Всё происходит слишком быстро. Лань Сичэнь не успевает дышать, пока бежит к ним. Крики, полные ненависти и желания убить, разлетаются на краю Башни Золотого Карпа, заполняя её и раздирая на части сердце первого Нефрита. Сичэнь не понимает, когда эти двое успели так разойтись, что теперь готовы вцепиться друг другу в глотки. И это он их оставил на несколько несчастных минут! Глава ордена Лань искренне полагал, что совместные встречи братьев помогут им помириться. Видимо, зря.
Слава небожителям, он увидел ту мольбу в щенячьих глазах Яо, когда того тащил из кабинета старший, и понял, что никакой мирной беседы не будет. Иначе первый Нефрит вышел бы нескоро, наивно полагая, что братья просто разговорились и забылись в прошлом. Он выбрался бы из темных завалов бумаг, когда от младшего брата остались бы только красные ошмётки золотых одежд. Нет-нет-нет, такому Сичэнь не позволит произойти — только через его труп.
Лязг, скрежет и золотые искры. Стоять напротив Бася казалось так просто, так естественно. И сдерживать его напор с каждым разом становится легче. Хотя Лань Сичэнь не уверен: это из-за того, что он тут стоит, или из-за того, что глава ордена Не не пытается его убить, а только покалечить.
— Что произошло между вами на этот раз?
— Ничего. Брат, премного благодарен тебе за урок. — равнодушный голос Цзинь Гуанъяо еле долетал до них с конца лестницы. Холодный, бесцветный, мёртвый голос. Сичэнь пытается узнать его, но не получается. Кто-то другой говорил за его а-Яо.
— Прочь с дороги! Я отрублю этой двуличной мрази голову! — хозяин Бася надавил сильнее, делая царапину на Шоюэ глубже. — Уйди!
—Что ты такое говоришь, Минцзюэ-сюн? — Цзэу-цзюнь был белее снега. Меч слегка повело. — Брат, молю, вложи свою саблю в ножны, твой рассудок в смятении!
Дрожащий голос пытался образумить. Лань Сичэнь вглядывался и не понимал. Он смотрел в глаза полные ярости, гнева и ненависти, словно Чифэн-цзунь смотрел не на их младшего брата, а на Вэнь Жоханя. Откуда вся эта злость? Откуда? Цзэу-цзюнь первый раз видел старшего в таком бешенстве. От этого взгляда было не по себе, будто из тебя вытаскивают кишки. Шоюэ намертво скрестился с саблей.
— Вовсе нет. Я полностью отдаю себе отчёт в своих действиях и словах. — на удивление, Не Минцзюэ говорил спокойнее. — Пойми, его уже ничем не спасти и никто не в состоянии его образумить и вернуть на светлый путь. Если я убью его сейчас, то сохраню в нём что-то человеческое! Сделаю всем одолжение, даже ему. — мужчина дёрнул головой, указывая на стоящего внизу.
Первый Нефрит осторожно и медленно повернул голову, боясь, что если отвернется, ослабит хватку на долю секунды, то сабля разрубит и его и Мэн Яо. Лучше бы он не поворачивался.
Глаза главы Лань расширились от ужаса: даже наверху высокой лестницы было отчетливо видно, что по алебастровому лицу ручьями бежит кровь, бинты, которые должны были скрыть все раны, были бордового цвета, а на желто-белых одеждах виднелись красные пятна, образуя алые цветы. Человечек внизу пытался держать осанку ровно, но понятно было, что он вот-вот сломается и упадёт. Черная газовая шапочка была помята и лежала справа от Яо. Умао, которое так бережно носил третий брат, которое он всегда мило поправляет, слегка морща нос, было в пыли и валялось у подножья лестницы. Это выворачивало душу, разбивало самообладание.
Липкий холод ярости впился в сердце Лань Сичэня. Не Минцзюэ позволил себе сделать такое с Яо. Говорил и говорит ужасные, отвратительные, безумные вещи. Как он вообще смеет? Он тут ещё отповеди давать будет? Он?! После избиения брата... Первый Нефрит резко развернулся, смотря с ядовитым укором, так несвойственным ему:
— В последнее время Яо только и делал, что метался между Ланьлином и Цинхэ, учил мелодию до содранных пальцев, слушал твои бесконечные упрёки, проглатывая их, а взамен от тебя получил лишь «его ничем уже не спасти»? — рвано втягивая ледяной воздух и обжигая лёгкие, возмущался Цзэу-цзюнь. — Да как ты можешь?! Как ты можешь так с ним поступать?!
