Белая земля. Белое небо. Чистый лист. Переливы водных кристалликов режут глаза. Больно. Полопались капилляры. Холодно. Ветер пробирается под толстый шарф, завязанный вокруг шеи в два оборота, пробегает под негреющим свитером и отправляется в дальнейшее путешествие, призывая маленькие снежинки принять участие в своём вечном танце. Где закончится их путь? Далеко, наверняка, далеко... Мне туда не добежать... Уже не успею...
Я пришёл сюда, в самое сердце Лондона, чтобы посмотреть, как разводят величественный Тауэрский мост. Он напоминает мне замок, особенно в ночное время, когда постройка освещается маленькими желтыми огоньками. Какая ирония: в то время как элементы одного пути всё дальше и дальше отдаляются друг от друга, второй продолжает своё существование, никаких потерь, одна только выгода... Кажется, что-то падает. Вот так и мои мечты разбиваются об воду, не оставляя за собой ни брызг, ни лёгких волн.
Думал ли я, что всё так обернётся? Нет. Мог ли догадаться? Мог. В такого человека легко влюбиться — это был вопрос времени. Вру. Нелегко. Хмурый. Злобный. Старый. Страшный. Язвительный. Ещё и мизантроп. Но есть в его аристократичном профиле и бархатном голосе что-то такое, что нельзя игнорировать, что-то чарующее, пробирающееся под кожу, подобно маленькому червячку, что-то вызывающее мурашки, сжимающее внутренности в крепкие тиски — непередаваемые ощущения. И всё же, в него легко влюбиться. Острый ум. Храбрость. Честность. Верность. Человек-загадка, человек-тайна, непостижимый и манящий, опьяняющий дурман.
Наверное, мои чувства к нему зародились ещё тогда, на первом курсе, когда я с замиранием сердца вслушивался в чужие интонации. А потом были ссоры, недопонимания, истерики — идиот, знаю. Дальше — воспоминания и тянущая боль где-то в районе солнечного сплетения. Обошлось. От этого гада не так-то просто было избавиться. Это первый и единственный случай, когда я воспользовался своей славой и титулом Избранного — колдомедики со всей Британии кружили над его тушкой около месяца, чтобы получить то, что, собственно, мы и имели: он жив и почти здоров (только хрипел немного, но это придавало его голосу ещё больше шарма). Оказывается, он мог быть хорошим собеседником и приятной компанией, когда не пытался меня унизить, и над его головой не висел дамоклов меч.
До сих пор помню то удивительное чувство: внутри словно поселилась стая маленьких бабочек, которые постоянно щекотали и вертелись, я больше не был пустым сосудом и марионеткой, в моей груди был целый маленький мир со своей флорой и фауной. Мне хотелось только одного: чтобы эти чудесные мгновения не заканчивались, чтобы этот баритон не замолкал... я бы мог слушать его и слушать... всегда... Я засыпал и просыпался с улыбкой, ведь меня грела одна единственная мысль — живой, он выжил. Всё было так хорошо...
Пока однажды мне не стало этого мало. Моя жадность и привела меня к обрыву. Пути назад уже нет — обвалился. Остался только вперёд — вниз головой с обрыва на скалы.
Живот болит. Кажется, все бабочки сдохли и начали разлагаться, изо рта исходит противный трупный запах. Сердце скулит — видимо, ещё жив. Знобит. За что мне это несчастье? Я что, мало настрадался? Неужели не заслужил даже самого обычного, дарованного каждому смертному права? Права на жизнь...
Кашляю. Сегодняшний приступ в разы больнее и длительнее предыдущих. Не могу остановиться, горло дерёт. Ещё не закончилась первая волна спазмов, как уже подкатывала вторая. Не могу откашляться. Наворачиваются слёзы. Становится тяжело дышать. В горло впиваются несколько острых игл. Словно кот, отхаркиваю крупный комочек. Нет, это не сгусток шерсти и мусора, это что-то настолько прекрасное, насколько и ужасающее — пышный бутон ярко-алой розы. Я болен. Неизлечимо болен. Болен им. Недуг ненадолго отступает, становится легче. Несколько лёгких спазмов — и на белый чистый снег опускаются помятые бордовые лепестки и несколько капель горячей крови, которая растапливает одеяло зимы и пробивается к сырой земле. Красиво. Никогда не думал, что буду создавать такие произведения искусства: кровью по белому. Есть в этом что-то завораживающее.
