном я ни о чём не жалею. Став Софией из Венеции, я обрела здесь тебя и твою сестру, как я могу об этом сожалеть, сынок? — И Сафие ласково потрепала Искандера по волосам. — Я очень счастливая и гордая мама благодаря Вам. Мать и сын искренне улыбнулись друг другу. *** Поклонившаяся Мелексима Султан осторожно посматривала на быстро вошедшую в гарем Хюмашах Султан. Что-то было не так. Всегда собранная и внимательная госпожа сейчас была сама не своя, заметно взволнованная. Как будто чем-то даже взвинченная. И дышала часто, и прерывисто. — Мелексима… — Госпожа, чем я могу помочь Вам? — Валиде… Моя Валиде… Она была здесь сегодня? — Нет, госпожа. — Любимица шехзаде Османа искренне удивилась вопросу. — А разве Сафие Султан должна была приехать? — Нет… Я… Просто… А Бюльбюль… Я могу с ним поговорить? Он здесь?! — С последней надеждой спросила Хюмашах. — Он не возвращался, госпожа, с тех пор как днём ушёл к Вам во дворец. — Что? — Потеряно прошептала Хюмашах и пошатнулась. — Госпожа! — Взволнованная Мелексима удержала Хюмашах за руку, чувствуя, как она дрожит. — Что с Вами? На Вас лица нет. Вы побледнели. — Всё нормально… Нормально… — Хюмашах не узнала свой голос, до того он прозвучал хрипло и глухо, но с огромным трудом вернула себе самообладание и даже резко вырвала свою руку. Она не любила, когда её видели слабой. — Матушка наверное вышла куда-то… И Бюльбюль с ней… Мне не о чём беспокоиться. Скоро вернётся. Я вернусь в Старый дворец и подожду её. — Хюмашах постаралась уверенно посмотреть на Мелексиму и сглотнула. — Всё хорошо. — Госпожа, вы точно в порядке? — Да… Да. Сказав это, Хюмашах отвернулась и вышла на улицу. Посмотрела в серое небо и, дотронувшись до шеи, постаралась расслабить завязки плаща, она судорожно дышала, и у неё было полное чувство, что она задыхается. В этот момент Хюмашах почувствовала несколько капель на своём лице, и, наконец, с трудом, но сделала, насколько хватило сил, глубокий вдох и выдох. Накрапывать дождик стал сильнее, и вдруг Хюмашах показалось, что совсем рядом с ней с раскатом раздался удар грома, будто хлестнул её, и госпожа вздрогнула. Блеснула молния. Начиналась гроза! Хюмашах прикрыла глаза. Она ненавидела грозу с детства, она просто пугала её, она бы всё отдала, чтобы быть сейчас дома, рядом с мамой, в её тёплых объятьях, но… — Матушка, — тихо прошептала Хюмашах. — Где же Вы? Где?! Хлынул ливень и задул, склоняя деревья, сильный ветер. Хюмашах открыла глаза и, собрав все силы, решительно направилась к карете. Она снова направлялась в Старый дворец… *** Сафие и Искандер завернули за угол и пошли по узкой улице, сумрачной и холодной, несмотря на солнце, которое безуспешно пыталось проникнуть в узкое пространство между домами. Бюльбюль, прошедший чуть вперёд, остановился у небольшой непримечательной двери и взялся за ручку, открыв её. И Искандер, пройдя маленькую комнату, оказался в гостиной, в которой был камин, перед ним стояла кровать, а чуть в стороне — небольшой письменный стол. А у стены были стеллажи со свечами и подсвечниками. — Пока ты останешься здесь, Искандер. — Сафие села на кровать. — Здесь очень даже хорошо, матушка. Мне нравится. — Искандер сел рядом, склонил голову на плечо матери и скоро расслабленно задремал. И Сафие, чувствуя у себя на шее безмятежное дыхание сына, словно наполнялась силой. Её сын, её львенок, которого она уже думала, что потеряла, сейчас спокойно спал, нежно и доверчиво прижавшись к ней. Он её понял, поверил и простил все эти годы, на которые она его оставила, даже если у неё не было другого выбора, она всё равно чувствовала свою