Мужчине в белых одеяниях с облаками, вышитыми серебром, хотелось плакать от жгучей боли. С такой силой сжимали его сердце железные тиски. Глава ордена Лань не хотел даже думать и представлять чувства Мэн Яо: боялся, что тогда от образа спокойного и рассудительного человека ничего не останется, и он тоже наговорит глупостей, которые вряд ли потом быстро загладишь. Сабля ослабила хватку и разошлась с мечом Гусу. В черных глазах теперь можно было разглядеть зрачки, но на фоне белого мрамора фигура главы казалась размытой.
— А-Яо, пожалуйста, возвращайся в свои покои, а я должен побеседовать с нашим старшим братом. — Лань Сичэнь говорил маленькому дрожащему тельцу в крови, громко но мягко, как только он умел.
Цзинь Гуанъяо сломано поклонился в сторону второго брата и покорно удалился, оставляя после себя кровавую дорожку. Сичэня резко затошнило: он слишком хорошо понимал, что это значит для хрупкого тела. Небожители, что же Чифэн-цзунь сотворил?
Увидев, что Не Минцзюэ медленно вложил саблю в ножны, глава ордена Лань последовал его примеру и похлопал с фальшивым спокойствием брата по напряженному плечу. Нефрит уводил старшего в противоположном направлении, подальше от разбитого Мэн Яо. На ходу, плохо скрывая своё разочарование (эмоции держать в себе отчего-то совсем не получалось), Сичэнь вновь заговорил:
— Ты хоть представляешь, что ты натворил? Как ты мог сказать такое про его мать? — мужчина в похоронных одеяниях непонимающе глядел на главу Не, тяжело дыша. — Ты же знаешь, что она для него значит. Она ему дороже солнца и луны.
— Я не имел в виду его матушку. — нахмурился Чифэн-цзунь. — Я говорил про его отца нерадивого. Яблоко от яблони не то что недалеко укатилось. Оно оказалось ещё гнилее! И я не понимаю, почему ты этого не видишь.
— Ты так говоришь потому, что не знаешь, в каком затруднительном положении находится наш младший брат. — примирительно покачал головой Сичэнь. Им всем нужно было успокоиться. — Он так хочет блеснуть в твоих глазах, а потому многого не рассказывает.
Не Минцзюэ усмехнулся:
— Судя по его речам, он всегда находится в положении хуже другого, тебе это не кажется странным? — суровый тон не покидал до сих пор главу ордена Не. Однако он перестал яростно сжимать головку рукояти сабли и отпустил её. — Блеснуть?
Они всё дальше и дальше уходили от злополучной лестницы, уединяясь в тени ночи. Магнолия бережно укрывала своими белыми лепестками дорогу, в этом ей добродушно помогал холодный ветер, заставляя их переворачиваться. Первый Нефрит, тяжело вздохнув, пояснил, пряча печальный взгляд:
— А разве это не так? Минцзюэ-сюн, разве его положение в обществе когда-нибудь было устойчивым? Его судят только по
одному факту, не успевая словом с ним обмолвиться, да чего уж, даже не видя его ни разу. — голос измучено шептал, объясняя какие-то простые, понятные, очевидные вещи. — В последнее время мачеха совсем обезумела: бьёт Яо нещадно, срывая злость и боль от потери родного сына на нашем младшем брате. — Лань Сичэнь дёрнулся, отгоняя кровавый образ побитого адепта Цзинь. — Я предлагал ему помощь, но он отказался.
Шелест белого ханьфу затих, он остановился. Бледная фигура, словно дымка, растворялась под гнётом ночи. Последние и следующие слова Сичэню пришлось вытаскивать щипцами из себя, из своего сердца. Необходимо было перевести дыхание. Печально, до жути больно почему-то осознавать, что они правдивы:
— Наверное, он посчитал, что о нём плохо подумают. Мол, прячется под юбкой старшего брата. — глава ордена, пытаясь успокоить свой голос, устремил свой взгляд на белолицую. Сегодня она была так прекрасна.
