По воле Цезаря Августа

— Да как он посмел? Опять?! — разъяренный вопль дочери Октавиана прокатился по атрию, отразился от мраморных колонн и, испуганно вздрогнув, растворился в отдалении. Юлия широким шагом обогнула имплювий, сорвала закрывавшую ближайшую нишу портьеру и, отшвырнув ее в сторону, ворвалась в свою спальню. Феба, служанка и наперсница молодой домины, отложила в сторону столу из крашеного в пурпурный цвет египетского льна и участливо подалась навстречу: — Что-то случилось, божественная? Юлия в ответ разъяренно фыркнула, заметно успокаиваясь, и тряхнула головой, словно строптивый конь: — Случился отец, — ответила она. — И его очередные идеи. — Несомненно, идущие во благо государству? — едва заметно усмехнулась Феба и взяла в руки черепаховый гребень. — Именно, — подтвердила Юлия и расположилась в золоченом кресле с ручками в виде двух павлинов. Служанка прошлась гребнем по ее волосам. — Он нашел мне мужа. — Опять, госпожа? — не удержалась Феба. — Да. — И кто на этот раз? В глазах гречанки зажглось любопытство, и домина не стала ее томить, ответив коротко: — Марк Агриппа. На этот раз изумленный возглас служанки оказался гораздо более громким, однако она быстро справилась с волнением и вернулась к прерванному занятию — волосам госпожи. В широкое окно заглядывала недавно показавшаяся на небе луна и доносился гул ни на мгновение не утихавшего города. — И что, неужели нет ни единого средства избежать брака? — поинтересовалась Феба. Юлия заметно удивилась и, оглянувшись, бросила взгляд на гречанку: — Зачем? Рука служанки дрогнула, выдав растерянность: — Но ведь… Юлия тяжело вздохнула и бросила тоскливый взгляд за окно. Спустя минуту или две она вновь заговорила: — Я не имею ничего против того, чтобы стать женой блистательного Марка Агриппы, скорее наоборот. И мне не важно, что ему уже сорок два. — Он великолепно выглядит для своих лет, — угодливо поддакнула Феба. — Настоящий воин. Юлия равнодушно кивнула и, вновь вздохнув, и посмотрела прямо перед собой отсутствующим взором. Служанка плавными, размеренными движениями расчесывала локоны своей госпожи, а та все размышляла и размышляла, и взор ее был обращен не на колышущиеся за окном деревья, а внутрь себя. То ли в прошлое, то ли в будущее. Время от времени он становился мечтательным, и тогда Феба тщетно пыталась угадать, какое видение или образ вызвал в сердце домины перемену. Наконец, гречанка отложила гребень в сторону и взяла в руки простой темный шерстяной плащ. — Госпожа? — позвала она тихо. — Что? — Юлия вынырнула из дум и, поняв, о чем идет речь, решительно качнула головой: — Убери это. Сегодня я не пойду гулять. И впредь тоже. И эти отвары можешь вылить. Или лучше отдай проституткам в Субуре, им пригодится. Дочь Октавиана взяла со столика одну из склянок в виде ибиса и, открыв колпачок, понюхала, а после вылила содержимое прямо на пол: — В империи найдется не так уж много мужчин, которым я бы могла позволить обладать мною и быть отцом моих детей. — В Риме, вы хотели сказать? — уточнила Феба. Юлия небрежно пожала плечами: — Рим и есть империя. Бедняга Марцелл, ему не повезло. Ты даже не представляешь, Феба, каким ударом для меня стало решение отца отдать меня за него. Прыщавый юнец, не имевший за плечами ничего, кроме имени, не одержавший на поле боя ни единой победы, должен был стать повелителем для Юлии из рода великого Цезаря! Я прорыдала всю ночь, Феба. Мне было всего четырнадцать лет, и я, как и любая девушка, мечтала о лучшей доле. О каком-нибудь знаменитом воине, прославленном в боях. — Как Марк Агриппа? — понимающе кивнула гречанка. — Да. Его триумф, состоявшийся за несколько лет до этого, был великолепен. Я была там, Феба. Я видела. Юлия