О, мой милый, милый, Щен!

Литературный вечер Анны Ахматовой, в честь её дня рождения, выдался очень удачным. Большое количество знакомых и незнакомых поэтов, людей, которые так или иначе, связаны с искусством, и, конечно, самые близкие. Одной из последних, была Власова Мария - учительница литературы в институте, «лучшая из лучших», как отзывалась Ахматова и была права на самом деле, но молодая девушка, стесняясь, прятала румянец за волосами и отмахивалась. 23 июня выдалась на удивление приятная погода, вечерний ветерок, прохладой раздувал тёмные волосы, с отливом в медный, девушка торопилась на праздник, с крафтовой упаковкой, перевязанной красной лентой с сердечками. Чёрная атласная юбка и лёгкая блузка, идеально подходили для нежаркого вечера. Издалека заметив место встречи и количество народа, Мария слегка сбавила шаг, расправила невидимые складки на чёрном атласе и затянула потуже бант на упаковке. Именинница сегодня просто сияла, не очень понятно правда, от ощущения праздника или от бокала красного. Вручив заветный подарок, на поиск которого юная дама потратила немало усилий и, с нежностью в глазах обняв главную виновницу торжества, девушка, не отвлекая от других гостей, двинулась в сторону фуршета. Взяв в руки резной бокал на тонкой ножке, наполненный пузырящимся напитком, она огляделась. Из знакомых были: Есенин, Цветаева, Блок. Коротко улыбнувшись каждому из них и слегка махнув ладонью девушка отправилась прогуляться. Летом ночи особенно прекрасны, белая луна отражается в глянцевых листочках незамысловатыми узорами и расплывается по воде, словно Млечный Путь. Луна ночью, вроде белой королевы среди придворных дам, в виде звёзд. В такие моменты думаешь, что природа само совершенство. Затерявшись в своих мыслях, Власова столкнулась с таким же потерявшимся. — Боже, прошу прощения, я задумалась и не заметила Вас. — Не поднимая глаз, проговорила девушка. — Вы в порядке? Я не облила Вас? — Всё хорошо. Я цел, и не намок. — Голос незнакомца переливался, как флейта, нет, как рояль, нет, как контрабас. Наконец, подняв свой взгляд, девушка округлила глаза, брови повторили их очертания, карие глаза, ставшие в ночи почти чёрными, были такими же глубокими и бескрайними как небо. Губы узнаваемого незнакомца кривились в усмешке, но взгляд выражал некое умиление, с каким обычно родители смотрят на своих детей. — Владимир. — Словно, насмехаясь произнёс мужчина. — Узнала. Мария. — Мария. — повторил Маяковский, пробуя на языке. — «Приду в четыре», - сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый. — зачитал поэт, строки своего не безызвестного произведения. — В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! — Продолжила юная девушка. Приятное удивление в глазах Маяковского скользнуло вниз по девушке. Он оглядел её, о чём-то подумал и произнёс. — Предлагаю вернуться к празднику, думаю Анна уже начала вечер. Не отвечая на вопрос, посчитав его риторическим, Мария развернулась на 180 и двинулась в сторону произвольной сцены. Кареглазая чувствовала на себе взгляд нового знакомого, но поворачиваться не рискнула. Подойдя к столикам и, заметив два свободных места, недавние знакомые направились туда. — Красотка очень молода,
 Но не из нашего столетья,
 Вдвоем нам не бывать — та, третья,
 Нас не оставит никогда. — Приятный голос женщины разлетался, словно семена одуванчика по ветру. Краем глаза Власова взглянула на Маяковского. Тот внимательно смотрел на Ахматову, спина напряжена, пиджаком обтянута сильно, белый ворот выглядывает из под серого полотна и красный галстук уж сильно выделяется на фоне. — Ты подвигаешь кресло ей,
 Я щедро с ней делюсь цветами…
 Что делаем — не знаем сами,
 Но с каждым мигом нам страшней. Девушке было стыдно, что она, на празднике своей близкой подруги, обращает внимание, на кого-то кроме неё, нет, это не запрет или, что-то вроде того, но на кого-то вроде Маяковского, о, она сама не могла этого позволить. — Как вышедшие из тюрьмы,
 Мы что-то знаем друг о друге
 Ужасное. Мы в адском круге, 
А может, это и не мы. Хлопки раздаются звоном в ушах. А Мария, впервые так сильно завороженная мужчиной, не может оторвать взгляд. Наконец, опомнившись девушка с улыбкой повернувшись в сторону поэтессы аплодирует ей. — Ну, как тебе? Мария. — Первым делом Ахматова подошла к ней, льстило. — Аннушка, как всегда! — Анна. — Поправила младшую Ахматова. — Конечно, Аннушка. — Девушка залилась смехом. Наблюдая со стороны, мужчина мялся, не решался подойти и нарушить идиллию, имя новой знакомой эхом звучало в его голове. Он был удивлён, что женщина привлекла его, ничем она не выделялась. Фигура простая, не сказать, что стройная, но и толстой не назвать, рост, ростом явно выше Лилички, может 175, тёмные волосы по лопатки, чёрные глаза. Ноги под юбкой не рассмотришь, руками вечно волосы за уши убирает, маленькие, с серёжками. — Владимир, приятно удивлена. — привлекла