Как помириться с другом

- Дядя, я хочу спросить… - Цзинь Лин, возникший на пороге цзинши, выглядел непривычно смущенным и каким-то очень уж смирным. – Я, может быть, тебя отвлекаю… я тогда попозже зайду… Вэй Усяня это потрясло до глубины души. Это с каких пор «молодая госпожа», чертенок, уже сейчас обещавший превзойти взбалмошностью и своего «официального» дядю, и бабку, заговорил в церемонном тоне, да еще с такими выражениями? А чего он такой грустный? Если б кто его обидел – тут бы уже все Облачные глубины на ушах стояли, отметем эту версию сразу. Тогда что произошло? В такие солнечные, беззаботные дни, как этот, не должно происходить ничего плохого – потому что посланы они людям для любви и радости, для беззлобных шуток, для побегов со скучных занятий, игр с товарищами, ловли рыбы голыми руками, босых ног, распахнутых воротов, сомнений первой любви… - Немедленно скажи мне, что случилось! – заволновался Вэй Усянь, отложив свиток, который внимательно изучал. Цзинь Лин продолжал мяться у входа и ковырять пол носком сапога. - Ну… Было видно, что ему как-то не по себе. - Ну, я спросить хотел… - он, похоже, наконец-то решился. – Вот вы с Хангуан-Цзюнем… ссоритесь иногда? - Вообще-то нет, - строго сказал Вэй Усянь; они действительно не ссорились, бывали у них, разумеется, разногласия, но не такие, чтобы обмениваться взаимными оскорблениями. – А почему ты спрашиваешь? - Да я… хотел узнать, если б вы ссорились… как бы вы… мирились, - фраза далась Цзинь Лину так сложно, что Вэй Усянь окончательно заподозрил неладное. Правда, ответил он уже после того, как намеренно прикусил себе язык, чтобы не брякнуть, КАК бы он мирился с Лань Чжанем. О, ему немедленно захотелось поссориться с супругом! Только ради того, чтобы потом отчаянно, всю ночь, до синяков на бедрах, до стертых коленей, до багровых следов от укусов на всех частях тела, которые можно укусить без риска смерти от болевого шока, ми-рить-ся… Но, пожалуй, такой сценарий предлагать Цзинь Лину не стоило. Итак, наш юный друг с кем-то поссорился – это не новость. Удивительнее, если б он день прожил без ссор и перепалок! Адепты ордена Лань, на вид кроткие и безропотные, ему спуску не давали. С чувством собственного достоинства у них все было в полном порядке, так что желание избалованного мальчишки всеми вокруг помыкать не находило отклика. С товарищами ругался он с такой регулярностью, с которой стоило бы уделять время занятиям и упражнениям. Только вот никакие разборки с соучениками не производили на него такого странного эффекта. С кем же он так ужасно разругался? И почему спросил дядю не просто о ссоре с каким-нибудь приятелем, а о размолвке с любимым человеком? Неужели у Цзинь Лина… завелась девушка? Да как она заведется-то здесь… в таких условиях… да и Цзян Чэн ему разгуляться не даст, там, небось, уже очередь невест на смотрины строится. - С кем ты поругался? – спросил Вэй Усянь, за секунду молчания построив в голове тысячу теорий. - С Сычжуем… - почти прошептал Цзинь Лин с мрачным видом. Это было еще непонятнее. Сложнее всего на свете было поругаться с А-Юанем! Вот у кого нервы стальные, а выдержка – просто кремень. - И что ты ему сказал такого страшного, что он смертельно обиделся? Иначе бы ты ко мне за советом не прибежал. - Да не важно, - юноша махнул рукой. – Я извинился даже! Прямо слово такое сказал – прости! Как ты учил. А это не помогло! - Ты его ножом пырнул, что ли, - удивился Вэй Усянь. Многое он повидал на своем веку – в обеих своих жизнях – но здесь происходило что-то невероятное. - Ничем я его не пыр… не пырял… Просто он с Лань Цзинъи все… ну, я знаю, что они друзья, что тут такого… Только и мы с ним друзья! А так не делается… - Кто с кем друзья, - не понял Вэй Усянь. – Правда, я рад, что ты все-таки с кем-то подружился. - Да с Сычжуем же! Он мне сказал, вот прямо в сторону отозвал и сказал, что хочет быть моим лучшим другом навсегда! - И ты согласился, я надеюсь? - Конечно! Я сказал, что мы и так друзья, о чем разговор! «Да он тебя про другое спрашивал, дурачок…» - подумал Вэй Усянь, но вслух этого говорить не торопился. Может, и сам он ошибся. Кто их тут разберет, в этих Облачных глубинах, с их полувзглядами, «просто дружбами» и двойными посланиями. Пока тебя не украдут при всем честном народе, и не поймешь, нравишься ты им или нет. И тогда-то не сразу поймешь!.. - Так вот, а после этого разговора он со мной общаться стал даже реже, чем прежде, а сегодня они с Цзинъи вообще гулять куда-то отправились, и мне ничего не сказали! – Вэй Усянь мог бы поклясться, что в глазах у Цзинь Лина мелькнули слезы. Он и правда болезненно реагировал, когда ребята отказывались вовлекать его в свои занятия. Видимо, думал, что без человека, возмущающегося по поводу и без, совершенно нельзя обойтись. Скажите на милость, какая ночная охота без скандала? Так, пустое развлечение. - И мне так обидно стало, что я ему сказал – да хоть женись ты на своем Цзинъи, раз оторваться от него не можешь. - Это грубо! – заметил Вэй Усянь. - Ну, грубо! Я же разозлился. Чего они меня с собой не взяли? Какая ж это дружба навсегда… А он что-то так разобиделся, что ни с ним, ни со мной третий день не разговаривает. Да что я сказал-то? Что я сделал? Вэй Усянь вздохнул. Вот так не поймешь чужих намеков… а потом как поймешь, только уже в другой жизни. Впрочем, племянника ему стало жалко. - Знаешь, мне кажется, он решил, что для тебя ничего не значит, и никаким лучшим другом ему ты быть не собираешься. - Да с чего бы… - Люди, мой дорогой племянник, - менторским тоном сказал Вэй Усянь, - не всегда думают и чувствуют что-то так же, как и ты. Но ведь ты сам переживаешь, если ощущаешь себя отвергнутым, так ведь? Цзинь Лин слегка покраснел и буркнул что-то утвердительное. После чего, помолчав и еще поковыряв пол ногой, все же вышел из своего странного состояния и спросил уже в привычной агрессивной манере: - И что теперь делать?! Вэй Усянь одобрительно кивнул. Вот что-что, а застревать надолго в унылых мыслях Цзинь Лин не умеет – ему срочно нужно что-то ДЕЛАТЬ. Даже если делает он полнейшую ерунду. «Моя школа!» - подумал бывший старейшина Илина.

