Первый царь Кенгира

Полуденное солнце нещадно палило. Сухой горячий ветер залетал в широко распахнутые двери эдуббы, неся с собой шелест пальмовых листьев, пронзительные голоса торговцев, привезших в Эриду древесину, ткани и специи, запах уже начавшей подгнивать рыбы, а еще волнение, с которым Исимуд никак не мог справиться. Ощутимый подзатыльник заставил мальчика вздрогнуть. — Не отвлекайся! — прикрикнул на него высокий и сухопарый, с пронзительным взглядом жрец. Исимуд украдкой вздохнул и вновь попытался сосредоточиться на словах лежавшей перед ним таблички. «Крестьянин собрал со своего поля сто мер ячменя и продал его торговцу. Тот заплатил за него…» В памяти мальчика снова всплыли слова сестры, встреченной им сегодня в саду утром. Нинмул была непривычно задумчива, а ее просьба и вовсе озадачила брата. — Скажи, — обратилась к Исимуду сестра, остановившись в тени финиковой пальмы, — ты мог бы написать для меня несколько слов на табличке? Сегодня вечером. Это ответ. — Кому? — удивился тот и даже остановился, забыв о том, что несколько мгновений назад торопился на занятие в эдуббу. Сестра замялась, словно сама не знала ответ. А, может, не хотела им делиться с братом. — Не важно, — в конце концов небрежно повела плечами она и с деланным нетерпением нахмурилась. — Так ты можешь мне помочь или нет? «В конце концов, — подумал тогда Исимуд, — если бы в ее послании было нечто запретное, она не стала бы просить об этом меня». Мысль подействовала успокоительно, и мальчик важно кивнул, соглашаясь: — Хорошо, сестра. Вечером. Нинмул расцвела и, наклонившись, расцеловала брата в обе щеки. Тот зарделся, довольный, и поспешил в эдуббу, однако позже сомнения, подобно змее, вновь проникли в сердце. «Если этот ответ не содержит ничего запретного, — думал он, — почему Нинмул не попросит отца? Он тоже грамотен». Начертанные на табличке слова плыли перед глазами, и, переписывая ее, Исимуд сделал уже две ошибки. Оглянувшись на лежавшие на ближайшей скамейке розги, мальчик вспомнил, как совсем недавно те прохаживались по его собственной спине, и, усилием воли отогнав одолевавшие его мысли, еще раз перечитал задание и ловким движением затер неверные знаки. «Вечером, — решил он, — прежде чем писать ответ для сестры, спрошу ее, что происходит». И, довольный принятым решением, сосредоточился на письме. *** — Значит, ты хочешь знать, что происходит? — вздохнула Нинмул и, едва заметно нахмурившись, посмотрела туда, где далеко на горизонте виднелась широкая лента реки. — Хотела бы я сама это знать. Она вздохнула и, расправив несуществующие складки льняной туники, села в тени финиковой пальмы. Исимуд опустился рядом и замер, вопросительно и ожидающе глядя на сестру. Та кивнула и, несколько мгновений помолчав, заговорила, по-прежнему глядя вдаль: — Это началось несколько дней назад. Я по обыкновению отправилась утром к реке, чтобы искупаться. Поблизости никого не было. Я оставила вещи рядом с зарослями камыша, а когда вернулась, то обнаружила поверх моей накидки золотое ожерелье. Красивое, с изображением гуляющей среди цветов цапли. Я удивилась и, взяв его в руки, огляделась по сторонам. Было слишком невероятно, чтобы некто, прохаживаясь поблизости, случайно обронил его. Однако хозяин вещи так и не появился. Очевидно, это был дар. Но от кого? Я была в смятении и взять его с собой не решилась, оставив там же, на берегу, в тростнике. — Ты правильно сделала, — важно кивнул Исимуд. Сестра улыбнулась и с нежностью поглядела на брата. «Должно быть, — подумала она, — пройдет всего несколько лет, и он станет настоящим воином и защитником. Может быть, командиром, как отец». Нинмул вновь тихонько вздохнула. От кого ее саму нужно защищать теперь, было пока непонятно. «Да и есть ли в этом необходимость?» Мысль беспокойной птицей билась в груди. Брат ждал, внимательно глядя на сестру, и та продолжила рассказ: — На следующий день я обнаружила флакон благовоний. Сандаловое дерево, аир и мирра. Поистине более чем щедрый дар, но от кого он? — Тот, кто его преподнес, так и не появился? — уточнил Исимуд и сердито нахмурился. — Нет, — Нинмул удрученно покачала головой. Происходящее было странным и одновременно завораживающим. Покров тайны, окутавший эти неожиданные подарки, вызывал желание поскорее сдернуть его и узнать ответ. — Я бы предположил, — заговорил наконец брат, — что некто очень богатый хочет жениться на тебе. Но почему тайно? Он уже женат? Нинмул вздрогнула, представив, каково это — стать наложницей, и даже помотала головой, отгоняя непрошенное видение. — А что ты хотела написать? — поинтересовался