Когда идет дождь

По радио передали: на солнце бури. Здорово, думаю. Небо накроют мглою. Я не смогу заполнить межзвездной дурью Войда Волопаса, оставленного тобою.

Демоны не плачут. Ну не умеют, и все тут. От демона вообще мало что ожидают в Конторе – руководство обычно удовлетворяет адская агония и некоторое количество криков для протокола. Таким образом нетрудно заключить, что из желтых глаз демона Кроули ни разу за долгие шесть тысяч лет не вытекло ни слезинки. Даже несмотря на то, что он не столько пал, сколько скатился по наклонной, потому что связался с дурной компанией. Негласное правило «никаких слез по понедельникам, вторникам, средам и так далее» действовало на него в той же самой степени, что и на всех его коллег. *** День выдался слишком погожим для того, чтобы уничтожать непокорное человечество. Не все, конечно, какую-то его часть: вряд ли Богу чем-то насолили китайцы или, скажем, египтяне. Огромный ковчег высился перед толпой, и Ной как раз приказал задраить люки (или чем там пользовались в то время, Кроули уже не помнил), когда первые холодные капли ударились об землю. Тучи заполнили голубое небо быстро, слишком быстро для обычного летнего дождя или проливной грозы. Азирафель, прищурившись, смотрел в спину убегающему единорогу. «Жаль», – тупо подумал он. Ему они нравились – единороги. Гораздо больше лошадей. Обидно, что их так и не перевезли в какой-нибудь Китай. Змий поморщился, когда тяжелая капля ударила его по носу, и плотнее закутался в тогу. Он, как любой порядочный Змий, критически не переносил дожди, потому что просто ненавидел мокнуть. Демон повернул голову туда, куда смотрел Азирафель, и в последний раз увидел белое пятнышко, которое скрылось за горой. – Но ведь дети, черт возьми, ни в чем не виноваты, – пробормотал он, потерянно разглядывая пространство, где секунду назад бежал единорог. До конца не было понятно, кого он хотел в этом убедить, но ему казалось, что убедить кого-то нужно, причем очень срочно. Зачем давать людям свободу воли, а потом убивать их только потому, что они повели себя не так, как тебе нравится? У Господа явно были какие-то проблемы с логикой. Еще со времен создания тех тварей типа утконосов или муравьедов. Азирафель сжал губы и посмотрел на Змия. Острый профиль демона, кажется, заострился еще сильнее, а между бровей залегла тяжелая складка. Ангел не мог – не знал, как – ему помочь. Конечно, пути Господни неисповедимы, раз Бог даровала людям потоп, значит, так нужно, значит, это в соответствии с Непостижимым Планом. Азирафель не сомневался в том, что это было необходимо. Но было ли это правильно? Ангел потряс головой, отгоняя дурные мысли. Разумеется, как может быть неправильной Божья воля! Но Бог была там, Наверху, а растерянный, напряженный Змий был здесь, по левую руку от Азирафеля. Ему непременно нужно было что-то сказать, чтобы хотя бы немного смягчить выражение его лица. Он же ангел – ангелам по природе свойственно помогать страждущим, ведь так? Даже когда страждущими оказываются малознакомые грустные демоны. Азирафель открыл рот, закрыл, тяжело вздохнул и опустил веки. Потом вслепую нащупал локоть Змия и неловко сжал его. Демон развернулся, с удивлением глядя на ангела, но глаза того все еще были прикрыты, а губы превратились в тонкую ниточку. Змий моргнул. Посмотрел на лицо Азирафеля, потом на сжатую ладонь у своего локтя. Он злился на Небеса, злился на Нее за то, что Она устроила здесь, но Она была там, Наверху, а здесь был один расстроенный ангел, который ничего не мог поделать с тем, что Бог решила, будто убивать свои творения – нормальная практика. Ангел, который не мог спорить с Планом, потому что служил Ей. Ангел, которому так же, как и Кроули, совсем не нравилось все, что сейчас происходило. Дождь становился сильнее, а Азирафель все стоял, не убирая руку. Змий не решался двинуться, даже дышать не решался – тоска сдавила его, наваливаясь и зачерпывая голову холодной рукой. Бог, если ты там вообще хоть кого-нибудь слышишь, зачем, а, ну зачем же их убивать? Можно просто припугнуть или послать кого-нибудь для личной инспекции, да все что угодно, но повсеместный, мать его, геноцид!.. И как, объясни, как Ты посмела допустить, чтобы от окружающего мокрого ужаса страдал не только один неправильный демон (он привык, ему можно), но и этот безупречный Твой ангел? Толпа давно разошлась, одежда Змия промокла до нитки, а волосы стали тяжелыми от воды. Перед закрытым ковчегом стояли разбитый в щепки демон и ангел, который уже не был уверен в том, что правильно, а что нет. Демоны не плачут. Капли дождя вместо слез стекали по щекам Змия, а в желтых глазах как из бочки разливалась тоска. Демоны не плачут, но в носу отчего-то засвербело, когда ангельская ладонь, в последний раз