***

Спустя три часа скитаний по рынку этот самый гордый и непобедимый старейшина Илина признал свое поражение. Управлять ордами лютых мертвецов – одно дело, а разбираться в подростковых душевных терзаниях – совершенно другое! Его юность пришлась на тяжелые времена, было не до пустяков, а его супруг годами хранил засушенный цветок между страницами книги – так себе подарок по меркам нынешней жизни, спокойной и безбедной. И совместное решение «подкупить» Сычжуя подарком, чтобы показать, что для Цзинь Лина он важен и значим, уже не казалось ему таким гениальным. Нет, он, конечно, предлагал подстроить какую-нибудь ловушку на ночной охоте, чтобы Цзинь Лин героически спас своего друга. Но справедливо подумал, что тут-то он с Лань Чжанем и поссорится, если раскроется вся интрига - нечего подвергать детишек излишнему риску. А несмотря на бурные эротические фантазии, добавлять их жизни еще огонька он как-то не хотел. - Уф, - Вэй Усянь буквально рухнул на ступени ближайшей лавки. – Да как так вышло, что ты про лучшего друга своего ничего не знаешь?! Цзинь Линь нервно накручивал на палец прядь волос. Так он даже сильнее обычного напоминал капризную девчонку. Но он тоже вымотался. Все ему казалось неправильным, неподходящим, слишком дешевым, слишком безвкусным, слишком вычурным, слишком простецким, вульгарным, обычным, каким угодно – только НЕ ТЕМ, что он хотел бы добавить к своим извинениям. К тому же выяснилось, что он не знает ничего о вкусах, предпочтениях, интересах Лань Сычжуя. Вэй Усянь, разумеется, знал, но всякий раз, когда он пытался что-то подсказать племяннику, тот впадал в бурное возмущение – можно, конечно, купить кисть для каллиграфии, но это не кисть, а уродливая метла! Что ж ты будешь делать… - Так вот же… - Что? – Вэй Усянь встрепенулся. – Что там? - Это ж лавка… нам сюда, - Цзинь Лин в один прыжок преодолел ступени и ворвался в лавку всяческих принадлежностей для живописи и каллиграфии. Вэй Усянь порадовался, что все грядущие траты – это проблема главы ордена Цзян. И подумал, что тут-то орден и разорится. Потому что лавка была набита дорогущими кистями с бамбуковыми и деревянными стержнями, волосками такими мягкими и нежными, что ими и рисовать было страшно – Цзинь Лин придирчиво водил ими по внутренней стороне запястья, но все-таки удовлетворенно кивнул перепуганному продавцу. Были там и жесткие кисти из волчьей шерсти, ровные, упругие, предназначенные для безупречно выверенного написания иероглифов. Они соседствовали с орнаментированными тушечницами из камня, столь тонко и искусно выполненными, что их хотелось рассматривать часами, с расписными фаянсовыми чашечками… Взгляд Цзинь Лина упал на кисть с рукояткой из нефрита, но, поразмыслив, он решительно отверг ее в пользу нескольких попроще и подешевле – показной роскоши Лань Сычжуй не оценит. А вот обилие вариантов – да, так что счет разнообразным по свойствам кистям Вэй Усянь потерял очень быстро. Кисть и кисть, как Цзинь Лин, никогда не выказывавший к каллиграфии ни малейшего интереса, их различает? К выбору тушечниц, впрочем, юноша отнесся безалаберно и просто взял пять самых красивых по своему вкусу. А вот с поиском туши – самой-самой-самой черной на свете, и чтобы написанное ею сохранялось на тысячи лет! – чуть не довел бедного лавочника до сердечного приступа, но все же нашел желаемое. И еще час выбирал самую лучшую бумагу, остановившись на нескольких видах бамбуковой и рисовой, то есть – не остановившись, потому что заграбастал все, что в лавке было. Покупки он самым дерзким тоном приказал как следует упаковать, тащил на обратном пути корзинку самостоятельно, вцепившись в нее мертвой хваткой. Вэй Усянь подумал, что, если б на них напали разбойники, Цзинь Лин им бы не только ноги переломал, по заветам Цзян Чэна, а глотки перегрыз бы, посмей они покуситься на заветную поклажу с красивыми свертками и коробочками. Обошлось бы даже без собаки-оборотня, все сам.

