lost in translation

Он звонит поздно вечером, памятуя о строгом расписании. Звонит, сжимая пластик телефона в пальцах – пальцы больше не дрожат, после двух бокалов пива для храбрости. После трех гудков в трубке ему отвечают – спокойный, уставший голос. - Привет, милый. Звучит, как привет из прошлого, если вспомнить, что прошло четыре года. Как приятное воспоминание, если вспомнить, откуда это прозвище произошло. Как изощренное издевательство – в расширенном контексте всей, мать её, ситуации. Им пытается не заикаться от нахлынувших эмоций. Алкогольная дымка, придававшая смелости, улетучилась, как по щелчку пальцев, и он остался наедине с неловким и трезвым собой. - Привет. Как ты? На том конце провода иронично усмехаются. - Отлично. Десятый день съемок, слава богам, что впереди два выходных. Иначе бы меня с площадки вперед ногами выносили. Как сам? Сиван вздыхает глубоко. Его ассоциативная память всегда связывает кружева настоящего и прошлого, за это он порой ненавидит свою голову. Ему хочется перестать думать, найти этот маленький рубильничек, чтобы прекратить кино из прошлого и хотелось-бы-чтобы-было-забытого, или хотя бы поставить его на паузу. Но в калейдоскопе воспоминаний он видит этот мерцающий момент, как наяву – лучи солнца в проеме между занавесками, тепло одеяла под подбородком, тепло чужого тела по левую руку. Рассеянный поцелуй куда-то в челюсть. «Слава богам, что впереди выходной. Будешь кофе?». - Нормально, - отвечает он. Жует нижнюю губу, не зная, как продолжить – «Я скучаю» подходит только для любовных драм, и он снимался в достаточном их количестве, чтобы знать, что в реальном мире такие сценарии не прокатывают. Тишина на линии затягивается. - Что-то случилось? – уточняет Дон Вук. Все, что их связывает теперь – мобильные коммутаторы, передающие сигнал между разными частями Сеула, иногда – между разными городами и странами. Бездушные вышки, вышивка из символов в редких сообщениях, пиксели фотографий. Им думает рассеянно, что со столькими видами коммуникаций и при полном отсутствии языкового барьера он всегда Дон Вука не до конца понимал. С трудом. Возможно, где-то интерпретировал неверно. Запинался о «ложных друзей переводчиков». Где-то – о свой животный страх раскрыться сильнее, где-то – о его. - Я по тебе скучаю, - пробует избитую фразу на вкус - она оказывается лимонно-кислой. Жмурится, откидывает со лба лезшую в глаза прядь. Память услужливо подкидывает холодное, как сталь, сообщение трехлетней давности: «Я не привязываюсь». Следом – спустя два года – Дон Вук эту фразу договаривает в его пылающее ухо (Им в его откровенности винит соджу и отсутствие личного пространства): «…потому что если сильно привяжусь, мне конец». Пропасть в два года между вырванным из контекста предложением и долгожданным пояснением в словаре до сих пор отдает в Сиване тупой болью. - Ты в Сеуле? Для него это всегда было так просто. У них разные защитные механизмы, и если Сиван натягивает улыбки и переводит все в шутки, Дон Вук делает вид, что он – открытая книга. Хочешь – он приедет, хочешь – приезжай сам, пойдем-куда-хочешь, все легко и ненапряжно, только руку протяни. А на деле книга эта – на самой высокой полке, обтянутая крепким полиэтиленом и даже если ты его вскроешь – страницы изрешечены линиями цензуры. Пытаться его анализировать и копаться в его голове Сиван перестал еще два года назад, но иногда так и тянет по старой привычке. Но он устало откладывает метафорический толковый словарь и прислушивается к тому, что хочет сам – так проще. - Да. Я приеду? Сиван вызывает такси на автомате, пока в его голове, как в старом кинопроигрывателе, крутится запись из две тысячи двадцатого – тут моментов так много, что хватило бы на увесистую книгу. Он приезжает в марте и случайно остается на полтора месяца. Составляет достойный список оправданий – на случай, если кто-то станет его допрашивать, где он пропадает, ну и для успокоения собственной совести. Что-то про пандемию, ответственность перед согражданами и самоизоляцию. Эти причины звучат приятно, потому что показывают его в выгодном свете и не раскрывают слишком тех подробностей, которые он хотел бы упустить. Его семья и друзья, конечно, обо всем догадывались – чтобы догадаться, тут достаточно иметь минимальную эмпатию и слышать хотя бы сорок процентов из того, что он им рассказывал. Они готовили вдвоем, смотрели старые дурацкие