Оскар и немножко нервно

      Оскар открывает окно, и прохладный влажный воздух наполняет салон автомобиля. Уже темнеет, когда он пересекает границу и оказывается на Запретных Землях. После пропускного пункта пробка быстро рассасывается, с каждой минутой пути машин на дороге становится меньше, но пальцы всё ещё сосредоточенно сжимают шероховатую кожу руля. Напряжение подрагивает в каждом мускуле, и духота, несмотря на вечернюю свежесть, сдавливает горло под ослабленным галстуком.       "Яма", как обычно, встречает огнём неоновых вывесок, кислотные вспышки пронизывают бархатные сумерки, словно приветствуя постоянного посетителя. Оскар бросает машину у тротуара и, игнорируя толпы низших и полукровок, толкущихся в очереди у входа, надвигает капюшон на глаза, проходя мимо охраны. Светлая прядка падает на взмокший лоб, но с первого раза убрать её не получается. Пальцы не слушаются, руки дрожат, а под кожей сильнее проступают вены.       Грёбаный вечер, грёбаный день, грёбаная неделя, грёбаная Академия и приставучие преподаватели, грёбаный собственник Уолдин и грёбаный Гедеон Хитклиф. Грёбаный, потрясающий, идеальный Гедеон.       У ресепшена услужливый менеджер подобострастно улыбается, сразу узнавая стать чистокровного, протягивает бумажный буклетик. Оскар отмахивается, стараясь держать себя в руках, приваливается к стойке, нетерпеливо постукивая пальцами по замызганному пластику.       – Как обычно. Комната, чтобы без камер. Выпивку туда же, – доверительно понижает голос он. Надо держать лицо, дать понять этому гадкому полукровке, что у него деньги водятся и что все их фокусы известны ему на перед.       – Да-да, сэр... – менеджер суетится, тут же хватается за телефон. – Кого из девочек пригласить? Или у вас особенные пожелания?       Оскар закатывает глаза и досадливо цокает. Никакого такта.       – Вот её позовите, – он тыкает пальцем в, кажется, знакомое лицо на буклете, достаёт кошелёк, не глядя отсчитывает купюры.       – Да, конечно. Сию минуту, проходите, вот сюда, сэр. Прямо по коридору и…       Вотермил, не дослушав, сам направляется в нужную сторону, на ходу вынимая из пальто сигареты, но вовремя спохватывается, вспоминая о датчиках дыма и шумихе, которую тут поднимает любой намёк на пожар. Грёбаный клуб. Грохот доносящейся с танцпола музыки стучит в голове, люди в полумраке по сторонам сливаются в однообразную массу, руки снова начинают дрожать, и он прячет их в карманы.       Первый раз он появляется здесь задолго до того, как достигает подобающего возраста, и тоже потому что потерпит постыдную неудачу. Первый раз с самой красивой девочкой в классе. Что-то смутило, он растерялся, испугался, испортил всё... Опозорился. Долгие попытки построить хрупкий карточный домик самооценки рассыпались прахом в мгновение. Пару дней он сам варился в своих переживаниях, а потом, по совету старшего знакомого, впервые наведался в "Яму". Старая традиция аристократов, стоит только побороть смущение, тут же раскрывает свои преимущества. Лишиться девственности со служанкой или проституткой гораздо разумнее, надо было сначала так и поступить. Он просаживает отцовские деньги, появляясь здесь снова и снова, но не так часто, чтобы не возникало вопросов, познаёт своё тело и предпочтения, пока не становится уверен, что действительно хорош. Но вчера эта уверенность снова оказывается под угрозой...       Отвратительно узкая кровать, и места не хватает именно ему. Люмьер такой самодовольный, руководит и властвует: Гедеон под ним совершенно теряется, плывёт и стонет так…       Оскар настолько уходит в свои мысли, что чуть не падает, зацепившись ногой за что-то, заворачивая за угол. Ругается, скидывает пальто и дёргает ручку знакомой комнаты. Девушка-полукровка входит через минуту после него, мурлыкая что-то, скользит ближе одним быстрым движением, тянет за края накидки, сбрасывая её с его головы. Он делает шаг назад, падает в кресло, нетерпеливо тянет её к себе. Нервные руки сжимают талию, грубо сминают грудь, лезут под платье…       Гедеон всегда сдержан и неколебим, но Люмьер плавит его выдержку наглыми касаниями, смеясь, срывает поцелуи с недоступных губ. Оскар смотрел на них, изнемогая. Восхитительные изгибы сильного тела, краснеющие щеки и рассыпавшиеся по подушке кудри. Гедеон – идеал, произведение искусства, и Оскар боится его красоты, особенно когда впервые оказывается так близко, весь обнажённый, чувствительный, как оголенный нерв.       Пуговицы на одежде расстёгиваются одна за другой, капюшон давно валяется на полу, игривые тонкие пальцы оттягивают ещё недавно идеально уложенные волосы, заставляют его запрокинуть голову. Чужие губы прижимаются к ключицам, пачкают ворот рубашки помадой, горячий язык обводит кадык.       – Сэр… Сегодня вы расскажите мне, что вас тревожит?...       Её голос отвратительно сладкий. Оскар кривится и грубовато сжимает её подбородок, проведя пальцами по шее.       – Займись делом, милашка, – буквально приказывает он, хрипло выдыхает, следя за спускающимися ниже поцелуями.       