Oh who is she О, кто она: A misty memory Туманное воспоминание, A haunting face Преследующий лик, Is she a lost embrace? Или потерянное объятие? Somewhere across the sea of time Откуда-то из-за океана времен A love immortal, such as mine, Бессмертная любовь, такая же, как и моя Will come to me Придет ко мне Eternally. Навеки. Immortal she Бессмертная, Return to me Вернись ко мне.
Теодора лежала на смятой кровати, как труп — не моргая. Застыла в задумчивой позе. Голая, прикрытая лишь тонким одеялом. Даже не шелохнулась, когда горячие губы спросонья поцеловали её щеку. Поцеловали, словно куклу, которую забыли привести в порядок и поставить обратно на полку. Но Антонио не встревожила задумчивость Теодоры: он провёл своей большой рукой по её волосам, слишком хорошо понимая, что у всех есть право грустить и что-то скрывать. Правда, зрелость мышления не избавляла от любопытства. И смотря на свою возлюбленную такую — уносимую мыслями куда-то далеко, мужчине хотелось по-мальчишески капризничать, чтобы узнать больше о таинственном острове чужой души. Но все вопросы оставались непроизнесенными мыслями где-то в подсознании. Так вышло и на этот раз. Словно, если бы Антонио сейчас спросил: «Что с тобой?», Теодора бы вскочила и с возмущением улетела куда-то далеко-далеко. Но она сама нарушила тишину хриплым: «Доброе утро». Потом по-кошачьи потянулась и одарила Антонио улыбкой. — Выспалась? — было сложно не растаять от её улыбки. Теодора зевнула. — Я бы еще полежала. Не люблю вскакивать сразу, — и точно кошка: хитрый взгляд, и вот тонкие руки уже обхватили мужской торс, зная, что их нежные действия вызовут возбуждение. Антонио взял её ладонь в свою, вдыхая запах гладкой кожи, и поцеловал. Как ни в чем не бывало. Оба были настроены решительно, на еще одну страсть в хаосе постельного белья. Антонио вдруг вспомнил её отстраненный взгляд, а затем еще серию запомнившихся ему взглядов. В возбуждении, когда оголены и тело, и душа; когда эмоции берут вверх, росток тревоги в груди мужчины начал расти. Теодора заметила заминку, заметила блеснувшую грусть в его глазах. Спросила: — Что такое? Было неясно, стоит ли признаваться… — Мона… — прошептал Антонио её ненастоящее имя. — Я никогда не позволю себе давить на тебя. Я уважаю твои тайны. Теодора напряглась, понимая, к чему это ведёт. — Но в то же время мне хочется узнать тебя. Открыть, как дверь в другую вселенную. Увидеть мир твоими глазами. По твоему лицу вижу, что тебе открыться мне сложнее, чем наоборот. Девушку разрывали противоречивые чувства. Тайну бессмертия было тяжело носить, но уж очень привычно. Привычно думать, что от её раскрытия станет хуже. Но в то же время, когда совершенно не с кем поделиться… Между ними повисла тишина. Тяжелая, больная тема. Фридрих… Губы задрожали, а руки сжали одеяло. Антонио тут же позабыл про своё любопытство, обхватив крепкими руками этот дрожащий цветок. Он гладил её и успокаивающе целовал, проклиная себя за неосторожность. — Прости, Мона, мы не будем поднимать эту тему. Теодора кротко кивнула, точно ребенок. Антонио поспешно встал с кровати. — Лучше приготовлю нам завтрак…***
«Для того, чтобы чувствовать себя живым и настоящим, вашей жизни нужен свидетель. Без свидетеля не существует никакой жизни. Без свидетеля вас не существует. Благодаря общению, открытому взаимодействию, вы за счет другого человека регистрируете свою жизнь. Чем больше человек получает информации о вас — именно о вас, а не о чем-то ещё, вы становитесь для этого человека более живым и настоящим, в то же время сами чувствуете себя более живым и настоящим». Эта статья при прочтении показалась Теодоре слишком серьезной для незатейливого журнальчика, хоть и по стилю написания не отличалась от прочих. Строчки переплетались с недавними словами Антонио, что нагнало ощущения тяжести внизу живота. То ли от тревоги, то ли от волнения. «Зачем кому-то узнавать меня? Всё равно… Он умрёт, а я останусь». Она представила, как его джаз-бар перестраивают в дешевый магазин жадные до денег и ничего не смыслящие в искусстве люди. Представила себя, камнем стоящей посреди людского потока с меняющейся модой и нравами — поколение за поколением. Представила надгробие Антонио, мысленно стоящее рядом с надгробием Фридриха. Никто в мире не будет помнить и оплакивать их двоих на протяжении десятков лет. Потому что столько не живут. Все умрут.А она останется…
От этого очевидного и горького осознания всегда пробегает дрожь. У Теодоры со смертью были свои счеты. Они обе видели друг друга, но не могли друг к другу приблизиться, словно в насмешку надо всеми страданиями старой души в молодом теле. «Есть люди, которые разговаривают с вами, но они не открыты. Они разговаривают со всеми, но не о себе, становясь свидетелями чужой жизни, но не своей», — в продолжении статьи Теодора с ухмылкой узнала себя. И снова задала себе вопрос: «Зачем кому-то меня знать?». Она вспомнила изумление Фридриха, когда он понял, что с момента их первой встречи внешне его жена никак не изменилась. «Хотя, может, я зря думаю лишь о себе? Жалею себя уже столько лет… А другие? Фридрих был достоин знать правду. Антонио уйдет, так и не узнав ответы на мучившие его вопросы. Почему-то я уверена, что он сохранит мой секрет, заберёт его с собой. Может…». Сигаретный дым задумчиво рассеялся над потолком, а вместе с ним улетела неоконченная мысль.***
