I'm yours

      Сны продолжали одолевать сознание Ксавьера чуть ли не каждую ночь. Если раньше он отчётливо видел монстра, его убежище, мог точно изобразить его страшную морду и огромные когти, то сейчас во снах полная путаница. Языки пламени, шум воды, крики, хлопки крыльев, лязг металла, и темнота. Ксавьер устал просыпаться среди ночи, загнанно дышать и оттягивать ворот футболки, который будто продолжает фантомно душить.       Ксавьер запирался в мастерской, холсты заканчивались один за другим, листы блокнота изрисованы с двух сторон. Если раньше рисунки были черно-белыми, то сейчас комната пылает яркими красками: красный, жёлтый, изумрудный, морская бирюза. И большая часть рисунков перечеркнута кривыми чёрными линиями и небрежными мазками. Ксавьер заставлял картины ожить и еле сдерживался, чтобы не закрыть уши и не упасть на пол — кошмары наяву. Вновь крики, жар пламени, шум воды, запах железа. Ксавьер занавешивал большую часть картин, чтобы не видеть их, постараться забыть о нечетких снах, уйти в другие картины.       С большим удовольствием он писал портреты Уэнсдей. Их уже, кажется, целая коллекция: Уэнсдей за виолончелью, Уэнсдей у окна, Уэнсдей на фоне горящего дерева — спасительница Невермора. Он не говорил ей о своих кошмарах, видениях. Девушке и без этого проблем достаточно. Она уехала после случившегося, но вернулась спустя пару месяцев. Многие школы отказались брать Уэнсдей, опасаясь, что произойдёт то, что в Неверморе. Пришлось вернуться. Ксавьер точно не знал, к кому обращались её родители о восстановлении Уэнсдей как школьницы, но все будто забыли о случившемся. Но не ученики. Они перешептывались, показывали пальцем, фотографировали, снимали на её фоне Тик Токи. Любого другого человека это доводило бы до слез. Но это же Уэнсдей! Она почти не обращала внимания. Однако Ксавьер знал, что сердце у девушки вовсе не такое ледяное. Она впустила его за границы своего мира, начала открываться. Парень мог увидеть легкую улыбку уголками губ, подаренную только ему.       Строить отношения с Аддамс было тяжело. Но Ксавьер и не думал, что будет иначе. Уэнсдей была скупа на эмоции, благодарности звучали сухо и колко, но Ксавьер мог заметить тёплый огонёк в её глазах. Уэнсдей не могла по-другому и каждый раз переступала через себя, через свои принципы. Но парень ни на чем не настаивал. Ему хватало того внимания, что могла дать ему девушка.       Показателем настоящего доверия было то, что Уэнсдей принесла виолончель в его студию. Нёс её, точнее, сам Ксавьер, когда увидел, как хрупкая маленькая Уэнсдей, взвалив большой тяжёлый футляр себе на спину, аккуратно спускалась по лестнице. Уэнсдей играла там свои самые любимые произведения: «Paint it, Black», «Nothing else matters», альбом Вивальди, вальсы Шуберта. В мастерской звучали каверы на песни Металлики. Ксавьер слушал, раскрыв рот. Одно дело, когда девушка играла для всех, будь то просто не замечая окружающих, или делая одолжение, как было на открытии памятника в Черико. Но сейчас она играла только для Ксавьера, позволяя ему увидеть себя такую, погруженную в музыку, через инструмент показывая и выплескивая свои эмоции.       Ксавьер писал её портреты в то время как она, его муза, играла на виолончели. Картины оставались такими же мрачными, как и сама Уэнсдей. Но теперь будто светились изнутри каким-то мягким тёплым светом. Каждая линия, каждый мазок и каждый штрих был пронизан нежностью и излучал любовь. В студии повисла тишина, когда они оба смотрели на новый портрет. Уэнсдей не говорила, что ей нравится. Ксавьеру это и не нужно. Он опускал глаза и видел, как девушка чуть наклоняла голову, губы её слегка поджимались, а уголки дергались вверх. Ей нравилось, хоть тишина не была и словом нарушена. Такой еле заметной эмоции Уэнсдей хватало для того, чтобы сердце Ксавьера учащало ритм, а дыхание и вовсе сбивалось. Он улыбался, ощущая себя влюблённым дураком. Таким он, наверное, и был.       