весело хмыкнула: — Улизнув от нянек, я спряталась между колонн, в тени розовых кустов и плюща, и наблюдала, затаив дыхание. Шеренги воинов, сражавшихся под началом победителя, носы кораблей, захваченных в боях, взятые в плен пираты. И над всеми в золоченых доспехах сам триумфатор. Дочь Августа восхищенно вздохнула: — Отец вручил ему голубой вексиллум — знак высшего государственного и воинского отличия. Я была покорена, Феба, и не могла уснуть потом всю ночь. Мечтала, как бы путешествовала с ним, сопровождала своего мужа в походах. И вдруг — Марцелл, мой кузен. Я думала, что умру от горя прямо там, в ту же ночь. Плечи домины дрогнули, словно она заново переживала для себя те печальные события. В саду тем временем безмятежно пели соловьи. — Однако непоправимого не произошло, — продолжала тем временем делиться она. — Неожиданно я получила помощь. Оттуда, откуда и надеяться не могла. Я лежала в своих покоях, уткнувшись в подушки, и думала, как сообщить своей матери о решении отца. Надеялась, что она сможет что-нибудь сделать. Когда внезапно стоявшая у алтаря статуя Венеры прародительницы дрогнула, и сама богиня, прекрасная и юная, как любовь, сошла с пьедестала. Признаться, я онемела от изумления, Феба, однако страха не испытала. Ведь не могла же та, что дала однажды нашему роду жизнь, желать мне зла. Так оно и вышло. Гречанка подалась вперед и даже, казалось, затаила дыхание. Юлия продолжала, ничего не видя вокруг и ни на кого не обращая внимание: — Венера дала мне флакон, а к нему травы. Сказала, что этот отвар лишит моего будущего супруга мужской силы, и он не сможет лечь со мной. Объяснив, как в случае необходимости сделать новый, она ушла, вернувшись на пьедестал, и снова стала статуей. А я, когда пришла в себя, подлила отвар в напиток Марцелла. Богиня не обманула — я в самом деле была избавлена от ненавистных объятий все два года, что длился наш брак. Но теперь с этим покончено. — Так вашим первым мужчиной был не Марцелл? — удивилась Феба. — Но кто же тогда? Домина раздраженно выдохнула и тряхнула нетерпеливо головой: — Я думала, ты умнее. Я Юлия из рода Цезарей. — Я знаю, госпожа, — на всякий случай слегка попятилась гречанка. — Я не стану униженной, раскрыв объятия первому попавшемуся проходимцу, как простая плебейка. Нет, Феба, отцом моих детей будет только муж. Тот, кому я это позволю. Она вскочила и несколько раз прошлась по комнате из конца в конец. — В конце концов, — пробормотала раздумчиво дочь Октавиана, — мне уже восемнадцать, и я хочу его. И плевать на Марцеллу — она откусила кусок не по праву. — Но, госпожа, — наконец решилась задать волновавший ее вопрос служанка, — раз вы не возражаете против кандидатуры мужа, чем вызван был ваш недавний гнев? Юлия всплеснула руками, остановившись посреди комнаты: — Ты правда не понимаешь? Отец не имел права так поступать! Он решает с моей помощью свои государственные дела, и все требует, требует, требует! Требует того, чего сам исполнять не собирается! Он ставит меня перед фактом, потому что так решил, и моими чувствами при этом совершенно не интересуется! Брови домины сошлись на переносице, рука сжалась в кулак, однако почти сразу расслабилась, и Юлия, словно на время решив забыть про отца, велела: — Приготовь мою лучшую шелковую тунику, Феба, и столу из виссона. Отец сейчас у Ливии. Завтра он, вероятно, сообщит Агриппе о своем решении. Значит, к полудню я могу ждать моего будущего мужа в гости. И в этот момент я должна быть ослепительна. Гречанка поклонилась, и по губам ее скользнула понимающая, многообещающая улыбка: — Я поняла вас, домина. Все сделаю. Вы будете сиять. — Благодарю, — кивнула Юлия. — Теперь иди. Гречанка испарилась, и молодая госпожа еще раз