сжав пальцы, отпустила его локоть. *** – Что он такого сказал, что всех так разозлил? – «Будьте добры друг к другу». – А, ну да, этого достаточно. Кроули морщится, когда один из слуг игемона заносит руку и вгоняет гвоздь глубже, продирая кость и суставы насквозь. Густая, такая человеческая кровь капает на землю, а Иисус хрипит, уже не в силах сипеть слова прощения. Разумеется, он их прощает, со злостью думает Кроули. О, этот юноша, как же Он не похож на Нее. А ведь Они – одно целое, а ведь Бог един в трех лицах, и это же надо было такую хрень выдумать! Азирафель рядом тихо вздыхает. Он не отводит напряженного взгляда от креста и болезненно кривится, когда крест поднимают: на лице Иисуса такая мука, что Азирафелю страшно хочется забрать ее себе, чтобы этот молодой человек перестал страдать за людей хотя бы на мгновение. Ангел знает, что нельзя, знает, что Он пришел в этот мир, чтобы быть распятым, и все равно молится за Него, отчаянно и безнадежно. Кроули тоже молится. Об этом он никогда и никому не расскажет. Его молитва не будет услышана – ее развернет первая же проверочная инстанция: молитва демона, тоже мне, придумали. Наверное, сбой в системе или еще что-то в этом роде. Даже разбираться не станут. – А я ведь показал ему все царства мира. – Да ну? Зачем? – Он же сын плотника. Куда ему путешествовать. Проходят часы, солнце распаляется сильнее. Толпа разбредается, совсем как тогда, тысячелетие назад перед ковчегом. Но на этот раз они не одиноки: не считая распятых разбойников, у креста остаются две женские фигуры. Кроули делает шаг, но Азирафель предостерегающе кашляет, и демон замирает. – Зми… Кроули, ты уверен, что подходить к Нему сейчас – хорошая идея? – на лице ангела такая печаль, что у Кроули екает где-то в районе человеческого сердца. Он смотрит удивленно, и Азирафель кивает на женщин. Магдалина стоит у креста на коленях, а Божья Матерь – так теперь ее принято называть, доверительно сообщил Азирафель Кроули днем ранее – замерла в метре от сына и не шевелится, кажется, с самого распятия. – Она убила Его, – с трудом выдавил демон, останавливаясь. – За что? Он был невинен, невиннее всех, кого Она создавала когда-либо. Кроули обернулся и посмотрел в лицо Азирафеля, разыскивая там ответ на свой вопрос. Не обнаружив, прикрыл глаза. По воздуху разнесся болезненный стон Сына Божьего, и демон сжал ладони. – Чтобы спасти человеческий род, – тихо и неуверенно сказал ангел, удерживая себя от того, чтобы не взять Кроули за руку – таким уставшим он выглядел. Но он все еще оставался демоном, а значит, стоило сохранять субординацию. С прошлой их встречи они стали мудрее, осторожнее. Да и два прикосновения за неполную тысячу лет – подозрительно много. Правда же? – К тому же, Он сам на это пошел. Из любви к людям. Кроули скривился, словно проглотил что-то кислое. Узкие зрачки сузились еще сильнее. – Я слышал Его в Гефсиманском саду, ангел. В том самом, ага. Пару дней назад. Как Он просил спасти себя, не отправлять на верную смерть. И знаешь, что Она? Азирафель настороженно замер. Он знал и поэтому боялся ответа еще сильнее. – Ничего, черт возьми! Она даже не ответила. Своему, мать его, сыну! Посланнику! Одному из Трех! Да как ты, блаженный увалень, можешь так наплевательски к этому относиться?! Кроули перешел на крик и остановился лишь когда заметил выражение лица Азирафеля. Тот выглядел таким подавленным, что Кроули тут же пожалел обо всем, что сказал. Но было поздно. – Она любит все сущее, – твердо ответил Азирафель, и его голос звенел от обиды. Ведь Кроули знал, точно знал, что Азирафель тут ни при чем, что с ним не советуются по поводу стратегических решений. И все равно обвинил. – Если это случилось – так было нужно. И не тебе об этом судить, Змий. – Кроули, – машинально поправил демон, но ангел уже не слышал. Азирафель развернулся и медленно пошел прочь от креста. Кроули не стал его догонять. Он провел там все три дня до Воскресения. Стоял, облокотившись на пальму, и смотрел на распятое тело Ее сына. Он мечтал, болезненно мечтал щелкнуть пальцами, чтобы молодой человек исчез с креста, чтобы рваные раны на ступнях и ладонях затянулись, чтобы терновый венец никогда впредь не оказывался на этой прекрасной голове – Кроули нравился Иисус, он привлекал его своей честностью, опьяняющей верой, острым умом. Кроули даже почти хотелось стать человеком, чтобы выпить с ним вина и поговорить по душам. Конечно, не полюбовно, но... Он всего лишь хотел убедиться, что Бог не только уничтожает, но и создает, и прощает. Иисус понял, кто он такой, в первое же мгновение. В тот раз, в пустыне. – Привет, – сказал он тогда. Это был сороковой день, и Божий Сын выглядел так, как будто упадет в голодный обморок на месте, если его не придержать. Кроули