Капли краски, срываясь с кисти, попадали на стены, пачкая их, смешиваясь со старыми каплями с прошлых рисунков. В студии полный бардак, на полу изрисованы листы, некоторые порваны на кусочки. Сточенные карандаши валялись под столом, измазанные краской кисти пачкали пол, но это нормальное состояние студии — творческий беспорядок. Ксавьер рисовал черную виолончель, белым выставляя блики, создавая на холсте глянцевую поверхность инструмента. На головке грифа сидел ворон, широко раскинув чёрные как ночь крылья. Ксавьер выводил каждое перышко на его теле, смешивал чёрный с белым, добавляя полутени разными оттенками серого. Он делал пару шагов назад, чтобы видеть картину полностью, подмечая детали, которые не видны вблизи. Сегодня в мастерской тихо — Уэнсдей не пришла, и её инструмент одиноко стоял в футляре в единственном чистом уголке комнаты.       Ксавьер рассматривал картину, которую почти закончил, и думал над тем, как органично смотрится ворон на виолончели, будто эта птица была его…       — Уэнсдей! — парень обернулся в сторону двери, где мгновение назад никого не было, а теперь на входе стояла Аддамс. Её лицо как обычно не выражало никаких эмоций, а чёрные глаза были устремлены на полотно. Она медленно перевела взгляд на Ксавьера и только тогда моргнула, кажется, впервые за день.       — Пришла поиграть? — Ксавьер заправил за ухо прядь волос, нечаянно испачкав их чёрной краской. Заметил он, правда, это слишком поздно, только тогда, когда посмотрел на свои руки:       — Чёрт, — парень взял слегка влажную тряпку и начал оттирать ладони и кончики пальцев. Получалось откровенно плохо, краска будто въелась в кожу.       — Я надеюсь, ты не трогал виолончель? — Уэнсдей слегка повела бровью и направилась в чистый угол, где обычно и музицировала.       — Конечно же нет. Я и пальцем её не трону, пока ты не разрешить. Ты мне не доверяешь?       Уэнсдей не ответила на его вопрос. Она не могла открыться ему словами, считая, что само нахождение её инструмента в его студии и так о многом говорит. Так оно и было. Ксавьер просто надеялся когда-нибудь это услышать. Но время ещё не пришло.       Девушка не открыла футляр виолончели, лишь поправила ручку и переставила стул, чтобы угол сидения, упирающийся в стену, был ровно 90 градусов. Ксавьер, не отрываясь, следил за ней. Аддамс же его взгляд вовсе не напрягал. Она встала рядом с ним напротив картины, уперев глаза прямо в написанный инструмент.       — Ты постарался над виолончелью.       Ксавьер удивлённо посмотрел на неё, чем удостоился непонимающего взгляда в ответ:       — Что?       — Ты впервые отреагировала на мою работу словами и даже… похвалила? Спасибо, — Ксавьер опустил голову ниже, чувствуя как начинают гореть неприкрытые волосами кончики ушей. Это не осталось без внимания со стороны Уэнсдей, но она решила промолчать.       Сегодня она пришла в его студию с другой целью. Возможно, потом она возьмет в руки инструмент и исполнит новую композицию, но об этом думать было ещё рано.       — Ксавьер, — Уэнсдей подняла голову, встречаясь взглядом из-под чёлки с взглядом парня. — Мне нужно, чтобы ты не двигался. И не возражал на мои действия. Я хочу понять несколько вещей.       Девушка встала напротив него, все время не отводя взгляд.       — И что ты хочешь узнать?       — Хочу ли я тебя поцеловать, или это результат воздействия общества с установкой на то, что люди, находящиеся в отношениях, должны друг друга целовать.       Глаза Ксавьера расширились от удивления.       — П-поцеловать? Не слишком ли большой шаг? Уэнсдей, ты долгие касания и объятия переносить не можешь. А тут п-поцелуй…       — Успокойся. Большая вероятность того, что я не захочу. Мне нужно проверить. Поэтому не двигайся. Молчи.       Ей сильнее пришлось запрокинуть голову, чтобы уверенно посмотреть в его глаза.       — Тебе будет неудобно. Давай я… давай так, — Ксавьер сел на край стола, пальцами вцепившись в столешницу. Ногти болезненно продавливались под упором в дерево, но это отрезвляло, не давая забыться.       — Да, так гораздо удобнее.       Она подошла ближе, Ксавьер же замер, во все глаза уставившись на неё. Но лицо девушки оставалось таким же безэмоциональным. Несколько секунд ничего не происходило, но Уэнсдей внезапно моргнула, а сердце Ксавьера будто удар пропустило. Аддамс протянула руку к его лицу, коснулась подбородка самыми кончиками пальцев. Парень дышать перестал, боясь того, что Уэнсдей отдернет руку и уйдёт. Но она этого не делала. Уэнсдей коснулась уже щеки, проведя линию вверх по челюсти, и кожу под её пальцами приятно покалывало.       