***

Лань Сычжуй обнаружился на берегу небольшого заросшего пруда, словно забытого всеми. Здесь не было ни чудесных водопадов, ни прекрасных цветов, ни диковинных беседок – ничего, что делало бы это место облагороженным и, что называется, «красивым» . Противоположный берег мог похвастаться несколькими лилиями, которые здесь казались особенно хрупкими – ведь не было никого, кто сохранил бы воспоминания об их красоте в своих глазах и своем сердце, кроме грустного юноши в одеждах ордена Лань. Но таилась в этом местечке своя дикая прелесть, и, безусловно, именно сюда стоило бы сбежать в глубокой меланхолии. Некоторое время дядя и племянник наблюдали за ним из-за куста. Ничего не происходило. Лань Сычжуй сидел на берегу и тыкал воду палочкой. Очень интересное занятие, ничего не скажешь. - Удачи, - прошептал Вэй Усянь, похлопав Цзинь Лина по плечу, чего тот вообще-то на дух не переносил, но тут посмотрел с благодарностью. Он поудобнее перехватил корзинку и потопал к своему «лучшему другу навсегда». *** - Я еще раз хочу извиниться, - в устах Цзинь Лина и первое извинение звучало неожиданно, а просить прощения дважды было для него настоящим подвигом. – Ну, мы тут с дядей гуляли, и я решил, может, тебе нужно чего… для каллиграфии и всякого такого… Лань Сычжуй удивленно поднял на него глаза. Белая лента, охватывающая его высокий лоб, трепетала по ветру. Обычно улыбчивый и жизнерадостный, сегодня он казался уставшим, но, когда Цзинь Лин отыскал его здесь и обратился к нему, на непривычно бледном лице Сычжуя вновь расцвел мягкий, еще детский, румянец. Цзинь Лин же, обрадовавшись, что его не гонят, принялся раскладывать прямо на траве приобретения. Его друг все так же молчал, но выглядел изумленным. Его нежные руки трепетно, с каким-то почти религиозным уважением касались мастерски сделанных кистей, где ни один волос не выбивался, а кончики были идеально тонкими, словно острия игл; гладили бумагу – но едва касаясь из страха запачкать… Цзинь Лин вдруг и сам испытал восхищение. Он купил все это, просто зная, что Сычжуй – большой любитель каллиграфии и уже достиг в этом мастерства по сравнению с соучениками, а значит, надо подарить ему все самое лучшее. Руки Лань Сычжуя, маленькие, аккуратные, с ровными ногтями, достойны красивых кистей, вот и все. Однако теперь, видя его воодушевление, Цзинь Лин проникся этим благоговением перед хорошими инструментами и увидел их по-новому. А главное – по-новому увидел Лань Сычжуя, для которого в этом драгоценном фиолетово-черном порошке из сосновой сажи было что-то еще, что-то, что нельзя купить за деньги, что-то, выходящее за пределы физического – возможность творить так, как этого жаждала его душа, и знание, что есть человек, угадавший его стремления. Но, налюбовавшись подарками, он вдруг отвернулся и, вздохнув, поблагодарил Цзинь Лина суше и сдержаннее, чем тот ожидал. - Тебе не понравилось? – встревожился Цзинь Лин. – Ты все еще обижаешься? Что мне сделать, чтоб мы помирились? - Так странно, - сказал Лань Сычжуй, не глядя на него. – Я ведь тоже купил тебе подарок. Мы тогда с Лань Цзинъи ходили выбирать, но я не сказал, что тебе, а тебе не сказал, почему мы ушли без тебя. Прости, я не хотел тебя обидеть, я хотел… Но, наверное, он тебе не понравится. - Это почему?! – возмутился Цзинь Лин. В конце концов, что-то дарили ему только родственники и главы кланов, а это вроде как не считается