Исимуд, и в глазах его зажглось неподдельное любопытство. — Ответ дарителю, — ответила с готовностью сестра. — Я его оставлю там, на берегу, рядом с подарком. — Если таковой вновь появится, — уточнил Исимуд. — Разумеется. — Так что писать? Брат достал табличку и принялся, высунув кончик языка от усердия, выводить клинышки. «Если хочешь меня удивить, подари не золото или ароматы, а нечто по-настоящему ценное». В листьях пальмы над их головами гулял ветер, донося свежесть от реки, и девушке вдруг показалось, что она слышит чей-то тихий, отдаленный смех. Мужской или женский, она никак не могла разобрать. Сердце билось, предчувствуя нечто. То, что должно было вскоре произойти. Нинмул вдруг стало отчетливо, до самого конца ясно, что, когда она оставит на берегу послание, пути назад не будет. Взяв табличку из рук брата, она сжала ее в подрагивающих пальцах и, прислушавшись к собственному сердцу, поблагодарила Исимуда. — Может быть, тебе стоит завтра взять слугу? — предложил тот. Однако Нинмул уверенно покачала головой в ответ: — Не нужно. Все будет хорошо. Если бы мне собирались причинить вред, то уже сделали это. И благодарю тебя. *** И все же Исимуду в эту ночь не спалось. Ворочаясь с боку на бок на ложе, он беспокойно поглядывал на небо, гадая, кем мог быть тот загадочный даритель. Всех более-менее достойных мужчин мальчик знал по именам и был уверен, что никто из них не решился бы оскорбить их с Нинмул отца, тайно преподнося его дочери дорогие подарки. — Тогда кто же ты? — в который раз спросил неведомо кого Исимуд и, сев на ложе, сжал кулаки. На ум пришло единственно верное в подобной ситуации решение — тайно проследить за сестрой и на месте во всем разобраться. Покинув комнату, мальчик пробрался на кухню и, захватив ячменную лепешку и горсть фиников, вышел во двор. Кусты сурбату покачивались на ветру, тихонько напевая о чем-то. Луна лениво ползла по небосводу, и Исимуд подумал, что успел бы еще, пожалуй, выспаться, однако в дом возвращаться не стал, а устроился неподалеку от комнаты сестры. Эриду погрузился в сон, и мальчик, лениво жуя лепешку, прислушивался к тихим, ненавязчивым голосам ночи. *** Едва восточный край небосвода слегка посветлел, окрасившись в нежно-розовые с золотым тона, Нинмул наскоро привела себя в порядок и, надев поверх хитона накидку, вышла из комнаты. Необожженная табличка холодила пальцы. Девушка в волнении проверила, не стерлись ли какие-нибудь знаки, и лишь убедившись, что все в порядке, поспешила к реке. Туда, где русло образовывало небольшую излучину и где обычно она любила купаться вдалеке от посторонних глаз. Шумел камыш, пронзительно кричали ибисы. Сердце беспокойно билось в груди, и Нинмул все никак не могла решить — хочет она узнать, кто преподносил ей подарки, или же нет. И все же любопытство было сильнее страха и уверенно, неизменно гнало ее вперед. Наконец, дома и храмы остались далеко позади, и Нинмул слегка замедлила шаг. Оглядевшись по сторонам, она приблизилась к берегу и положила принесенную с собой табличку в траву. Туда, где, по ее задумке, ее должен был найти даритель. Ладони вспотели, кровь гулко билась в ушах. — Пойду, пожалуй, искупаюсь, — сама себе сказала Нинмул и принялась разоблачаться. Скинув сандалии и покрывало, она потянулась было к золотому поясу, стягивавшему хитон под грудью, и вдруг громко вскрикнула от неожиданности. Словно из воздуха, из томного рассветного марева вдруг соткалась фигура высокого бородатого мужчины в шапке с семью парами сложенных вместе бычьих рогов и в длинных одеждах. — Значит, что-то по-настоящему ценное? — спросил он с улыбкой, даже не заглянув в табличку, и направился к Нинмул. Камыш протяжно зашелестел, приветствуя, и незнакомец небрежно и в то же время ласково провел по нему рукой. — Энлиль, — наконец смогла выдохнуть потрясенная девушка. Тот кивнул в ответ: — Угадала. Бог остановился у самой воды и, нахмурившись, вытянул руку вперед. Теплый ветер ударил Нинмул в лицо, будто играл, и девушка различила пряные нотки незнакомых трав. «Откуда же ты прилетел?» — подумала она. Но ветер, разумеется, не мог ей ответить. А вот Энлиль мог, но его Нинмул ни о чем не спрашивала, лишь молча стояла в отдалении и наблюдала. Порывы становились все сильнее и быстрее, и вдруг разом стихли. Взволновавшиеся было воды реки успокоились, и девушка, приглядевшись, вдруг рассмотрела, как из воды начинает расти цветок. С нежно-розовыми, чуть светящимися в прозрачных рассветных лучах листьями, он казался чем-то чарующим и поистине необыкновенным. — Что это? — потрясенно выдохнула