прошлась по комнате и, в конце концов, обхватив себя руками, застыла у окна, глядя на ночной Палатин. В памяти ее одна за другой вставали картины детства, улыбка Марка Агриппы, вручавшего дочери своего друга привезенный из Египта подарок, его лучившиеся радостью и добром глаза. И к тому моменту, когда восток позолотила утренняя заря, Юлия окончательно утвердилась в принятом решении. — Да будет так, — прошептала она и посмотрела на небо. Туда, где, может быть, находилась сейчас ее прародительница Венера, называемая греками Афродитой. *** — Ты слышала уже о решении твоего отца? — с порога поинтересовался у Юлии Марк Агриппа. Он стоял в дверях атриума, озаренный падающими сквозь крышу лучами, и на лице его читались противоречивые эмоции, от изумления и восторга до гнева. Юлия встала и, нарочитым движением поправив якобы выбившийся из прически локон, подошла к гостю и коснулась рукой его груди. — Аве, Марк, — нежным голосом пропела она. — Разумеется, я слышала. — И что скажешь? Рука Юлии переместилась выше, коснувшись плеча мужчины, однако он сделал вид, что не замечает этих поползновений. Или же, в самом деле, не обратил внимания. Молодая домина улыбнулась: — Кто я такая, чтобы противиться воле моего отца? Разумеется, он лучше знает, что нужно для меня и империи. — И тебя не смущает, что я женат на твоей кузине? Что я на двадцать четыре года старше тебя? Что я был распорядителем во время твоей свадьбы с Марцеллом? Они стояли, глядя друг другу в глаза. За окном пели птицы, ослепительно сияло стоявшее в зените солнце, однако в покоях царила непроницаемая, почти обволакивающая, словно патока, тишина. Агриппа наконец окинул женщину внимательным, оценивающим взором и положил широкую ладонь ей на бедро. Юлия, словно бы невзначай, прижалась к нему, всем телом ощутив силу хорошо натренированных мышц. Сердце ее пропустило удар, а в животе тягуче, невыносимо сладко заныло. — Нет, не смущает, — наконец ответила она и облизнула пересохшие губы. — С чего бы? Если благо Рима требует, чтобы я открыла объятия лучшему из мужчин, то я охотно подчинюсь воле богов. Агриппа, уже не скрываясь, хмыкнул: — Вот как? Юлия промолчала, лишь подняла руку и ласково провела ладонью по лицу своего нареченного. Сердце ее часто билось, в ушах шумело. — Именно так, Марк Агриппа, — прошептала она ему прямо в губы. — Я решила, и никакая Марцелла на этот раз мне не помешает. Меня интересует не она, а ты. Мужская плоть живо отозвалась на ласку. Он обнял Юлию, погладил ее спину и ягодицы и, коснувшись потрескавшимися губами шеи, прошептал: — Пусть будет так. — Я хочу тебя, — прямо ответила ему женщина. Агриппа подхватил невесту и огляделся по сторонам. — Спальня там, — кивком головы указала Юлия. — Знаю, — хриплым голосом сообщил он и шагнул в полумрак покоев. Тяжелая портьера за их спинами отгородила любовников от внешнего мира, опущенная чьей-то невидимой рукой. Агриппа положил свою драгоценную ношу на ложе и, окинув ее задумчивым взглядом, на некоторое время застыл, предоставив Юлии молча любоваться красотой и силой его тела. Небрежно закрепленная на одежде дочери Октавиана фибула расстегнулась, и легкая ткань неспешно сползла с ее белого плеча, обнажив не прикрытую повязкой грудь. Марк вздрогнул и, сев на ложе, подался вперед, накрыв нежную женскую плоть ладонью. Невеста обхватила руками шею своего жениха, крепко прижалась к металлу доспеха, и тогда Агриппа сделал наконец то, чего хотел вот уже несколько мгновений больше всего — поцеловал Юлию. Она застонала, тонкие пальцы ее зарылись в темные, курчавые волосы жениха. Марк отстранился, нетерпеливым движением скинул с себя и доспех, и тунику, и лег на ложе, утонув в объятиях подавшейся ему навстречу