фильмы, раскладывали паззлы и даже пытались тренироваться. Они занимались любовью – на кровати, на диване, на подоконнике, в душе – ссорились, расходились на пару часов в разные комнаты, и затем снова занимались любовью, чтобы помириться. В своих собственных воспоминаниях Сивану нет нужды защищать свое пораненное эго и выдумывать причины тому, что Дон Вук для него – всего лишь друг с преимуществами. Он позволяет себе дерзость избегать вульгарного «трахались» и вспоминать это как «занимались любовью» - потому что так оно и было. С его стороны, по крайней мере. Ему выпало в жизненной лотерее – об этом он думает на заднем сиденье такси, провожая взглядом мерцающие огни Сеула – влюбиться в человека, который полная ему противоположность. Из другого теста, другой ткани, с иными жизненными смыслами, которые Сивану с его опытом никак не поддаются интерпретации. В человека, который отталкивал его от себя так рьяно, прикрываясь и своими, и его интересами, пока у Сивана не вышло уговорить его сладкими речами о том, что они могут просто дружить. Жить параллельными и очень разными жизнями, изредка встречаясь с совместными докладами о том, как им на разных планетах живется. Изредка просыпаясь в одной постели, потому что ведь с друзьями такое тоже случается. Две правды, одна ложь. «Мы с тобой очень разные, - говорит ему Дон Вук в конце апреля. Он лежит головой на его коленях, пока Сиван зарывается пальцами в чужие рыжие пряди и пропускает их между указательным и средним. На экране – персонажи очередного шоу, сюжет которого они через несколько дней уже не вспомнят. – Тебе нужна смена обстановки, путешествия, внимание, постоянная суета. Это все не для меня». И он прав. Он загоняет Сивана этой репликой в тупик – он не может отмахнуться, сказав, что они найдут компромисс и подстроятся друг под друга, потому что это работает только в романтических сериалах, а на деле – это так сложно, что рушит порой все отношения на корню. Поэтому он позволяет своей броне дать надлом, и отвечает ему без фильтра. «А если ты мне тоже нужен?» Дон Вук усмехается, и, хоть Сиван и не видит его лица, от этой усмешки ему почему-то становится стыдно за свою наивную откровенность. «Сегодня нужен, пока нам нельзя выходить из дома. Потом начнутся съемки, разъезды, новые впечатления – ты переключишься. И в этом нет ничего плохого. У всех свои дела». В Сиване закипает клокочущее раздражение, но он умело его сдерживает – сказываются годы тренировок по контролю своего дурацкого темперамента. Он размеренно вдыхает и выдыхает, продолжая гладить Дон Вука по волосам. В голове вертится слишком много импульсивных ответов для того, чтобы выдать что-то конструктивное, поэтому он предпочитает молчать. «Этот сериал меня в тоску вгоняет, - говорит он через пару минут. – Мы можем придумать что-то получше?». Ли поднимается, по видимому, чтобы открыть Нетфликс и выбрать какой-нибудь фильм, но Сиван ловит его за запястье прежде, чем тот успевает встать с кровати. Рывком тянет на себя и обхватывает его ногами – движение, за месяц выработанное до автоматизма. «Мог бы так сразу и сказать,» - улыбается Дон Вук, удобно устраиваясь между чужими бедрами. Им тянет его к себе и целует, шепча «Замолчи» в приоткрытые губы. «Замолчи» на все его порой слишком холодные и колючие реплики, навеянные тоской о призрачном будущем, которое, как злой рок, разведет их по разным сторонам. А потом призрачное будущее становится настоящим. Почти три года спустя Ли выходит из такси, и грубый февральский ветер неприятно холодит его щеки. Он успел вдоволь накрутить себя воспоминаниями за двадцать минут в дороге, и теперь злился, сам не до конца понимая, на кого именно. Они пока не виделись в этом году. Сиван с грустью отмечает, что не видеться по четыре месяца для них – абсолютная норма. С их графиками это отнюдь не кажется слишком большим сроком. Что уж говорить, он свою семью и друзей по полгода не видит из-за съемок. Но, почему-то, если от мыслей о друзьях и семье можно отвлечься на работу и все связанные с ней события, то от мыслей о Дон Вуке не отвлекает совершенно ничего. Он наоборот то, на чем у беспокойной головы Сивана завязано больше всего ассоциаций. Один запах парфюма коллеги, который напоминает запах Дон Вука, способен на день вывести его из рабочего строя и погрузить в размышления об отличиях и трудностях перевода с корейского на корейский – с услышанного