вину перед ним, но теперь сын был рядом, и всё это было неважно. Конечно, эти годы не вернуть, но что-то они обязательно смогут наверстать. Сафие нежно улыбнулась, и если бы кто-то из знающих Сафие Султан мог сейчас видеть эту улыбку, то никогда бы не поверил, что эта сильная, но сейчас такая трогательная в своей уязвимости и беззащитности женщина — мама и холодная и безжалостная Сафие Султан — один и тот же человек. *** Зюльфикяр паша сидел за столом и перебирал бумаги, когда хлопнувшая дверь покоев привлекла его внимание, и он ощутил, как холодный ветер пронесся по всей комнате, взметнув те бумаги, которые лежали на столе. Подняв глаза, мужчина увидел свою супругу и тут же вскочил. Она была полностью промокшая с растрепанной причёской и дрожала то ли от холода, то ли от желания заплакать, которое было очевидно по застывшим на глазах слезам. А её лицо было белым как мел, и, глядя на неё, такую бледную, едва дышащую, мужчина почувствовал острое желание защиты. — Валиде… Валиде… Валиде… — только и шептала Хюмашах с по-прежнему наворачивающимися на глаза слезами и дрожью в голосе. — Зюльфикяр… Помоги мне… Прошу… Паша подскочил и, дотронувшись, до Хюмашах осторожно встряхнул её. — Объясни толком, что случилось, что с тобой, Хюмашах? — Валиде… Я… Я… Не могу найти её… — выдохнула Хюмашах, нервно сглатывая и стараясь сдержать дрожь. — Её нет в Старом дворце, и я не знаю, где она! Хюмашах отстранилась и, подойдя к столику, налила воды в чашку, после поднесла всё ещё дрожащими руками её к губам и сделала несколько маленьких глотков, стараясь себе вернуть хоть какое-то спокойствие, но тут же начала нервно ходить по покоям. За все годы брака Зюльфикяр так и не мог сказать, узнал ли он Хюмашах, или каждый раз открывал что-то новое в ней. Но кое-что за прошедшие годы он понял. Хюмашах стремилась к справедливости, редко поддавалась эмоциям даже в критических ситуациях, он помнил, как она спасла его, но она забывала обо всём этом, когда дело касалось ненавистной ему Сафие Султан, её матери. Для него было удивительным, что после всего, после причинённой боли и Египта, она продолжала её так преданно любить. Простила, навещала практически каждый день в Старом дворце, а если нет, выслушивала Бюльбюля, всё ли в порядке, была готова сорваться в любой момент по первому письму, если Валиде что-то понадобилось, и всегда была на её стороне, всегда защищала, даже если не соглашалась. И вот сейчас она сходила с ума из-за того, что не знала, где она и не могла её найти. Последив взглядом за метавшейся по покоям супругой, Зюльфикяр спросил. — Ты точно осмотрела всё, Хюмашах? Госпожа остановилась и оперлась руками на стол, стараясь унять бешено стучащее сердце. — Что это за странный вопрос, Зюльфикяр?! Конечно. Я осмотрела покои мамы, Старый дворец, я была в Топкапы и несколько раз проехала дорогу от Старого дворца до нашего. Матушки нигде нет, и никто её не видел с самого утра, когда она уехала со мной! — А сад Старого дворца? — Посмотри, что творится за окном, Зюльфикяр?! А творились по-прежнему проливной дождь и ветер, нещадно треплющий деревья. И единственным, что наполняло Хюмашах маленьким облегчением, закончилась нелюбимая ею гроза. — Ты думаешь, в такой ливень моя матушка будет гулять по саду?! Тем более тогда я нашла бы Бюльбюля. Хюмашах села на диван и, опустив голову на руки, закачалась. — Я её потеряла, потеряла… Она уже давно должна была вернуться… Она нигде не должна была быть… О, Аллах… Что-то случилось… А последнее, что я ей сказала, уходите… Матушка ушла с этим… Я её как будто