женщины. Он все целовал и целовал ее, и от медового аромата, смешанного с запахами каких-то трав, немного кружилась голова. Когда же губы Юлии уже слегка опухли от ласки, Агриппа переместился ниже, коснувшись дыханием жилки на шеи. Широкие руки его, привыкшие к мечу, ласкали ее грудь и бедра. Юлия выгибалась, подставляя тело под ласки, а дыхание ее скоро стало частым и рваным. Марк обвел языком ее затвердевшие соски и, опустившись еще ниже, принялся целовать живот и лоно. — Агриппа, — позвала мужчину Юлия и, вцепившись с силой в его волосы, прижала к себе так, словно хотела слиться воедино. — Юлия, — позвал эхом он. Пальцы его скользнули внутрь, неожиданно наткнувшись на тонкую преграду. Жених удивленно посмотрел на невесту: — Ты что, еще ни с кем не была? — Нет, — подтвердила очевидное та. Он хотел спросить, неужели Марцелл оказался настолько слаб, но потом решил, что упоминать в такой момент первого мужа своей будущей жены не самая хорошая идея, и лишь сказал: — Тогда прости, сейчас будет больно. Мой размер может оказаться немного не подходящим для подобного случая… Он не закончил, накрыв губы Юлии поцелуем. Она обхватила его торс ногами, призывно выгнулась, и тогда Агриппа, не медля более и не противясь воле богов, резким движением вошел, сломив преграду. Дочь Октавиана, не удержавшись, вскрикнула и даже попыталась отодвинуться, однако достаточно быстро пришла в себя и, посмотрев на будущего мужа прямо, впилась в его губы требовательным поцелуем. Марк начал двигаться, постепенно наращивая темп, а после снова замедлялся. Губы его то и дело касались лица Юлии, ее губ и век, ладонь ласкала стройное бедро. Она же подавалась навстречу, неловко, неумело лаская в ответ и пытаясь подстроиться под его темп. Агриппа вновь ускорился, и Юлии показалось, что окружающий мир со всеми его интригами и жестокостью начинает исчезать. Что есть только то, ради чего и стоит жить — объятия будущего мужа, его член, ставший сейчас для нее центром самого мироздания и источником необычного, невыразимого, не похожего ни на что другое счастья. Она тонула в блестящих, темных глазах Агриппы, тянулась к нему губами и руками, а когда он кончил, бурно излившись внутрь лона и придавив тяжестью своего крепкого тела, закричала, окончательно потеряв связь с реальностью. Пришла в себя она от того, что Марк целовал ее, легко касаясь щек, лба и плеч. — Как ты? — спросил он тихо. Юлия улыбнулась довольно, словно сытая кошка, и прижалась к жениху всем телом, обхватив его торс руками и ногами. — Марк Випсаний Агриппа, — торжественно заговорила она, — тебе не придется воспитывать чужих детей. Я, Юлия из рода Цезаря, клянусь тебе в этом. — Благодарю от души, — вполне искренне ответил тот. Они замолчали, впитывая всей кожей окружавшую их тишину, то доверие и понимание, что вдруг установились, тонкими ниточками связав две души. Агриппа гладил некоторое время плечо своей невесты, а после, коротко вздохнув, поднялся с ложа: — Пойду, скажу твоей сестре, что волею ее венценосного дяди я больше не ее муж. — Удачи тебе, — пожелала Юлия. — Благодарю. Агриппа оделся и, склонившись, еще раз на прощание поцеловал нареченную. — До встречи, — прошептал он. — Я буду ждать, — откликнулась Юлия. Портьера качнулась, впуская в спальню дневной свет, а после вновь замерла. Дочь Октавиана осталась одна и долго лежала, глядя в потолок и время от времени безотчетным движением касаясь тех мест, где только что ее ласкал жених. Наконец она решила, что ради Агриппы, пожалуй, не станет в этот раз наказывать отца за его обращение с ней. «Время для мести еще придет, — подумала она, и брови Юлии упрямо сошлись на переносице. — Потом, позже». Пока же стоило начинать готовиться к свадьбе.