не придержал – по протоколу не было положено. Иисус в обморок тоже падать, вроде бы, не собирался. – Ты пришел меня искусить? Кроули раздраженно поморщился. – Не-а. Этим у нас заведует другой департамент. Я, знаешь ли, перевелся. Пару тысячелетий назад. Иисус, сидя на булыжнике, понимающе кивнул и улыбнулся такой доброй улыбкой, что Кроули едва не развоплотило. – Ага. Теперь вижу, – он пригласительным жестом указал на соседний камень. – Садись, ты наверняка долго меня разыскивал здесь. Кроули сел, не отрывая взгляда от Иисуса. Он очень давно не чувствовал себя так. Так – почти как в той, прошлой, давно забытой жизни. Прощенным. Счастливым. И зачем это он вообще пришел? Иисус посмотрел на него любопытным взглядом, и Кроули вспомнил. – Слушай, ты когда-нибудь был в Китае? Таким живым был человек, который сейчас медленно умирал под раскаленными лучами, что Кроули захотелось взвыть. Он не двигался с места вплоть до самой земной смерти Иисуса. Азирафель вернулся, когда спустя трое суток бездыханное тело снимали с креста. Они молча смотрели, как труп закутывают в белую ткань, и думали почти об одном и том же. О том, что через несколько часов произойдет Воскресение, а потом сорок дней, а потом всех грешников милостиво заберут из Ада – (дальше думал только Кроули) вот так подарочек, это ведь до черта бумажной волокиты, и слава дьяволу, что Кроули заблаговременно слинял, отмазавшись безотлагательными земными делами, иначе ближайшие пару веков его бы на Земле точно не увидели. Они стояли плечом к плечу, не касаясь друг друга. Прошло достаточно времени, чтобы они успели осознать пропасть, разделяющую их – вернее, гадкую специфику адово-райских конфликтов. Так что Азирафель только сочувственно вздыхал, потрясывая белыми кудряшками волос, а демон на метафизическом уровне чувствовал, что ангелу плохо. И почему-то ему вдруг очень захотелось извиниться за все, что он ему наговорил. Он не извинился. Тело унесли, и Азирафель проводил похоронную процессию пустым взглядом. Демоны не плачут. Впервые за три дня на небе начали собираться тучи. Когда первые капли упали Кроули на лицо, он даже не поморщился. *** – Об этом не может идти и речи, Кроули. Ты представляешь, что будет, если мои узнают, с кем я тут братаюсь?! Кроули потрясенно смотрел вслед Азирафелю. Злость медленным, но уверенным котелком вскипала в нем, так что, едва ангел скрылся за ближайшим поворотом, демон сорвался на рык. Шляпка какой-то милой дамы, которая прогуливалась с собачкой неподалеку, внезапно вспыхнула огнем, а взбудораженные утки поспешили свалить подальше от разъяренного демона. Кроули так и не выяснил, были у них уши или нет, но с инстинктом самосохранения все точно было в порядке. «Ты мне не нужен, ангел». Вот что Кроули сказал ему. «Это чувство взаимно!». Вот что ответил ему Азирафель. Это было чистейшей ложью, по крайней мере со стороны демона. Он бы мог предположить, что Азирафель тоже был не вполне искренним, у этого ангела никогда не получалось убедительно врать, но ярость кипела в нем, вымещая все разумные доводы, и Кроули сжал кулаки так, что ногти впились в кожу ладоней, оставляя на ней красные рубцы. Это конец. Он сам все сломал. А ведь ему всего-то нужна была страховка! Ну что за идиот! Своими руками разрушить все, что они строили по кирпичику шесть, мать его, тысяч лет! Или строил только он, а этот ангельский прихвостень просто притворялся, что с ним заодно? Играл в Соглашение, а на самом деле все это время подчинялся одному только Раю?! Да катись он к чертям, к архангелам, да хоть к самому Всевы… Сатане, этот беспросветный идиот, больно нужна была ему эта дружба, больно нужно ему было каждый раз рисковать своей задницей, чтобы вызволить эту неблагодарную сволочь из новой передряги! Кроули и без него отлично живется. Он же демон, демоны по природе не нуждаются в дружбе, так-то! Кроули зло шагал по улице, с ненавистью поглядывая на прохожих, которые шарахались от него как от прокаженного. Видимо, на его лице все было написано достаточно отчетливо для того, чтобы люди старательно соблюдали дистанцию метров в пять, избегая подходить ближе к странному джентльмену. «Это чувство взаимно!». Надо же! Кроули фыркнул, взмахом руки притормаживая какого-то извозчика. Он был намерен хорошенько надраться. Облом с многовековой дружбой – повод, кажется, вполне пристойный. Зудело под ложечкой, и Кроули соврал бы себе, если бы сказал, что не знает истинной причины этого зуда. Он хранил эту причину закованной в собственном сердце и не позволял никому – а тем более себе – разворачивать корку, чтобы до нее добраться или, не дай бог, сатана и гребанный архангел Гавриил, озвучить вслух. Третья початая бутылка виски болталась в его руке. Кроули сидел где-то на обочине проселочной