выгнала… Прогнала… Отмахнулась… — Хюмашах… Хюмашах, — пытался достучаться Зюльфикяр до супруги. Но она словно ничего не слышала… — Я должна её найти. Я должна! — Хюмашах встала и потёрла свои вески. — Нужно… Нужно ещё раз осмотреть дорогу… Если матушки нет во дворцах, то что-то могло случиться только там… — Хюмашах наконец посмотрела на мужа. — Зюльфикяр… Я знаю ваши отношения с Валиде… Но ради меня, прошу, помоги мне… Мне нужно её найти, и мне больше не к кому идти. Мужчина сглотнул, голос и тёплый взгляд, в котором были видны сдерживаемые слёзы, Хюмашах буквально умоляли, и эта беззащитность невольно заставило сжаться его сердце. — Конечно, Хюмашах. Я возьму несколько янычар и… — паша замолчал, видя как глаза Хюмашах засветились безусловной благодарностью. — А ты разве не останешься здесь? — Что?! Конечно, нет! Я потеряла матушку и я буду её искать! — Но ты не хочешь переодеться? Ты же вся промокла… — Пошли скорее, Зюльфикяр, — в нетерпении прервала мужчину Хюмашах. — Сейчас это всё неважно, и я не хочу тратить время! Около трёх часов несколько янычар, включая Зюльфикяра, прочёсывали лес, откидывали поваленные стволы деревьев, но это не привело ни к какому результату. И сама Хюмашах заглядывала чуть ли не под каждый куст, по-прежнему сильный ветер как будто хлестал её струями дождя, промочив до нитки, но она будто ничего этого не замечала, ни холода, ни собственную дрожь то ли физическую, то ли нервную, думая только об одном: «Искать… Искать… Искать». И это даже позволяло не сталкиваться с более страшными мыслями и не чувствовать свою беспомощность. — Паша, здесь есть овраг… — Внезапно донёсся до Хюмашах чужой разговор. — Не думаю, мы бы заметили хоть какие-то следы… — Если разбойники убили… — Замолчи! Не смей говорить подобное! — Хюмашах сжала кулаки так, что они побелели, а её голос дрожал от негодования. И Зюльфикяр увидел, как молодой янычар даже отступил на шаг, будто, испугавшись, что Хюмашах действительно бросится на него. — Хюмашах, успокойся… Взгляд, в котором горел огонь, посмотрел на него. — Это он пусть успокоится и не смеет даже думать о том, что посмел сказать. Моя Валиде жива! Я знаю это! И я только должна её найти! Паша кивнул янычару, прося уйти. — Хюмашах… — Зюльфикяр замолчал, явно пытаясь подобрать слова. — Прошу, послушай. Уже становится темно, мы должны сейчас остановиться и вернуться во дворец. Будет лучше, если мы продолжим утром. К тому же тебе нужно отдохнуть и переодеться, ты можешь заболеть… — Нет, мы никуда не вернёмся, пока не найдём хоть что-нибудь! — Хюмашах… — Зюльфикяр подошёл и осторожно обнял Хюмашах, стараясь смотреть ей в глаза и чувствуя, как она дрожит. — Твоей Валиде здесь нет, если бы она здесь была, мы бы уже что-то нашли. Но даже хорошо, что этого не случилось, ведь это значит, что она в порядке, и ты можешь быть в этом уверена и просто подождать её. Хюмашах, ты слышишь меня? — Хюмашах внимательно на него смотрела, а он продолжал подбирать слова. — Я не знаю, где Сафие Султан, но я уверен, что она обязательно вернётся, может быть, даже уже вернулась. Хюмашах, у тебя нет ни одного доказательства, что случилось что-то плохое, разве этого недостаточно? Пока… — быстро закончил Зюльфикяр, видя как в глазах Хюмашах снова разгорается огонь. — Что?! Конечно, этого недостаточно! Я не знаю, где моя мама, как этого может быть достаточно?! Мне нужно… Внезапно Хюмашах замолчала и опустила голову. «Хюмашах, почему ты молчишь?! Скажи что-нибудь! Твой брат неизвестно где!» — Как глупо… — тихо прошептала Хюмашах, словно говоря с собой. — Простите меня, матушка, я не поняла достаточно… Я была