Ксавьер не смел двинуться с места. Да ему и не особо хотелось. Он наблюдал за девушкой, ожидая дальнейших действий. Уэнсдей замерла, взгляд её упал на губы парня. Заметив это, Ксавьер сглотнул вязкую слюну, и звук вышел чертовски громким, на что щеки тут же вспыхнули бледным румянцем, и это не ускользнуло от Аддамс. Она чуть склонила голову на бок.       — Когда я была в кафе с Тайлером, такого не было, — как сухой факт сказала Уэнсдей, тут же начав слегка поглаживать Ксавьера по щеке, отчего по спине тут же мурашки побежали.       — Кафе? — еле шевеля губами, спросил парень. Он не хотел вспоминать те слова, что сказала ему Уэнсдей, придя тогда в тюрьму. Но для Аддамс это ничего не значило. Это было сопоставление и сравнение моментов и ощущений.       — Да. Тогда я поддалась ему. Потому что казалось, что так нужно. А сейчас… — она замолчала. Взгляд её был направлен то на глаза Ксавьера, то на его слегка приоткрытые губы. — Я не считаю это правильным и необходимым. Но я хочу это сделать. Я хочу тебя поцеловать.       Уэнсдей приблизилась ещё и еле ощутимо коснулась губами его губ. Пальцы её, так и оставшиеся на его щеке, скользнули чуть ниже, слегка царапая ноготками. Девушка не закрывала глаз, продолжала слегка целовать поочередно верхнюю и нижнюю губу парня. Ему пришлось приложить усилия на то, чтобы спокойно сидеть на краю стола и держать руки на месте. Сердце стучало где-то в глотке, удивительно, как девушка его не слышит. Или слышит? Не важно. Ксавьер будто поплыл под её касаниями, изучающими и аккуратными. Почувствуй себя каким-то образцом или экспонатом, называется.       — Уэнсдей, — голос не слушался Ксавьера. Аддамс почти не отстранилась от него, их губы иногда соприкасались. — Я тоже хочу поцеловать тебя. Если ты разрешишь мне…       Уголки её губ слегка дёрнулись вверх, она прикрыла глаза на мгновение. Не говоря ничего, она вновь поддалась ближе, целуя уже более уверенно, и уже после тихо шепнула ему: «Можно».       Кажется, счастливее чем сейчас, Ксавьер не был никогда. Он целовал её аккуратно, не делая резких движений, позволяя Аддамс делать так как ей нравится. Она училась и старалась, Ксавьер это видел. Вскоре он почувствовал на своих плечах обе её ладони, а сама Уэнсдей стояла уже к нему почти вплотную. Парень решился положить руку ей на талию, на что Уэнсдей отстранилась на секунду, моргнула пару раз, и вновь чмокнула его в губы, коротко и осторожно. Это вызвало у него смущенную улыбку.       — Ты удовлетворила свое желание?       — Отчасти. Думаю, мне потребуется повторение, — ему послышалось, или в её голосе прозвучали флиртующие нотки?       — В таком случае, я согласен на повторение эксперимента, — Ксавьеру приходилось сдерживать рвущийся смех, но влюблённую улыбку скрыть не получалось. Уэнсдей же была все такой же сдержанной. Правда губы её чуть порозовели, приобретая более человеческий и живой оттенок, а сама девушка не спешила убирать ладони с плеч Ксавьера и отодвигать его руку со своей талии.       — Ты останешься музицировать?       — Да. Хочу сыграть одну композицию, которую ты не слышал.       Девушка отстранилась и направилась к своему уголку. Достала виолончель и села на стул. Провела по струнам и подкрутила их, настраивая инструмент. Мгновение — и в студии зазвучали первые ноты нового произведения. Она будто была знакомой, но в исполнении виолончели Ксавьер не сразу её узнал. Уже позже, когда Уэнсдей заиграла мелодию припева, парень, приоткрыв рот, понял, что за произведение играла девушка. Звук из Тик Тока в обработке Уэнсдей Аддамс. Ксавьер знал лишь слова куплета, поэтому, когда он зазвучал вновь, парень тихо запел. Ксавьер сам бы себя, наверное, не услышал, но Аддамс услышала и подняла взгляд на него. Ксавьер смотрел на неё, на ее пальцы, что уверенно зажимали струны, держали смычок, и тихо напевал слова песни:       — Baby, I'm yours Baby, I'm yours Baby, I'm yours You're so pretty, it hurts Baby, I'm yours…