на замолчанное. Ли открывает ему дверь, как всегда, загораживая собой внушительную часть дверного проема. На нем растянутая домашняя толстовка, под глазами залегли темные круги, но он все равно улыбается – из раздражительной вежливости, за которую Сивану хотелось иногда прописать ему по лицу, но самовоспитание никак не позволяло. Им отмахивается от мысли о том, как часто он вот так с порога бросался на него, бесстыдно запуская руки под эту самую толстовку и сцеловывал его ворчливое «Подожди, давай дверь хотя бы закроем». Потому что подсознательно ему не терпелось заменить эту сахарную вежливую улыбку на искренность, сковырнуть ногтем эту наносную втирку профессионализма. Впитать его настоящего, довольствуясь эгоистичной мыслью, что Сиван – один из немногих, кому позволено его таким настоящим видеть. - Привет, - Ли разглядывает его, как любопытную картину в музее, не отводя глаз. Пропускает его в прихожую и закрывает за ним дверь. – Пиво хочешь? «Я хочу забить на все и кинуться в омут с головой, свести силой наши параллели и нарушить все эти законы реального мира, урвав у короткого жизненного цикла несколько лет с тобой, пока мы не умрем вместе или не разругаемся вдрызг и расстанемся из-за какой-то ерунды» - рассеянно бормочет голос в голове Сивана, из той самой части, что он скрывает от других за шутками, над которыми все заливисто смеются. Но, для начала, и пиво сойдет. - Я обычно не принимаю гостей после съемок, так что извиняй за бардак, - говорит Ли, наверное, в своей привычке вести светскую беседу даже тогда, когда можно не говорить. Он виновато кивает на полную раковину посуды и на разложенный сценарий на кухонном столе, усыпанный карандашными пометками. - Забей, я вообще-то и похуже видел, когда с тобой жил, - напоминает ему Сиван. Он принимает из рук Ли холодную бутылку пива и откидывается на спинку деревянного стула. – Как съемки? Он, вообще-то, тоже умеет в светские беседы, раз на то пошло. - Давай не будем о работе, - по уставшему тону в его голосе Им понимает, что точно не надо. Одно слово – задолбали. Сиван это прекрасно понимает. – Я просто рад, что впереди выходные. Правда, завтра будет одна встреча, но потом я совершенно свободен. Как твои дела? - Идешь на свидание с девушкой? – отрезает Им, не успев себя остановить. Ну что ж, пусть будет так. В кое-то веки ему хочется говорить напрямую, без формальностей. Дон Вук, вопреки своему помятому и задерганному виду, тепло усмехается. - Чего? Нет, конечно, я… - С парнем? – Господи, уймись же ты. Видимо, раздражение от нахлынувших воспоминаний еще не успокоилось. - Нет, я не иду на свидание – ни с парнем, ни с девушкой, ни с кем-то еще. Я ни с кем не встречаюсь и в планах этого не было. Чего ты язвительный какой сегодня? - Окей, - бросает Сиван. Он мысленно просит себя успокоиться и напоминает себе, что его внутренние метания и диалоги о прошлом Дон Вуку попросту недоступны, и не его вина, что Им ворошит это прошлое мучительными ночами, когда не может уснуть. Он достаточно взрослый, чтобы понимать, что за свое личное безумие несет ответственность только он. - У тебя все хорошо? – Дон Вук садится напротив него, подпирая щеку, и упираясь коленом в его собственное. - Да, - честен ли он? Отчасти, да. В целом, в его жизни все хорошо – привычный темп съемок, презентаций, фотосессий и изредка – баров по вечерам. Все также, как и всегда. – Мне просто было скучно, и я хотел тебя увидеть. - Значит, ты имел в виду, что тебе скучно, когда сказал, что скучаешь по мне? Сиван закатывает глаза. Затем смотрит на Дон Вука, на его улыбку и изучающий взгляд, догадываясь, что тот только наполовину ожидает его ответа – по большей части, он этот ответ знает. Знает ли? Трудности перевода. Он решает быть честным, чтобы в кое-то веки друг друга понять, рассмотреть за призмой несгибаемого эго и вечной игрой во всезнаек, вставляющих палки в колеса самим же себе. - Я по тебе очень скучал. Фасад немного надламывается, уголки губ, вытянутых в вежливой улыбке, немного дрожат. Сиван внутренне празднует маленькую победу. - Хорошо, - отвечает Дон Вук, видимо, не очень понимая пока правила этой игры в искренность. - И я о тебе думаю, - пожевав нижнюю губу, продолжает Сиван. – Часто думаю, даже когда есть куча других дел и вещей, на которые нужно обратить внимание. Ли молчит, накручивая шнурок толстовки на палец. Им понятия не имеет, о чем он сейчас