дороги и глубокомысленно разглядывал большой палец правой ноги, который торчал из продырявленного ботинка. Он моргнул, старательно удерживая голову в одном положении, и пошевелил пальцем. Палец действительно пошевелился, и Кроули решил, что за такую феноменальную координацию ему непременно стоит выпить. Он приложился к бутылке один раз, потом другой, потом выкинул пустую бутылку куда-то в кусты и с унынием отметил, что выпивки у него больше нет. А трезветь, чтобы быть в состоянии начудесить себе что-нибудь типа эля, совершенно не хотелось. За темным алкогольным маревом в голове билась какая-то отчаянная мысль. Она размахивала маленькими ручонками и кричала что-то прямо Кроули в ухо. Демон нахмурился, распластывая длинные ноги по обочине, и отмахнулся от мысли как от назойливой мухи. Беззвездное небо чернело над его головой. Кроули внезапно понял, что устал. Сильно устал. Чертовски устал. Это осознание, в отличие от той отчаянной мысли («Это чувство вза… Дьявол, до чего же неудобная кочка»), так легко преодолело алкогольную таможню, что он крякнул от удивления и пьяно повел головой. Он устал, и это было слишком отчетливое ощущение, чтобы он мог его игнорировать. Кроули прищурился. На другой стороне дороги (он меланхолично оценил расстояние как «колоссальное») чернела какая-то нора. Если бы Кроули был немного более трезв, он бы понадеялся на то, что в норе сейчас никто не живет, потому что в противном случае вышел бы довольно неприятный конфуз, но Кроули был ужасно пьян, так что только буркнул что-то себе под нос, неуверенно поднялся на ноги, потом вполне себе уверенно свалился, подавил рвотный позыв, обернулся змеей (опыт не пропьешь!) и, преодолев сельскую дорогу в более сподручном состоянии, заполз в нору и свернулся там в многоуровневую баранку. Алкогольное марево затуманивало сознание и притупляло глухую боль, Кроули уже не мог (да и не хотел) вспомнить, откуда взявшуюся. Он проваливался в густой змеиный сон, в котором не было места волнениям, печалям и белобрысым ангелам с встревоженными, но такими прекрасными глазами. Черное небо было беззвездным по очень простой причине – оно было вплотную затянуто тучами. Не прошло и пяти минут, как грянул гром, и на землю дырявым потоком хлынул ливень. И только одна маленькая нора во всем огромной поле была совершенно сухой – и оставалась такой следующие четыре десятка лет. *** Они сидели на соседних сидениях Бентли. Кроули гипнотизировал черными стеклами воротник азирафелевского пальто и, кажется, не был особенно настроен болтать. Он помнил тот разговор сто пять лет назад, хотя вспоминать о нем, откровенно говоря, не особенно хотелось. Он понял все, что ангел хотел ему сказать. Что они не друзья и никогда ими не были, и что они по разные стороны баррикад, и вообще Кроули следует изогнуться и засунуть свои чувства в свой собственный демонический зад, потому что там им самое место. Азирафель, конечно, говорил немного в иных выражениях, но общий посыл Кроули осознал вполне отчетливо. Потом они, вроде как, помирились – после той заварушки с нацистами. Но ведь слово не… Утка. Синица. Или как там говорят люди, Кроули не помнил, короче, по очевидным законам акустики произнесенные слова уже не могли отправляться обратно в глотку, хотя порой этого очень не хватало. Так что вопрос со святой водой он справедливо считал закрытым. – Кроули. Я не могу позволить, чтобы ты рисковал собой. «Почему?» – хочет спросить Кроули. Не может. Ему по должности не положено. Но, раз уж на то пошло, ему также не положено разговаривать с ангелами, сидя в машине на обочине дороги, и бесстыдно рассматривать эти ужасно пронзительные голубые глаза тоже не положено. Он в них, кстати, даже не заглядывает. – Почему? – спрашивает Кроули и поднимает голову. Теперь он сверлит черными стеклами лицо Азирафеля, который хмурится и ерзает на сидении. – Я же ангел, – тупо выдает он, и Кроули фыркает, потому что, ну, откровенно говоря, аргумент довольно слабый – уж кто-кто, а Кроули в курсе, что ангел из Азирафеля такой же никудышный, как из него демон. Но больше не спрашивает. Потому что спросить больше – перейти черту, к которой они не подступаются вот уже шесть тысяч лет. Потому что спросить больше – и ответ, вероятнее всего, развоплотит Кроули на месте. Так что он только кивает, как будто ему все стало понятно. Ложь кажется слишком серьезной даже для демона. – И что? – вместо этого спрашивает Кроули, возвращаясь к тому, с чего они начали. – Какой мне толк с того, что ты пацифист? Азирафель вздыхает и картинно поднимает брови. Обмануть Кроули не удается: за неполные шесть тысяч лет он стал специалистом в классификации настроений одного отдельно взятого ангела. Текущее настроение Кроули классифицирует как «напряженное», и