Синдром Кассандры

      — Простите, простите, простите!..       Мог бы Нечаев несколько дней назад представить, что будет мантрой извинятся перед своим шефом, одновременно захлёбываясь рыданиями как малый ребёнок, а тот будет его утешать? Наверное нет. Но и не мог представить, сколько безумных событий и откровений он переживет за последние два дня, расшатывая и без того потрепанную психику. Нарушение работы роботов Предприятия 3826, попытки скрыть это от КПСС, огромные разрушения и смерть, смерть, смерть…       Как на войне.       Война и смерть всегда идут рядом, крепко держась за руки. И не важно, кто умрет — военные или гражданские. Где, как не на войне, человек лучше всего понимает, что его жизнь не стоит и копейки. Вот и Сергей это хорошо знал.       А ещё он очень хорошо знал, что значит предательство. О, вкус у него не противный, нет — просто горький. Горький, что сердце пропускает удары, а на глазах выступают слезы, заставляя тебя недоуменно замолчать. Люди, как вид склонны к такому деструктивному поведению — ради выгоды, мести, мании величия. Но тяжелые эмоции появляются не из-за самого акта — появляются они благодаря тому, кто именно решил это сделать.       Когда это делает тот, кто прошел столько всего с тобой рука об руку, поддерживая и помогая на каждом шагу, а потом пытается убить тебя и родного тебе человека ради собственной цели… что же, горечь чувствуется не только на языке, но по всему телу майора. Осознание, что тобой манипулировали все это время, настраивая против другого человека, подобно хлысту — так же резко, быстро и до одури больно.       Оболочка Харитона лежала небольшим скоплением проводков в метрах пяти от мужчин. Сам же Захаров был быстро обезврежен Левой и унесён в безопасное место, продолжая в след кричать проклятья и заверения, что он найдет способ реализовать свои планы. Ох, как бы Нечаев хотел над этим посмеяться, только вот смеяться то не над чем.       Три минуты назад Харитон мог достигнуть своей цели, если бы только П-3 в последний момент не отвел пистолет в сторону и пуля бы не прошлась в сантиметрах пяти от руки Сеченова. Левая шустро подхватила майора под руки, немного отрывая от земли, а Правая с нечеловеческой скоростью и силой вырвала длинные усики из силовой перчатки. Так же стремительно Захаров попытался скрыться, но увы и ах. Дмитрий быстро отдавал указания Близняшкам, которые вскоре скрылись за массивными дверями, оставляя двух мужчин одних.       Тишина в кабинете академика была если не оглушительной, то явно… нет, она была просто оглушительной. Казалось, что можно услышать работу всех своих органов, всего своего тела, но майор не прислушивался, не пытался даже. Только лихорадочно осознавал все произошедшее и сказанное ХРАЗ’ом перед выстрелом. Вспоминал его небольшое откровение, раскрывающее все карты происходящего. И не понимал, как мог не увидеть все эти несостыковки. Не мог их… принять? Но так быстро поменял свое отношение к человеку, ставшему ему отцом? Воистину, загадочны и таинственны закоулки разума человеческого.       А Сеченов мог читать Сергея, как открытую книгу — что раньше, что сейчас. Только видеть его в таком состоянии приходилось впервые. Даже после операции таких открытых эмоций он не наблюдал. Сейчас же, стоя в трех метрах друг от друга, Дмитрий видит насколько бледным стал майор, насколько сильно у него дрожат руки и сбито дыхание, вплоть до риска гипервентиляции. Но больше поразили слёзы. Обычные человеческие слёзы, которые присущи каждому человеку. Но П-3 не «каждый человек» — он ведь офицер разведки по особым поручениям. Только это с его слов, не Дмитрия. Всякий раз, наблюдая за Нечаевым, Сеченов видел разбитого человека, со страхами и переживаниями, которые не прекращали давить на сильные, но не бесконечно выносливые плечи.       После всего пережитого давление настолько сильно, что ломает Сергея вдребезги, на мелкие осколки. Их так много, что не пересчитаешь, но можно попробовать восстановить. Главное быть с человеком, который поможет это сделать. И у майора он есть. Похоже, что единственный оставшийся.       — Серёж, подойди ко мне, прошу тебя.       Голос у академика ровный, мягкий, но на последних нотках чуть дрожит, даёт слабину. Сергей лишь смотрит в пол, едва делая небольшие шаги в сторону другого мужчины. Когда остается совсем немного, он останавливается, замирая и вскидывая голову, смотрит в глаза академика. Он беззвучно шевелит губами, а слезинки прокладывают первые дорожки по щекам, пропадая в бороде.       Перед Дмитрием стоял человек, сотканный из противоречий, травм и боли. Словно сирота, он будет любить и верить своему опекуну, которому стоит лишь показать своё небезразличие и заботу к бедной душе. Такие отношения преследовали их, только они не замечали, или же не хотели замечать. Но отрицать это было уже попросту глупо.       — Иди сюда.       Сеченов притянул к себе Нечаева, крепко обхватывая одной рукой спину, а другую запуская в темные волосы, направляя голову куда-то между предплечьем и шеей. Часто видел, как это делают другие — со своими детьми, возлюбленными, родными, но никогда не делал это сам, молясь мирному атому что бы этот жест возымел нужный эффект.       — Все хорошо, сынок, все закончилось.       Слова утешения, куда же без них. Мужчина до одури боялся, что при всей своей красноречивости не сможет подобрать правильных слов. Только работа и отношения — это все же разное и во втором случае слова не должны подбираться заранее. Вот и сейчас Сеченов позволял себе не думать, просто говорить то, что кажется правильным и давно невысказанным.       — Ты принял правильное решение, — Дмитрий немного покачивался и поглаживал спину Серёжи, ловя на краю подсознания, что это может помочь. — Я так тоб-       — Простите…       Что?       Тихий голос, заглушенный жилеткой академика, можно было и не расслышать, если бы не тишина. Дмитрий не успевает ничего сказать, как майор вцепляется в него мертвой хваткой, еще больше начиная дрожать в его руках.       — Простите, простите, простите!..       Последнее извинение почти обрывается, когда Серёжа начинает в открытую рыдать, иногда срываясь на полный отчаяния крик. Состояние молодого человека выходило из-под его контроля. Он явно этого боялся, но остановить не мог — слишком долго пытался удержать все эти кусочки между собой. Нечаев ненавидел свою собственную слабость и факт того, что позволяет себе вцепится в единственного родного человека в его жизни. Ненавидел, что позволяет утешать себя как малое дитя, боящегося раската грома.       Но разве это хуже деструктивного поведения, которым майор пытался прикрыть все то, что скрыто глубоко внутри?       Сеченов сильнее обнимает молодого человека, будто может полностью защитить от всего плохого и ужасного в этом мире. Оставляет мягкий поцелуй на виске, чувствуя, как у самого на скуле становится немного влажно. Едва улыбается уголками губ, так как осознает, что его мальчик сделал правильный выбор, вновь спасая их от опасности.       — Все хорошо, сынок, у нас все будет хорошо.       И Сергей верит ему.       Как можно не верить словам своего отца?