думает. Об их весне двадцатого года? О прошлом марте, когда он завел разговор о «мы друг другу не подходим» и Сиван трусливо склонил этот разговор в русло о друзьях, которые делят постель, вместо того, чтобы убедить его попробовать в нормальные, человеческие отношения? О двадцать первом, когда они, не так занятые съемками, исправно виделись каждый месяц и в моменты слабости Сивану было так легко поддаться иллюзии, что они вместе? Или о том, как побыстрее закончить этот неприятный разговор и найти предлог выставить его за дверь? - Ты знаешь, что мне не очень легко даются эти разговоры о чувствах, - настойчиво продолжает он, решив не сворачивать на полпути, даже если сегодня ему не удастся вытянуть вразумительного ответа. – Но ты здорово ошибался, когда говорил, что после карантина я о тебе забуду. Ты мне все так же сильно нужен. И я не в праве тебя к чему то принуждать, я просто хочу, чтобы ты знал. Им вспоминает себя четырехлетней давности, на волне адреналина и самоуверенности решившего, что во что бы то ни стало затащит красивого коллегу по съемкам нового сериала в постель. Вспоминает, как радовался своей победе, когда спустя пару недель ему все же это удалось. Этот мелкий нахал потерял бы дар речи, увидев, во что себя же втянул. - Я тебя очень люблю, - вдруг говорит Дон Вук, буднично и устало, как будто не признается в чувствах, а констатирует факт, что за окном идет снег. А потом отрезает, - Но этого недостаточно. - Да твою же мать, - не выдерживает Сиван, ударяя себя ладонью по лбу. – Опять ты за свое. Почему с тобой так сложно? - В том то и дело, что проще не будет. - Я не могу больше спать с тобой, притворяясь, что ничего не чувствую, - говорит Сиван, отнимая руку от лица и заглядывая ему в глаза. – Давай, может быть, будем вести себя как нормальные люди и выберем одно из двух? - Ты говорил, что такое положение дел тебя устраивает. Мне тяжело с тобой дружить, но лучше так, чем вообще тебя не видеть. И он отчасти прав – Сиван скрывался за маской дурачка и все то время с тех пор, что они решили быть «друзьями», не высказывал особо каких-либо жалоб. Видимо, он так вжился в эту роль, что перестал её замечать, как и перестал замечать то, что она его разрушает. Какой же херовый из него переводчик, на самом-то деле. - Я… Ли, я просто устал притворяться. Я хочу быть с тобой, понимаешь? Я понимаю, что мы разные, да, ты мне за эти годы весь мозг промыл доводами о том, как мы друг другу не подходим, но ты что, клона своего ищешь, что ли? Я просто знаю, что с кем угодно придется уживаться и притираться. Но ни к кому я не чувствую такого, как к тебе. Дон Вук напряженно смотрит в стену – думает, видимо, перебирает скопившиеся за годы жизненные установки и пытается понять, какие из них еще не схватились бетоном, и их можно слегка переделать. По крайней мере, Сивану хочется перевести его задумчивость именно так. Он никогда не знает наверняка. - Знаешь, что самое забавное? – наконец, выдает он, выйдя из своего транса. Сиван одним махом опустошает половину бутылки пива и кивает ему, торопя. – Я ни с кем не спал за эти четыре года, кроме тебя. - Пфф, - тянет Им, хотя внутренне – если быть совсем честным – ликует. – Скукотища какая. - А ты? – и по взгляду понятно – без всякого переводчика – что ревнует. Потому что из всей палитры эмоций, как успел заметить Сиван за годы изучения этого феномена под названием Дон Вук, ревность – единственная, которую скрывать он совершенно не умеет. - Также. Ты меня, похоже, сломал. И – вопреки всей напряженности ситуации – Дон Вук тихо смеется в ответ на его реплику. У них еще так много нерешенных противоречий и вопросов, так много неровностей и шероховатостей, с которыми придется уживаться и на которые придется злиться, но это все – будет в туманном будущем. Скорее всего, они никогда не смогут друг друга до конца понять и читать наугад, как изученную вдоль и поперек книгу, но от этого, если так подумать, только интереснее. Еще у них есть сегодня – когда Сиван наконец успокаивается и тянется к нему, чтобы просто обнять. Он утыкается в воротник чужой толстовки и позволяет кольцу длинных рук обвить его, так привычно и так незнакомо одновременно. Ему хочется, чтобы это воспоминание – они в феврале двадцать третьего, на теплой кухне в объятьях друг друга, пока за окном завывает угрюмый зимний ветер – в будущем ассоциировалось у него только с чем-то хорошим.