демону это совершенно не нравится. – Что ты задумал, ангел? – больше утверждение, чем вопрос, но демону теперь уже действительно интересно. – Давай бодрее, я тороплюсь. Азирафель какое-то время мнет полу пиджака, а потом решительным жестом вскидывает руку, и в ладони появляется термос (о, Дьявол) в шотландскую клетку. И зачем ее вообще придумали? И причем тут термос? Он приперся в его машину, чтобы выпить чаю? Он отвлек его от дела, чтобы устроить чаепитие? Или… О. Ох. Кроули стянул очки с лица, уставившись на термос так, будто тот был священным граалем. – Ангел, – потерянно пробормотал он, переводя взгляд с термоса на лицо Азирафеля, которое вмиг стало посеревшим и уставшим, и обратно. – Это… оно? Святая вода? Азирафель кивнул и провел свободной рукой по лицу. Кажется, он понял, что вид у него в эту минуту довольно безрадостный. Не помогло. – Святейшая, – подтвердил он, и Кроули инстинктивно вздрогнул. «Почему?» – хочет спросить Кроули, но прекрасно понимает, что свой лимит слишком личных ответов Азирафель исчерпал еще на первом «Почему?». Да и на самом-то деле в эту секунду его мучает совсем другой вопрос, гораздо насущнее и в миллион раз более безнадежный. «Можно я поцелую тебя прямо сейчас?» – вот что на самом хочет спросить Кроули. Азирафель смотрит на него тяжелым взглядом, и демон сглатывает ком, отчего-то (он прекрасно знает отчего) подступивший к горлу. – Тебя подвезти? – спрашивает он. Его голос слегка дрожит. – Я довезу, куда скажешь. Он ругает себя за то, что в «Тебя подвезти?» просачивается слишком много от «Можно я поцелую тебя прямо сейчас?». Азирафель отводит взгляд и продолжает комкать полу пальто. Неловко улыбается, будто тоже собирается сказать что-то совсем неуместное. И ему это удается явно лучше, чем демону. – Ты слишком быстр для меня, Кроули. Кроули столбенеет. Он тупо слушает рассуждения Азирафеля о пикнике и Ритце, тупо смотрит ему вслед, когда Азирафель, скользнув пальцами по его ладони на прощание, вылезает из машины и разворачивает в сторону Сохо. Он моргает, переводя взгляд с кресла, где минуту назад сидел Азирафель (или ему это только привиделось?) на термос в шотландку (не привиделось) и обратно. И как все это, мать вашу, понимать? Ведь это он не о шумахерском вождении Кроули, и не о его широких шагах, за которыми Азирафелю, чтобы поспеть, приходится иногда смешно семенить ногами. Неужели он все-таки задал вопрос, который красными буквами отпечатался на корке его мозга, и сам того не заметил? Что это – временная мера, просьба сбавить обороты или (кончики пальцев, которыми демон сжимал баранку руля, похолодели) окончательный вердикт? Неужели он был так глуп, что выдал себя? Кроули внезапно ужасно захотелось оказаться пятью тысячами лет ранее перед злополучным ковчегом, когда они еще не были на пять тысячелетий умнее, когда они еще не загрубели от ледяного ветра, дувшего сразу с двух сторон. Когда он (вспоминать и смешно, и грустно) переживал за погибающих детей, а Азирафель придерживал его за локоть так, как будто это предполагалась, как будто так было нужно. Он сжал зубы и сильнее вцепился в руль, выворачивая из этого проклятого Сохо в сторону Мейфейра. Дождь барабанил по крыше автомобиля, когда он проносился, квартал за кварталом, мимо горящих окон и ошалевших пешеходов. *** Дождь стучал в окна бара так, как будто обещание Бога завернуть идею с потопами было неудачной шуткой. Кроули допивал вторую бутылку односолодового виски. Ему можно – все-таки потерял лучшего друга. Все-таки потерял единственное, в чем был смысл. Вся эта заварушка и выеденного яйца не стоила с самого начала. А теперь Кроули казалось, что мир обрушился на него и завалил с головой. Он думал, что у него внутри всегда было пусто. Стоя на горящем крыльце книжного магазина, демон понял, что ошибся. В эту минуту в его падшей душе образовался такой одинокий вакуум, как в войде Волопаса (между прочим, это он его придумал). Раньше внутри было что-то, сейчас – не осталось ничего. «И когда я буду среди звезд, я даже не вспомню о тебе!» Неужели это действительно сказал он? Его губы растянулись в слова, а из горла вылезли звуки? Кроули изо всех сил старался не моргать. Когда он моргал, перед ним вставало лицо Азирафеля. И его глаза. И сожаление. И ощущение полной, сокрушительной, бессильной злобы. Если бы он только мог предположить, что все обернется так, он бы признался прямо там. Стоя у своей машины, заорал бы на всю улицу: «Я люблю тебя, идиот, больше жизни, больше смерти, сильнее, чем ты любишь свои дурацкие блинчики, дольше, чем позволяется признавать вслух. Давай убежим, ради меня, ради моего пропащего черного сердца, спаси меня, потому что ты единственное, в чем есть смысл, Азирафель». Но вместо этого он сказал: «Я даже не вспомню