Ханахаки — неизлечимая болезнь, саморазрушение души, во время которого безответно влюблённый кашляет лепестками цветов и кровью, в то время как безжалостные шипы насквозь поражают внутренние органы. Видимо, перегной от моих бабочек послужил хорошим удобрением для этого убийственного растения. Теперь в моей груди живут цветы, почему-то именно ярко-алые розы ассоциируются у меня с этим сложным человеком. Он такой же: по локоть в крови, весь покрыт колючками, но внутри прячет что-то удивительно прекрасное. Никто не знает, с какой скоростью ханахаки уничтожит очередную жертву: день, два, а может, ей потребуются годы. Этот недуг оплетает лёгкие, поражает желудок, пронизывает сердце, передавливает позвоночник — у него есть множество способов заставить жертву страдать. Но это ничего: тот, кто познал страдания моральные, не так уж и боится страданий физических. Любовь — это Божественный дар и Дьявольское проклятье. Я не говорил ему о своих чувствах. Зачем? Он слишком ответственный, а спасать мою шкуру для него давно вошло в привычку. А я не хочу больше жертв. Только не от него. Пусть будет счастлив. Даже если его счастье означает, что я должен навсегда покинуть его жизнь. Нет, наше общение действительно наладилось. Но от этого ещё больнее: его отцовские чувства буквально разрывают меня на куски.
Очередной приступ. Как не вовремя. Кажется, плети сдавили лёгкие! Не могу дышать! Больно! Это ужасно больно! Словно внутри завелись проказники-пикси и тыкают в меня острыми швейными иголками. Вот это меня скрутило, свернулся на снегу калачиком и не могу разогнуться. Больно! Понимаю, что если продолжу драть горло ногтями, то толку не будет, только пальцы до мяса сотру, если ещё не стёр. Понимаю, но ничего не могу с собой поделать, это хоть какая-то иллюзия действий и сопротивления. Интересно, как я умру? Какой из моих органов сдастся первым? Становится немного легче. Я уже даже могу встать и вытереть шарфом влагу, которая успела скопиться в уголках глаз. Лондон действительно красивый город. Если мне позволен выбор, можно я в следующей жизни буду птицей, свободной маленькой птицей, которая однажды с весёлой песней пролетит над этим местом?
— Мистер Поттер, Вам нужно вернуться в замок, совсем замерзли.
Он появился так же тихо и незаметно, как и всегда, словно вышел из тени. Он видел, да? Конечно, видел. И я благодарен ему, что он ничего не сказал, просто протянул свою худую тёплую руку с длинными мозолистыми пальцами. Да, я замерз. Но не думаю, что возвращение в Хогвартс сможет это исправить. Я смотрю на него и улыбаюсь, самой искренней и широкой улыбкой, на которую только способен. Если больно — надо шире улыбаться.
***
Северус Снейп корил себя за неспособность хоть как-то изменить ситуацию. Он мог в этой жизни всё: оплакать потерю любимого человека, играть роль двойного шпиона, вытерпеть многочисленные круциатусы, убивать, пытать, учить, терпеть чужую ненависть, выбраться из лап смерти после укуса Нагайны... Он мог всё... Но точно не сможет пережить потерю этого зеленоглазого чудовища! Если Госпожа решила так пошутить, то у неё ужасное чувство юмора: столько раз спасать мальчишке жизнь, чтобы в итоге увидеть, как гриффиндорец чахнет у него на глазах. Северус Снейп был далеко не глуп, он ещё при первых симптомах узнал и о загадочной болезни, поразившей тело Гарри, и о том единственном человеке, который способен его излечить. Северус Снейп мог всё... но у него не получалось заставить себя полюбить... И он решил утопить свою беспомощность и жалость к себе в алкоголе...
***
— Каков вердикт, Сметвик?
— Сердце. Оно оказалось нанизано сразу на несколько шипов, а в самом его центре распустился настолько огромный бутон, что и в ладони не поместить.
— Отдайте его мне.
С этого момента на каминной полке Северуса Снейпа появилась необычная статуэтка: ярко-алая роза в ледяном саркофаге — заклинание вечной мерзлоты.