уставшей… — Хюмашах, мы вернёмся во дворец? Хюмашах посмотрела на мужа, и теперь у него сжалось сердце, её взгляд был потухшим, как будто его вот сейчас кто-то взял и погасил. Хюмашах отстранилась. — Возвращайся куда хочешь, спасибо, что попытался помочь, я поеду в Старый дворец. Хюмашах медленно и словно обессиленно направилась к карете, её плечи и голова были опущены. Вернувшись во дворец и войдя в покои матери, Хюмашах скинула мокрый плащ на кресло, после чего рухнула на тахту и, уткнувшись в подушку, заплакала, задыхаясь от слёз. От тревоги и страха у неё сжималось сердце. *** — Госпожа, — тихо обратился к Сафие Бюльбюль. — Мне кажется, Вам уже нужно вернуться в Старый дворец. — Не обязательно торопиться, Бюльбюль. — Ответила Сафие, продолжая тепло смотреть на спящего на её коленях сына. — Госпожа, Хюмашах Султан, мы ведь не имели возможности сказать ей, где будем. — Хюмашах сейчас дома, а утром мы, конечно, поговорим. — Я в этом не уверен, госпожа. — О чём ты, Бюльбюль? — Сафие смотрела на слугу. — Я не уверен, что Хюмашах Султан будет дома… Она… — Бюльбюль хочет сказать, матушка, что сестра Вас очень сильно любит, — тихо сказал проснувшийся и выспавшийся Искандер, поднимаясь. — И в этом он прав. В башне я порой осторожно и тихо наблюдал за вашим общением, как путник греется у тёплого огня, и сложнее было это не заметить. — Искандер смотрел на маму и улыбнулся. — Сегодняшний день был прекрасным, но я и так уже украл Вас на этот целый день, словно забыв, что таких дней теперь будет много. — И Искандер стал серьёзным. — Возвращайтесь в Старый дворец, матушка. Я уверен, сестра ждёт Вас. Растроганная теплотой сердца сына Сафие ласково провела рукой по его тёмным волосам. *** Сафие Султан тихо открыла дверь и вошла в свои покои. И тут же её встретил тихий голос дочери. — Матушка… Вы вернулись. В покоях было очень темно, и не горел даже самый маленький факел. Что удивило Сафие, а ещё её смущал хриплый голос дочери, как будто она говорила с большим трудом. Бюльбюль был прав, её ждали… — Стража. — Позвала Сафие. Девушки вошли в покои и поклонились. — Зажгите здесь свет. — Нет! — Остановил их голос Хюмашах. — Выйдите отсюда! Не нужно света, матушка. Девушки посмотрели на Сафие, и она кивнула, отпуская их. И как только двери закрылись, в следующий же миг Сафие почувствовала, как её сжали в объятьях так, что у неё перехватило дыхание. — Матушка… — прошептала Хюмашах. — Вы вернулись! Сафие замерла в объятьях дочери, чувствуя, как часто-часто и сильно бьётся её сердце. Сафие всё сильнее волновалась за дочь. Хюмашах сглотнула. — Вы в порядке?! Где Вы были? — Хюмашах слегка отстранилась. — У меня были дела. — Дела… — Хюмашах нервно рассмеялась, и Сафие чувствовала, как её сердце сжалось. — Прекрасно. Я рада, что они у Вас были. Хюмашах отошла от матери и оперлась на спинку кресла, сжав её. — А сказать мне о них Вы, конечно, не могли… Сообщить сюда, оставить, прислать Бюльбюля! Матушка! В по прежнему хриплом голосе дочери Сафие услышала ярость. — Хюмашах, доченька… Видя в темноте силуэт дочери, Сафие хотела подойти к ней и обнять, но… — Нет! Не подходите ко мне сейчас! Теперь голос дочери ещё и отчётливо дрожал. — Доченька, Хюмашах, успокойся. Что у тебя с голосом? — Хм, всё в порядке, матушка. Я абсолютно в порядке! Ничего не сказав и продолжая чувствовать тяжесть на сердце, Сафие уверенно подошла к окну, и рывком раздвинула шторы, которым оно было занавешено. Проникший в покои лунный свет после почти полной темноты неприятно резанул по глазам, но Сафие обернулась и увидела, как Хюмашах отворачивается, словно