о тебе». Дождь все усиливался, а Кроули тоскливо пытался выжать из бутылки хотя бы каплю, переворачивая ее над стаканом и наклоняя в разные стороны… Когда фантом Азирафеля окончательно растаял в воздухе, Кроули засомневался в реальности этой реальности. Может, его просто развоплотило с горя? Может, так на самом деле выглядит посмертие, а их работа – фикция и провокация? Кроули еще минуту попялился в пустое пространство перед собой, а потом посмотрел на книгу. В его глазах она вдруг превратилась в нечто вроде священного писания, только для демонов. Он провел пальцами по корешку и резко поднялся (его слегка замутило, но это были сущие мелочи, на самом деле). В его жизнь только что вернулся смысл, а значит, пришла пора браться за работу. *** Они сидели в магазине Азирафеля и, по обыкновению, пили. Вот только повод был необыкновенным. Люди говорят в таких случаях – гора с плеч. По мнению Кроули, как минимум Эверест. Вечер сгущал сумерки за окном. На столике перед ними теплилась лампа, в остальном все пространство вокруг занимал уютный полумрак. Кроули зажмурился и попробовал оценить самочувствие. Свобода – какая она на вкус? Прозрачная. И слегка соленая. Демон открыл глаза и внимательно посмотрел на ангела перед собой. Азирафель тоже молчал. Интересно, какая у него свобода? Вряд ли такая же. Хотя бы потому, что свобода Кроули была довольно условной. Он так и не сказал ему – ни во время Апокалипсиса, ни после их казней, он вообще боялся что-либо говорить после того, как пережил смерть и воскрешение своего лучшего друга. Потому что если он услышит «нет» сейчас, это будет означать «нет» навсегда. Навсегда – это слишком долго даже для бессмертного существа. За неполную неделю их постапокалиптической жизни он, кажется, научился по-настоящему ценить то, что имеет. Они успели опустошить каждый по три бокала, и демон растянулся на диване, закинув ноги на подлокотник и головой упираясь в противоположный. Разговор сам по себе сошел на нет, и Кроули уже намеревался немного вздремнуть. Азирафель о чем-то думал, нахохлившись в своем кресле. И пускай тревожная морщинка на его лбу почти не была заметна, Кроули знал, что что-то его беспокоит. – Я давно хотел тебе сказать, Кроули, – вдруг тихо сказал Азирафель и отставил бокал с вином. – Но как-то не получалось. Я ведь искал тебя, дорогой мой. Кроули сонно посмотрел на него, приподнимаясь с подлокотника, но ангел пялился куда-то в сторону и явно не был готов к зрительному контакту. Демон взял со стола бокал ангела и отпил, дожидаясь продолжения. Судя по серьезному виду, Азирафель давно планировал этот разговор. – После нашего… разговора. В Лондоне. В 1862. Хотел попросить прощения, но тебя нигде не было. Кроули поперхнулся вином, вернул бокал на место и что-то промычал, намекая, что выбор темы оказался слишком внезапным. Последнюю неделю они обсуждали все на свете – новое меню Ритца, дизайн лавочек в Гайд-парке, голубей, новые книги в магазинчике, неумышленно избегая всего, что рисковало испортить их долгожданную независимость. Азирафель, встревоженно нахмурив брови, посмотрел на согнувшегося от кашля Кроули и приподнялся, чтобы прийти на помощь. Кроули замахал на него руками, мол, сам разберется, а вообще он весь внимание, и ангел покачал головой. Взял бокал в руки. Демон, в последний раз кашлянув, выпрямился на кресле и уставился на Азирафеля. – Ты пропал, дорогой, – продолжил тот, напряженно вглядываясь в змеиные глаза. – От тебя не было новостей сорок лет. Я было подумал, что ты… Ох, – Азирафель прикрыл глаза, по его лицу пробежала тень. Кроули и сам знал, что тот подумал. Что Кроули страшно обиделся. Что он раздобыл святую воду и выпил в отместку Азирафелю. Что он умер, совсем умер, и больше они никогда не увидят друг друга. Кроули вздрогнул. Он вдруг понял, что, если бы что-то подобное провернул Азирафель, он бы, наверное, сошел с ума от одиночества. Он подумал, что что-то подобное Азирафель уже провернул, и это были самые ужасные полчаса в его жизни. Неужели они пережили недостаточно дерьма, чтобы после спасения мира говорить о чем-то хорошем? – Но, ангел, ведь мы расставались и на больший срок, – зачем-то сказал он, идиотский ответ. Кроули не смотрел на Азирафеля. Не мог. Кроули понятия не имел, зачем он затеял этот разговор сейчас, когда все обошлось, когда они спасли не только мир, но и самих себя. Когда у них впереди была вечность дружбы, винных вечеров, походов в Ритц, пикников за городом и кормления уток в парке. Кроули скрипнул зубами от досады. Когда Азирафель снова заговорил, его голос звучал как из бочки. – Да, дорогой. Но мы никогда не расставались так. Кроули не сразу понял, что происходит с Азирафелем. Только когда ангел замолчал, не сводя с него взгляда, он заставил себя