внимание Ахматова. — Здравствуй, не решался подойти. — Знакомься, Мария, моя близка подруга, учитель литературы в институте. — Говорила старшая с восхищением. — Приятно. — Прошу простить, я вас оставлю, гости ждут! Владимир усмехнулся, отвернулся от Анны, но увидел уже удаляющуюся фигуру младшей. Метаясь между тем, чтобы вернуться к Лиле и пойти за Марией, он выбрал второе. — Сбегаете с вечера? — Не замечая, схватил за запястье, мягкое, нежное, пронеслось в голове. — Моветон. — Произнесла Власова, смотря на своё запястье, захваченное в большую ладонь Владимира. — И не сбегаю, а культурно удаляюсь. — Позвольте Вас, в таком случае, культурно проводить. — Ваше дело. Сначала молча шли, потом чуть разговорились, о вечере, о жизни, не затрагивая важных тем. К литературе перейти не успели, дом Власовой показался. Подойдя к подъезду попрощались. Девушка вошла внутрь, мужчина закурил. Тлеющий край, словно женщина, никогда не знаешь, как сильно разгорится. Услышал звук открывающегося окна, подняв голову увидел Марию. Улыбка непроизвольно украсила его лицо. — Зайдёте на чай, Маяковский? Тот не ответил, просто вошёл в парадную, что и было ответом девушке. Второй этаж, дверь справа. Только занёс руку для удара, как дверь распахнулась. Вошёл. Перед ним оказались тапочки. Девушка забрала пиджак и показала рукой в сторону уборной, намекнув на то, что руки всё же нужно мыть. Пока шел, приметил кухню, так, что мужчина знал, куда потом идти. Войдя на кухню увидел Марию, переоделась, с пучком на голове. А у самого в голове строки возникают. Чай на столе, кто-то мяукнул. Глянул вниз, там серый, большой, смотрит двумя глазищами, запрыгнул на колени, Мария смеётся, да таким смехом, что хочется слушать и слушать. Девушка кружки убирает, а руки Маяковского к бёдрам тянутся, Власова дёргается, как током ударили, оборачивается. Губы приоткрыты, в глазах чёртики бегают. Владимир наклоняется к губам, но целует лишь уголок, считает, что в губы слишком интимно, только для влюблённых, от Марии аромат цветочных духов исходит, хочется к шее прислониться и дышать, словно на лугу утром. Девушка его тянет в комнату другую. Он ластиться, словно кот, такой большой, пушистый, нет, не кот, пёс, такой преданный, единственного хозяина лишь принимает, а кто этот единственный хозяин? Лиля? Мария к уху наклоняется, кусает мочку, тот выдыхает резко, прерывисто. Сильней сжимает девушку, а ей и деться некуда, даже, если бы хотела, а она не хочет. Однодневное удовольствие тоже удовольствие, или вернее сказать одноночное? Маяковский её аккуратно на кровать укладывает, рубашку хлопковую, полосатую расстёгивает, по пуговичке, аккуратно. Момент оттягивает, а она смотрит на него из под опущенных ресниц, глаза от желания потемнели, губу закусила, такую картину да лучшему художнику, чтобы всё передал, а Маяковский бы дома повесил, над кроватью, нет, спрятал бы, и смотрел бы для вдохновения. Слились два тела, от одного жар и искры костра, от другой аромат керосина, так и сгорели вместе. Утренние лучи, смятая белая простынь и два тела рядом, прижались друг к другу, одна улыбается во сне, у другого морщинка меж бровями легла. Мария хмурится, лучи солнечные до глаз добрались. Открывает веки, голову поворачивает, вспоминает всё произошедшее, аж сердце колотится, думает, не совершила ли ошибку. Встаёт потягивается, навстречу солнцу, а Щен не спит уж, да разве скажешь, когда такая картина перед тобой. Мария не смотрит, на кухню идёт, кофе варит, для двоих, а там уж и Маяковский вышел. На девушку смотрит, лучи солнечные в волосах играют, он улыбается, она в ответ. — Мне нужно уйти. — Сообщает мужчина в конце завтрака. — Но я запомнил номер твоей квартиры. Девчонка смеётся, рубашку с пиджаком возвращает, которые заботливо на плечики повесила. Провожает, как мужа на работу. В окно смотрит, машет.

***

Вновь встретились они чрез пару дней, девчонка двери открывает, а там ромашки, и лица за букетом не разглядишь, цветы принимает, за ними Щен, улыбается, с ноги на ногу мнётся, большой ребёнок. Мария жестом в квартиру приглашает. — Я ушёл! — Восклицает Маяковский. — Куда? — От Бриков! Букет из рук девушки падает, рот открывается в удивлении, а Владимир смеётся, в глаза смотрит и смеётся. Он за пару шагов расстояние преодолевает и в губы впивается. Да так, словно там мёд самый лучший, а не губы. И вот, единственных хозяин уже не Лиля. — Ты не переживай Власова. — Так спокойно и по родному произносит Маяковский. — Всё бывает, как бывает, а не так, как хочешь, чтоб было. Поэтому надо уметь радоваться тому, что есть, а не печалиться о том, чего нет. А Власова и не печалиться, это пускай Брики печалятся, а Мария теперь самый счастливый человек. Она Щен и у неё теперь свой Щен. И оба они преданы друг другу, как щенки хозяевам. И улыбаются теперь оба, и целуются, и глаза у обоих ранее чёрные, такие медовые медовые становятся, что увязнуть можно.