хотя спрятаться от света… Или от неё? А затем госпожа почувствовала, как её сердце пропустило несколько ударов. Дочь стояла перед ней заплаканная, бледная, воспалённые от слёз глаза были красными. Её платье было перепачкано грязью, на руках были заметны несколько царапин, а золотистые локоны растрёпанно выбивались из причёски и короны. Хюмашах повернулась, осмотрела себя, словно следя за взглядом матери, и сказала: — Я немного погуляла по лесу, матушка, а в остальном Вам не о чем волноваться. На несколько тягучих, тяжелых минут воцарилось молчание, а затем Хюмашах подняла на Валиде взгляд. Сафие увидела в нём слёзы и болезненно думала, видела ли она когда-нибудь ещё свою дочь такой беззащитной в своей уязвимости, слабости из-за неё. — Я думала, что потеряла Вас… Мне было так страшно… — Её голос упал до едва различимого. — Что с Вами что-то случилось… Представляла, как Вы где-нибудь одни… А ещё этот холодный дождь. А я не знаю, где Вы… Не могу помочь. — Хюмашах, доченька… — Что? Я сгустила краски? Я отпустила Вас в Старый дворец, а спустя несколько часов узнала, что Вас там нет, что Вас нигде нет… Что я должна была ещё думать, матушка? Что?! — Хюмашах… — Зачем вы это сделали? — Я ничего этого не хотела… Я не думала, что ты будешь меня искать сегодня. Ты же была дома… — Почему, мама? Почему я не должна искать Вас? Я что не люблю Вас? Не могу за Вас беспокоиться и хотеть убедиться, что Вы в порядке? — Хюмашах покачала головой и взяла с кресла свой плащ. — Хюмашах… — Завтра, матушка, завтра… Я приведу себя в порядок, обо всём забуду, и мы поговорим обо всём завтра. Хюмашах направилась к выходу, но прямо перед ним остановилась и полуобернулась, смотря на Валиде. — Однажды, мы тогда немного поругались, я сказала Вам, давайте, никогда больше не будем ссориться. С тех пор мы сделали это уже несколько раз, как жаль, правда? В детстве всё было легче… — Хюмашах смахнула выступившие слёзы, подошла к матери, обняла её и поцеловала в щёку. — Слава Аллаху, Вы в порядке, Валиде. Спустя несколько минут, Хюмашах отстранилась, вернулась к дверям и вышла из покоев. А Сафие, тяжело вздохнув, повернулась к окну. По улице, умытой дождём, Хюмашах медленно сделала несколько шагов и остановилась, задумавшись, оглянулась, несколько минут посмотрела на Старый дворец и, вздохнув, развернулась и направилась обратно. Тихо войдя в покои, Хюмашах увидела маму, стоящую у окна, подошла и обняла её, прижавшись к ней. Сафие молчала, опасаясь нарушить ту невесомую тишину, которая снова сейчас постепенно устанавливалась между ней и дочерью, и сконцентрировалась на своих ощущениях. Её обняли сильно, но в этот раз невероятно бережно, и это было то объятье, которым её обнимала только Хюмашах и делала это всегда, руки дочери были тёплыми, но так же Сафие ощутила и лёгкую дрожь. На миг Хюмашах усилила объятье и поцеловала Валиде, и снова совсем легко отстранилась. — Простите, Валиде… — голос Хюмашах звучал тихо. — Простите меня за то, что Вы недавно пережили, и хотя я сама оказалась обманутой и переживаю здесь боль, я понимаю, это не может быть оправданием, ведь я поставила вас под угрозу… Хотите злиться на меня? Злитесь, обижайтесь, я всё понимаю и искренне сожалею, но никогда больше, никогда больше не поступайте так как сегодня. — Хюмашах, доченька, я не сделала ничего специально, я ехала в Старый дворец, а потом у меня, поверь, появилась очень, очень хорошая причина быть в другом месте, и я действительно не думала, что ты начнёшь меня искать. — Но вы ведь знаете, как я Вас люблю, матушка, конечно, я должна была убедиться, что