посмотреть ему в глаза. И отшатнулся, отчаянно ища точку опоры где-то за своей спиной. Это была давняя, затаенная обида, которая оставалась невысказанной полторы сотни лет, а Кроули даже не подозревал об этом. В глазах (таких прекрасных, таких любимых глазах) Азирафеля стояли слезы. На Кроули вдруг нахлынуло осознание всего, что тот пережил. Начиная с тех дурацких опрометчивых слов, которые вырвались у демона перед Крестом и за которые он так и не попросил прощения, и заканчивая сегодняшним днем, когда Кроули зачем-то напомнил о том, от чего – теперь он понимал – у Азирафеля столько времени мучилось сердце. Они оба наворотили достаточно. Оба доставили друг другу слишком много неприятностей для нормального человека, но на то они и не были людьми. Кроули помнил, отчетливо, каждую минуту своих слабостей. Но он ни разу не видел слабости Азирафеля. Он научился вытаскивать его из передряг, пить с ним виски, гулять по Сент-Джеймс парку, он мастерски научился прятаться, увиливать и осторожничать, чтобы Азирафель ничего не узнал о корке на его сердце и, тем более, о том, что скрывалось под ней. Но вот инструкция, что делать с Азирафелем, когда он плачет, у Кроули отсутствовала. Поэтому он тупо смотрел в глаза Азирафелю и впитывал его боль как рыжая потрепанная губка. Азирафель мигнул, смаргивая слезы, и внутри Кроули что-то надорвалось. Он не знал, как ему себя вести, что ему говорить, куда бежать, что кричать. Но он просто не мог видеть ангела таким и знать, что он сам был тому причиной. Поэтому Кроули сел, наклонился, оказавшись лицом где-то напротив замшевой жилетки Азирафеля, поднял голову, не отрывая глаз от напряженного лица, и тихо, почти шепотом, спросил: – Можно я поцелую тебя прямо сейчас? Азирафель застыл. Кроули застыл. Время между ними, кажется, тоже застыло. Судейский молоток в голове Кроули занесся над столом. Азирафель молчал. Кроули смотрел на него снизу вверх. Лицо Азирафеля приняло нечитаемое выражение. Судейский молоток поднялся выше. Кроули сглотнул. Азирафель отвел взгляд. Невидимая рука с силой замахнулась. – Это неудачная шутка, дорогой. Азирафель встал с кресла, отставил бокал вина в сторону и, не глядя на демона, вышел из магазина в заднюю комнату. Кроули услышал, как он заперся изнутри. Удар, казалось, пришелся прямиком на затылок Кроули. Смертный приговор. Теперь точно все кончилось. Он с трудом подавил в себе желание заткнуть уши, чтобы не слышать, как первые дождевые капли ударяются об окна книжного магазина. *** Шесть тысяч лет дружбы. Он сломал шесть тысяч лет дружбы. Снова. Но если в прошлый раз Кроули хотя бы мог рассчитывать на прощение, теперь все было определено. Он бы ругал себя за то, что произошло, но как-то… не хотелось. Кроули слишком устал от недосказанности. Он вообще от всего слишком устал. Пойти бы сейчас да залечь поспать лет на двести. Демон пялился на дверь комнаты, размышляя, что ему, собственно, теперь делать. Его ждала вечность, и каких-то два часа назад в этой вечности были пикники, и Ритц, и Азирафель, а теперь в вечности не осталось ничего. И снова, как сто пятьдесят лет назад, в нем медленно закипала злость. На себя и свои долбанные чувства, на Азирафеля, который так легко послал к праотцам их шеститысячелетнюю дружбу, на долбанную дверь и далее по списку вплоть до ушастых уток. Кроули вскочил с дивана, подлетел к двери и застучал в нее кулаками. – Азирафель, гребанный ты сын божий, если ты сейчас же не откроешь эту чертову дверь, я вышибу ее к чертям собачьим голыми руками! Он замахнулся, чтобы ударить по двери со всей силы, и чуть было не впечатал кулак в ангельское лицо. – Не богохульствуй, Кроули. Азирафель стоял напротив него и смотрел, не моргая. За десять минут в одиночестве он, кажется, вернул себе душевное равновесие и теперь пялился на Кроули с абсолютным спокойствием, разве что во взгляде мелькнуло что-то непонятное и тут же исчезло. Именно это спокойствие окончательно вывело демона из себя. Этот паршивец думает, что спустя столько совместных столетий Кроули вздумал пошутить?! Что ж, пускай пеняет на себя! Кроули уйдет, о, он уйдет, но сперва он выскажет все, что думает об этом фарсе! – Ты думаешь, я шучу, ангел? – обманчиво тихо начал Кроули, хватая Азирафеля за плечи и встряхивая его. – Ты думаешь, это шутка. Что ж, чудесно! Просто превосходно! А то, что я бегаю за тобой, как собачонка, шесть гребанных тысяч лет, это для тебя пустой звук, да, ангел? А то, что у меня сердце кровью обливается каждый раз, когда я вижу, что тебя что-то тревожит, это обычная ложь, так ведь? А то, что я чуть не сдох от тоски, когда решил, что ты мертв?! Ну да, точно, я ведь демон, я по природе могу только извиваться и лгать, так ты считаешь, после всего, что мы прошли вместе?! Да если