за искренний подарок от чистого сердца. Им положено! Как ему может не понравиться, что кто-то специально пошел и купил ему подарок – не потому, что иначе дядя-всем-ноги-переломает, а просто… просто так? Еще и без повода, потому что никаких праздников в ближайшее время не ожидалось. - Он не такой роскошный. - Ничего тут нет роскошного, - буркнул Цзинь Лин, чувствуя, как отчего-то ему стало жарко; день, впрочем, выдался исключительно теплый. – Кисти как кисти. Ерунда какая. - Это для тебя, может, ерунда… - очень грустно сказал Лань Сычжуй, все еще глядя куда-то в сторону, а не на него. – Вот. В его ладони лежала керамическая бусина с тонким и аккуратным изображением сосновой веточки. И вновь сосна, но… Ничего необычного, сосна – растение универсальное. Всего лишь символ. Духовная сила, благородство и долголетие. Только нанизана та бусина была на алый шелковый шнурок, завязанный хитрым узлом, дороже, чем сама бусина, быть может. Цзинь Лин не помнил значений узлов, он никогда не думал, что ему понадобится это знание, но по пылающим щекам Лань Сычжуня, по его трепещущим ресницам, по чуть подрагивающим пальцам понял – такое не дарят… простому соученику. Но дело было не в этом. Совершенно не в этом. - Почему ты купил мне подарок? – спросил Цзинь Лин. - Я… мне показалось, что ты меня тогда не понял, и… - Сычжуй был смущен так, что и произнести тех важных слов, которые крутились у него на языке, не мог. Да и были ли это слова? Знал ли он, что сказать, чтобы выразить все смутное, сложное, необычное, что происходило с ним этим летом? Что вспыльчивый нрав Цзинь Лина вдруг перестал казаться ему раздражающим ребячеством, а превратился в его глазах в смелость, которой иной раз недоставало ему самому… И что в своих перепадах настроения Цзинь Лин вовсе не был капризной молодой госпожой – в его гневе сверкала красота молнии, перерезающей небеса, грусть в своей глубине и отчаянии напоминала осенний ливень, после которого лишь глупец надеется на солнечные деньки, но радость его, его улыбка и впрямь напоминали лучи солнца, пробившиеся из-за туч в тот миг, когда люди мудрее и опытнее уже готовятся к долгим холодам. Лань Сычжуй мог бы написать об этом стихотворение. Теперь он обязательно напишет – теми кистями, что подарил ему Цзинь Лин. - Я хотел показать, как… дорожу нашей дружбой, - сказал наконец Лань Сычжуй; совершенно не то, что следовало. Но, наверное, было еще слишком рано. Лето в разгаре. Все еще прояснится. - Я тоже! – Цзинь Лин вдруг порывисто его обнял. – Я так боялся, что мы больше не друзья! - Мы… самые лучшие друзья… навсегда.

***

Вэй Усянь не слышал их разговора, но, наблюдая со стороны, понял, что ссора осталась позади. Он какое-то время с теплотой в сердце смотрел на то, как мальчики беседуют на берегу озера, а потом пошел в цзинши. Увы, нужно было возвращаться к делам – и рассказать Лань Чжаню о сегодняшних событиях. Как быстро растут дети… А на следующий день Цзинь Лин, позабыв о своей гордыне, растирал тушь для Сычжуя и выспрашивал у него, как научиться писать так же красиво и изысканно. А то у него почерк, как у пьяной курицы – даже неприлично… Глядя на склонившиеся над столом головы, Вэй Усянь подумал, что, конечно, его печаль – совершенно другая история, а давние семейные неурядицы всегда тяжелее разрешить, чем сердечные драмы юности, но… наверное, ему тоже нужно серьезно задуматься о примирении кое с кем.