Обычно ему хватает пары бокалов, чтобы отпустить себя. Он выговаривается, выкладывая всё, что давит на сердце, пока трахает становящуюся для него безликой проститутку. Слова мешаются со стонами, и в конце Оскар с блаженством достигает полного опустошения. Совершенно не важно, слушает его или нет эта девушка или любая другая, в смену которой он попадает. Ему плевать, что она подумает, да и подумает ли вообще, пока, выходя из комнаты, будет пересчитывать его чаевые. Секс помогает, снимает стресс, на время заставляет забыть про висящий на плечах груз проблем. Но сейчас то, что его тревожит, слишком сокровенно. Никто не должен знать, что он, Оскар, чувствует, когда не может позволить себе отпустить руку Гедеона, когда, наконец, получает дозволение её коснуться, видеть его таким незащищенным, трепетным и прекрасным. Только для него он способен быть рабом, верным слугой, лишь бы заслужить его внимание, одобрение, похвалу…       Ни для кого больше.       – Займи ротик, – повелительно шепчет он, сверху вниз глядя в глаза проститутке, и запрокидывает голову, чувствуя горячее кольцо губ на своём члене.       Жарко и влажно. Язык ласкает головку, кончик его давит на самые чувствительные места, дразня и заставляя хватать ртом воздух. Теплые пальцы гуляют по бёдрам, невесомо касаются, умело поглаживая. Удовольствие растекается пульсирующими волнами вслед за скользящими движениями губ. Распущенные волосы касаются обнаженной кожи, Оскар жмурится крепче и вместо каштановых кудрей перед глазами светлые локоны, обрамляющие прекрасное, разгоряченное близостью лицо. Он облизывает губы, не сдерживая себя, тихо стонет, снова вспоминая, как целует изящные пальцы, опять ощущает их нетерпеливое пожатие и с головой погружается в сладостную пелену наслаждения.       Люмьер слишком уверен в себе, слишком груб и не обходителен с самым прекрасным человеком. И он такой, потому что ему позволяют. Ему можно всё, а Оскара обычно не подпускают даже на пушечный выстрел. О, он отдал бы всё за Его доверие, хотя бы за дружбу, глупо рассчитывать на большее. Поэтому вчера, когда эти двое... Последние крупицы самообладания растворились в небытие. Глядя на чужой успех, он впервые за долгое время усомнился в том, что достаточно хорош. Гедеон позволил взять себя за руку и не более, но, боже мой, как в этот момент колотилось его сердце. Позорно, стыдно даже признаться себе, но он кончил, весь захлебнулся в экстазе только от того, что пальцы Гедеона впились в его ладонь, когда тот под ласками Уолдина достиг пика удовольствия.       Ток наслаждения пронизывает всё тело, жар разливается по каждой клеточке, пальцы на ногах невольно поджимаются от очередного ловкого движения рта. Дрожь прошибает мощной волной, и пелена оргазма заслоняет весь окружающий мир.       Оскар приходит в себя постепенно, с трудом стряхивает негу, тяжело дыша. Он по-прежнему, развалившись, лежит в кресле, чуть улыбаясь, покусывает нижнюю губу, наблюдая, как девушка картинно стирает с лица густую сперму. Вот бы Гедеон видел всё это.       Он не смотрел дальше, как там они нежились с Люмьером, не прислушивался к их сбивчивому шёпоту. Просто сбежал, растерянный и сметённый, до того, как Уолдин успел бы отпустить одну из своих наглых шуток. А ведь сейчас перед ним должна быть не эта девчонка, вовсе нет...       Он отпускает её небрежным движением руки, ещё немного позволяет себе полениться. Потом поднимается, не спеша приводя костюм в порядок, наливает себе выпить и, морщась от дрянного привкуса, глушит подряд несколько стаканов. Гедеон не идёт из головы.       На обратном пути машину ведёт от каждого неверного движения. В голове вязко от алкоголя: и легко, и пусто. Оскар не обращает внимания на гудки встречных машин и просто гонит через Запретные Земли. С номерами Центрального района здесь не существует правил. Только миновав границу, он немного успокаивается и сбавляет скорость. Благополучные кварталы медленно плывут за окнами, руки сами собой поворачивают руль, выводя машину на улицу, в конце который располагается усадьба Хитклифов.       Оскар спохватывается, когда впереди уже видны ворота ограды, грязно ругается вслух и резко разворачивается. Он бросает машину в каком-то проулке, прячет ключи в карман и просто бредёт по сырому тротуару подальше от дома того, кто занимает его мысли. Неуверенность в себе никуда не делась.       В раздумьях, он почти налетает на кого-то. Встречный человек торопливо отшатывается в сторону и одновременно с ним ругается, всё же не уйдя от столкновения.       – Какого чёрта ты тут… – Губы Гедеона кривятся в гримасе раздражения. Оскар стоит к нему так близко, что ещё немного и разберёт, что именно тот пил этим вечером, но, хоть прижмись вплотную, не поймёт, с чего ему, самому идеальному человеку, напиваться, по-видимому, одному.       Он молчит, едва дыша, растерянным взглядом скользит по правильным чертам его лица и, наконец, решается заглянуть в глаза. Гедеон не отводит взгляда…