хочешь знать, я влюбился в тебя еще на чертовой эдемской стене! Ты, пернатый идиот, да какое право ты имеешь мне не верить, если я люблю, люблю тебя, ангел, больше всего, что есть в этом мире?! Да пошел ты к черту со своей долбанной верой! Кроули не мог остановиться. Он выговаривал все, что столетиями варилось в нем, и не обращал внимания на ангела. Ему, по большому счету, было уже плевать, что Азирафель об этом думает. Свое мнение тот высказал, теперь, по правилам любой цивильной дискуссии, пускай выслушивает оппонента. Кроули сделал глубокий вдох, намереваясь продолжить, когда Азирафель поднял руку. Мысль оборвалась, и Кроули замолчал. Он вдруг почувствовал, что слов в нем не осталось. Вообще. В нем, теперь уж точно, вообще ничего не осталось. Через секунду демон признал, что больше не понимает, что происходит. – Я не могу тебе поверить, Кроули, – едва слышно пробормотал Азирафель. Демон наконец сфокусировал взгляд на ангеле и понял, что спокойствие Азирафеля, которое так его взбесило, было напускным. Ангелу никогда не удавалось притворство. На его лице в эту секунду отражалось столько эмоций, что демону не удалось угадать ни одной, кроме бесконечного сожаления. Вся его спесь исчезла, как не бывало. Кроули слегка подался вперед. Выученный за века инстинкт – защитить, утешить, спасти – сработал, как часы. – Но почему? – так же тихо спросил он и мимолетом подумал о том, может ли человеческое сердце умереть от тоски. Вряд ли, решил он, иначе его давно бы развоплотило. Азирафель поднял на него глаза. У Кроули перехватило дыхание от разлившейся в них печали. Ангел горько усмехнулся, глядя в янтарные зрачки, и по его лицу пробежала тень: – Почему? Потому что я люблю тебя, Кроули. Так давно, что представить страшно. А теперь, будь добр, уходи. Азирафель содрогнулся, скрючиваясь, будто что-то, что удерживало его позвоночник все это время, вынули из тела, и закрыл лицо ладонями. Кроули показалось, что он ослышался. Кроули показалось, что его благословили и прокляли одновременно. Кроули потянулся, схватил руками руки Азирафеля, и тот со всхлипом оторвал их от лица. – Не нужно верить, – судорожно прошептал демон, заглядывая в осунувшееся лицо. – Ты за свою жизнь верил достаточно, ангел. Слишком много. Азирафель непонимающе смотрел на него и на их руки, сцепленные вместе. Ладони демона заметно дрожали. Кроули, увидев его непонимание, сжал его пальцы сильнее. – Не нужно верить, ангел, – повторил он. И добавил: – Просто спроси. Азирафель моргнул. Кроули смотрел в его глаза и видел там огромную бездну – точно такая же бездна сейчас разверзалась в нем самом, от этого взгляда, от этой любви, которую он теперь мог осязать. От страха – что сейчас он потеряет все, что только что обрел. Азирафель решался, Кроули видел это и напряженно нахмурился. Возможно, им все же нужно было больше времени? Быть может, Азирафель ошибся, говоря о любви, и понял это спустя секунду? А вдруг… – Дорогой, можно я поцелую тебя прямо сейчас? Бездна внутри Кроули ухнула куда-то в Преисподнюю. – Да, черт возьми, ангел, да!.. Они не поняли, чьи губы первыми нашли чужой рот, чьи пальцы первыми вплелись в чужие волосы, чьи руки первыми обвили чужую шею. Губы Азирафеля были мягкими, податливыми, и Кроули пьянел, выцеловывая ангельский рот, Кроули пьянел, когда Азирафель сжимал его плечи, словно слепой ощупывал его лопатки, зарывался ладонями в его волосы, когда его лицо стало влажным от близости с чужим лицом, когда непросохшие слезы Азирафеля увлажнили его щеки, и уже нельзя было сказать, чьи слезы текут по их коже, ангельские или демонические. Демоны не умеют плакать. Им по должности не положено. Ангелы умеют. Но делают это редко. Потому что ангельские слезы – непозволительная слабость для бесстрашных Служителей Божьих. Демоны не должны чувствовать любви. Ангелы должны чувствовать любовь, но уж точно не к демонам. – Я люблю тебя, ангел, – бормочет Кроули между поцелуями, проводя ладонями по шее Азирафеля, опуская ладонь на грудь. Сцеловывает последние слезинки со щек. Азирафель тихо смеется. Впервые за этот вечер. Бездна в душе Кроули стремительно зашивается стежками «назад-иголочка». – Прости, что не сказал тебе об этом на эдемской стене. – Я люблю тебя, дорогой, – Азирафель отстраняет Кроули от себя и берет его лицо в ладони, любовно разглаживает складочку между бровей. – Прости, что засомневался. Мне стало так страшно от того, что ты догадался и смеешься надо мной, я просто… Кажется, Кроули нашел отличный способ затыкать этого несносного ангела, когда он начинал говорить эти ужасные глупости. В тот вечер ливень в Лондоне прекратился так же внезапно, как и начался. И если синоптики и отмечали осадки в некоторых частях города, то только в виде небольшого грибного дождя.