Антонио перешагнул порог дома Теодоры по её приглашению, и она почти сразу, как только усадила его на кухне с чаем, огорошила мужчину вопросом: — Как ты думаешь, сколько мне лет? — причем, спросила она так, словно каждую секунду боялась передумать развивать эту тему. — Я никогда не задаю дамам такие вопросы, — улыбнулся Антонио. — Но это будет любопытно, если ты скажешь, что тебе шестнадцать. — Нет, не шестнадцать… — Если тебе важно услышать моё мнение, то, думаю, что лет двадцать-двадцать пять. Рот Теодоры сам скривился в усмешке. — А если я скажу, — начала она несмело. — Что я старше тебя? Антонио задумался. — Тогда я очень удивлюсь и не удивлюсь одновременно. Потому что, хоть ты и молода, но рассуждаешь очень зрело. Наверно, тебе многое пришлось пережить, потому что юные особы твоего возраста по-другому… — Мне семьдесят четыре года, — Теодора оборвала его и встала изо стола. Руки задрожали от такого откровения, которое она столько лет боялась произнести вслух. На стол упали памятные вещи. Мужчина взял в руки старую фотографию с явно обозначенным годом — «1914». Люди с фотографии смотрели в камеру, счастливые даже в такое ужасное время. Теодора хотела рассказать про каждого. Но стоило ей поднести палец к фотографии, как слезы тоски сами подступили. Она закрыла рот ладонью. «Дура, зачем я это сделала», — тревога нарастала. — «Жаль, что людям нельзя стереть память». Девушка отвернулась от стола. Её трясло. Нет, она не сможет ответить ни на один вопрос! Было ощущение, что если начнет отвечать, разорвётся на тысячи осколков. Антонио вдруг встал изо стола и подошёл к Теодоре со спины. Он нежно взял хрупкие плечи и развернул девушку к себе. — Ты удивительна, Мона… — Я Теодора, — как давно она не произносила вслух свое настоящее имя. — Теодора… — повторил мужчина. Ему это даже понравилось. — Удивительно. Он перешёл на шепот, словно боялся спугнуть её. — Я не могу умереть, понимаешь? - прошептала Теодора в ответ. Сколько же отчаяния в голосе. Антонио дёрнул бровью, пораженный глубиной её глаз и слов. Теперь стало понятно, почему она… Такая. Отчего болезнен её взгляд, как у раненого зверя: это взгляд сквозь время, впитавший в себя больше, чем сам Антонио видел в своей жизни. Гораздо больше. Кольнуло в груди от осознания, что эта девушка уже давно потеряла людей на фотографии и всю свою семью. Он прижал её к себе сильнее. — Это не связано с вампирами и прочим… — пробурчала Теодора, уткнувшись в мужскую грудь носом. — Странно, но я даже не подумал об этом. — А о чем? — Подумал о том, сколько тебе пришлось пройти в одиночку. Пальцы Теодоры сжали кофту Антонио, пока тело продолжало содрогаться от слёз. — А самое ужасное, что я не знаю, почему не могу умереть. Единственный человек, который знает, пропал очень давно. — Я чувствую себя таким беспомощным… Жаль, мне не потягаться со смертью ради тебя. Жаль, мне не исцелить тебя и не спасти. — Ты уйдёшь, а я останусь, — подтвердила Теодора, подняла глаза и с удивлением встретилась с мокрыми глазами Антонио. «Он плачет со мной?». Мужчина обхватил голову девушки, которую так уважал и ценил, и зарылся в её волосы. В это невозможно было поверить, но у Антонио не было сомнений в правдивости её слов: слишком она выделялась среди прочих. И имя выбрала себе под стать — «Мона», что переводится как «Отшельница». Они стояли и плакали. Но Теодора почувствовала, как ей стало легче. Пусть эти разговоры не вернут близких, не дадут ответы на её вопросы, не избавят от груза бессмертия, но… это были особенные разговоры. Теодора раскрывалась всё больше. Её мысли и слова сквозили другим временем, а глаза мечтательно — с блеском, смотрели в потолок, когда она рассказывала очередную историю из прошлого. После детства и юности, она вспомнила военные годы, своё стремление продвигаться по карьере. Тогда-то впервые раскрылись личности людей с фотографии. В самую последнюю очередь девушка рассказала о своём единственном, горячо любимом муже. С такой нежностью она отзывалась о нём, чувствуя себя самой счастливой, и в то же время самой несчастной, что Антонио даже позавидовал этому мужчине. Вечная любовь — в буквальном её проявлении.***
Пожар. Короткое их счастье улетело вместе с дымом в небо. Теодора исчезла. Оставила прощальное письмо, к которому Антонио будет обращаться до самой смерти. Он написал завещание, в котором просил опубликовать в газеты своё послание «девушке-загадке»: «Я запускаю в небо сигнальный огонь. В последний раз. В надежде, что ты когда-нибудь его увидишь, где бы ни была. Я много работал над этим, и у меня, кажется, получилось: вымостил на площади твое изображение. По памяти, как смог. Такое большое, чтобы его было видно даже с солнца. Об этом уже столько новостей. Надеюсь, и до тебя они дойдут. Пусть я не вечен, но моя любовь и нежность подобны твоим — они вечны. Ты всегда найдешь меня. Я буду с тобой в переливистой мелодии джаза, по-прежнему успокаивать и греть твою израненную душу. Мой бар всегда будет для тебя открыт. И ты поймёшь, что я и не уходил, всё осталось, как и было. Буду ждать тебя. Мы будем ждать тебя. В вечности…».