Вы в порядке, и нам нужно было поговорить… — Я думала, мы сделаем это завтра, а сегодня ты останешься дома. — Матушка… Для этого я слишком волновалась за Вас. А вы… Сейчас у меня полное чувство, что Вы как будто поиграли моими чувствами или невольно проверяли их. Это удар в самое сердце. — Хюмашах… Ничего этого не было и не могло быть. — Ладно, матушка… — Хюмашах закрыла глаза, успокаивая себя. — Мы не поняли сегодня друг друга… Всё прошло, вы вернулись, и я рада, что сейчас рядом с Вами. Мне не тяжело быть рядом, матушка. С детства ничего не изменилось, правда. Но обстоятельства вокруг… Я счастлива с человеком рядом со мной, но теперь знаю, что не могу на него опираться. Я очень Вас люблю, всем сердцем, я счастлива быть Вашей гордостью, но мне пришлось выдержать, просто наблюдать, как из-за меня Вы переживаете боль, несчастны, стоите на коленях, а моему брату угрожает смерть. Это тяжело. И при этом я хотела, старалась быть сильной ради вас. — Хюмашах вздохнула. — Все эти дни были очень тяжёлыми для меня, я очень переживала и я ведь тоже могу уставать… Я всегда и искренне ваша, матушка, но иногда мне нужно время. Оно мне было нужно сегодня. Я была уставшая, мне нужно было сбросить напряжение последних дней. Немного расслабиться, успокоиться, выдохнуть, что всё хорошо… Я отпустила Вас с Бюльбюлем, собираясь приехать к Вам чуть позже, поговорить обо всём. Мне казалось, вы поняли меня… По моему взгляду, жестам, что только немного времени, матушка, я ведь не железная… — Доченька, ты и не должна… — Но, возможно, я Вас невольно оттолкнула… Поверьте, матушка, я этого не хотела… — Всё не так, доченька… — Если я заставила сомневаться в себе, даже если Вы говорите, что это не так, то простите меня… Но, прошу, даже не допускайте мысль, что я могу Вас не любить! — Хюмашах, моя прекрасная доченька, — Сафие повернулась и взяла лицо дочери в ладони, хотя, чтобы она смотрела на неё, но Хюмашах этого избегала, и Сафие вновь почувствовала, как у неё сжалось сердце. — Тебе не за что просить у меня прощения. Хюмашах подняла уставший заплаканный взгляд, долго смотрела на лицо Валиде, как если бы сама себе отвечала на вопрос, насколько Валиде искренна. Глаза в глаза… Боль от боли всех прошедших дней. Слова были не нужны. И, наконец, Сафие увидела, как взгляд дочери от опустошающей усталости наполняется привычным теплом, и она, легко улыбнувшись и как бы безмолвно прошептав: «Люблю», прижала Валиде к себе. Через некоторое время дочь отстранилась, и Сафие села на тахту. А Хюмашах бросила взгляд на луну, чей свет освещал её. Днём она ехала в Старый дворец поговорить с матушкой об Искандере, где он может быть, но теперь не находила на это сил, физическая усталость и испытанные сегодня душевные потрясения довели её до полного изнеможения. Хюмашах встряхнула головой, отгоняя все печальные мысли. «Ничего… Ничего. Всё нормально, всё прошло, всё хорошо». — Хюмашах… Всё в порядке? — Валиде внимательно смотрела на дочь. — Да, матушка, всё хорошо. Всё хорошо… — Хюмашах опустилась на тахту рядом с Валиде и снова обняла её, положив голову на плечо. Она хотела уже заговорить о брате, но… «Нет, не сейчас, у меня нет сил не на что… Даже говорить. Завтра… Всё завтра… Сейчас мне нужна тишина и мама, конечно». — Хюмашах, мне нужно сказать тебе… — Тише, матушка, пожалуйста, не сейчас, не сейчас, — голос Хюмашах был едва слышным шёпотом. — Мы завтра обо всём поговорим… Завтра. И Хюмашах, продолжая обнимать Валиде, устало закрыла глаза, чувствуя, как матушка нежно дотронулась губами до её макушки. — Только не исчезайте больше, мама…