она. — Лотос, — обернулся к ней Энлиль и мягко, покровительственно и ласково улыбнулся. — Такой подарок тебе придется по сердцу? — О да! — не думая, ответила Нинмул. — Ты принимаешь его? — уже серьезнее поинтересовался бог и сделал шаг вперед. — Да, — ответила девушка и тоже шагнула ему навстречу. — И ты согласна стать моей женой? — Энлиль сделал еще шаг навстречу. — Согласна, — новый шаг. — Здесь и сейчас. — Да, — еще два шага. — Но кто благословит нас? *** Нинмул растерянно огляделась по сторонам, и тогда Исимуд, не раздумывая более, вышел вперед. Впрочем, он и без того уже был уверен, что владыка богов знал о его присутствии, однако решил не ждать особого приглашения. «Подобным женихам не отказывают», — подумал мальчик, и Энлиль согласно кивнул, словно прочитал его мысли. — Ты прав, — ответил бог вслух. Исимуд важно приблизился и, взяв сестру за руку, вложил ее подрагивающие от волнения пальцы в ладонь Энлиля: — Она теперь твоя. Мальчик замялся, не уверенный, что обряд прошел так, как положено, но это сейчас уже было неважно. Нинмул зарделась, опустив взгляд, и Исимуд отошел, вновь скрылся за кустами сурбату. В его присутствии больше не было необходимости. «А отцу я сам вечером обо всем расскажу», — решил он. *** Тем временем лотос продолжал расти, с каждым мгновением становясь все больше и больше. Скоро листья его раскинулись от одного берега реки до другого. Ветер подхватил полы одежд Нинмул, и Энлиль, протянув руки, развязал ее золотой пояс. Девушка вздрогнула, по спине ее пробежал озноб, и она подумала, что никак не может понять, чего же хочет — кинуться к нему в объятия или же бежать прочь со всех ног. Энлиль склонился, привлек ее к себе, и колкая борода коснулась лица Нинмул, отозвавшись в глубине ее существа невыносимой и отчего-то такой приятной болью. Руки ее сами собой обвили шею бога, она прильнула к нему, и тогда Энлиль, крепко сжав ее в объятиях, поцеловал. Страх сделать что-то не так вновь сковал члены Нинмул, однако на побег уже не оставалось сил. Энлиль поманил ее, увлек за собой, и тогда муж с женой, ступив на лепесток лотоса, вошли прямо внутрь цветка. Листья его сомкнулись над их головами, и тогда бог, не сдерживаясь более, сорвал со своей молодой жены одежды. Мягкая, ласковая пыльца приняла их в свои объятия. Неловкость и не отступивший до конца страх сковали руки Нинмул, однако сердце ее рвалось вперед. Ладони Энлиля, ласкавшие ее грудь и бедра, его губы, касавшиеся шеи и живота, обжигали, срывая с души оковы невинности. Девушку бросало то в жар, то в холод. В конце концов она, отбросив стыд и мысли о будущем, решила не противиться мужу и целиком, без остатка отдалась его объятиям. Перед глазами ее встало видение, как она сама совсем недавно купалась обнаженная в реке, где и увидел ее Энлиль. Нинмул поглядела в глаза мужу и поняла, что этот образ послал ей именно он, и, порывисто подавшись вперед, поцеловала его в ответ. Когда же ноги ее сомкнулись на его спине, Энлиль, не медля более, рывком вошел, и Нинмул закричала, ощущая себя в это мгновение насаженной на вертел подстреленной птицей. Энлиль начал двигаться внутри нее, не прекращая целовать, и скоро ей снова захотелось кричать, но уже от счастья. Казалось, что цветок лотоса вздрагивает вместе с ними, двигаясь в такт. Нежные лепестки трепетали, и Нинмул ощущала, как ширится родившееся где-то в глубине лона счастье. Такое, какое невозможно выразить словами. «Разумеется, если ты не бог», — успела подумать она, а после закричала, потому что не могла более удерживать в собственном сердце порожденный ласками и движениями Энлиля восторг. Крик ее прокатился по долине реки, цветок лотоса вздрогнул, слегка раскрывшись, и Нинмул показалось, что небо изменило свой цвет, став полуденно-ярким. Однако Энлиль, вопреки ожиданиям своей жены, не остановился. Лишь движения в глубине ее лона стали чуть медленнее. Потом он вновь ускорился, и новая волна счастья показалась Нинмул куда полнее и ярче прежней. Цветок лотоса еще немного распахнул свои лепестки, и небо показалось молодой жене бога уже вечерне-томным. Еще не раз день и ночь сменили друг друга. Наконец, когда в двенадцатый раз ощутила Нинмул блаженство, Энлиль выпустил ее из объятий. Достав из глубины пыльцы флакон с прозрачным напитком, он поднес его к губам жены и приказал: — Пей. Та подчинилась, и былые силы вернулись в ее тело. — Завтра ночью я навещу тебя в твоем доме, — сообщил он. Спустя девять месяцев ею был рожден Алулим, ставший волей своего отца Энлиля первым лугалем, первым владыкой и царем земли Кенгир, и столицей его стал Эриду.