Нефрит глубоко вздохнул, беря в руки концы своей лобной белой ленты. "Не обсуждать людей за их спиной". Глава прекрасно помнил все правила своего ордена, но он готов был их нарушить, чтобы помирить братьев. Уже их нарушил. Из гадкого инея мыслей его вырвал тихий голос:
— Эта не вся история. Ты недоговариваешь. Я же вижу. Дай догадаться, ты его не послушал?
Сичэнь кисло улыбнулся:
— Я поговорил с госпожой Цзинь лично, но такое ощущение, что я сделал только хуже. — не сводя глаз с белоснежного подола, признался Нефрит, убирая руки за натянутую, словно струна, спину. — А глава ордена Цзинь не захотел меня слушать. За последний месяц он будто ослеп и оглох ко всему, что так или иначе касается нашего брата. Теперь без стеснения отвергает все его предложения.
Цзэу-цзюнь неожиданно обогнал своего спутника, резко развернулся и встал напротив него. Тот от шока оторопел. Прохладный ночной ветер растрепал безупречную укладку главы Лань. Лунный свет нежно обрамлял Нефрита, словно опаляя снегом вершин, открывая его яркие искрящиеся загадочной решимостью глаза.
— Ты можешь не верить ни ему, ни мне. Но я прошу...
— Сичэнь, я верю тебе. — перебил его удивленный глава Не.
— Нет, дослушай до конца. Цзинь Гуанъяо раньше тебе не дерзил, не грубил и не перечил до сегодняшнего разговора, так? — Лань сжал кулаки до белых костяшек, вспомнив эту душевную "беседу".
— Это не в его характере. Пререкаться с кем-нибудь он не будет, скорее будет изворачиваться, пытаясь угодить всем. — Чифэн-цзунь кивнул, соглашаясь и мрачнея.
Цзэу-цзюнь прикрыл на секунду глаза. Знали бы Небеса, как тяжело говорить ему. Как он не хочет ничего объяснять и разжевывать, он хочет сейчас побежать к Яо и утешить. Не позволить ранам захватить разум брата. Сил никаких нет, внутри бушует шторм, угодливо напоминая, что Яо ушёл, сильно прихрамывая на левую ногу. Ветер свистит, а перед закрытыми глазами Нефрита лишь
он. Побитый и брошенный, но сквозь боль вежливо улыбающийся.
— Но сейчас Яо повысил голос на тебя, а ты догадываешься почему? Он ищет одобрения родителей, а получает злобные взгляды и побои в ответ. Он пришёл к тебе, чтобы ты его поддержал, услышал, но получил тоже самое! — Лань Сичэнь собрал волю в кулак и наконец поглядел в темные глаза старшего брата. — Ты хоть понимаешь, в каком он отчаянии? Он показал, что ему больно! Если
мы отвернёмся от него, то, что с ним станется? Он погибнет в одиночестве. Разве есть что-то страшнее, чем оказаться брошенным собственными братьями?
— Я тебя понял. — Не Минцзуэ медленно отвел взгляд, тяжело вздыхая. Словно он с чем-то смирялся. Тоскливый скрип дерева гинко был его спутником в этом усталом ответе.
Чифэн-цзунь тихо подошёл и примирительно приобнял Сичэня за плечи. Нефрит ласково улыбнулся в ответ. У него получилось достучаться до главы ордена Не. И, не спеша, боясь испугать пробившиеся в его голосе мирные нотки, он подытожил:
— Давай не будем давить на него. Я верю, он прекрасно знает, что делает.
— Именно это больше всего и пугает. — усмиритель сабель сильнее надавил на плечо, заглядывая в искрящиеся надеждой глаза, и, поджав губы, отпустил. Резко отошел, топча невинные лепестки цветущих деревьев ордена Цзинь. Чернильные волосы поддались ветру и рекой заструились за ним.
Лань Сичэнь проигнорировал этот намек. Он не желал разрушать тонкую нить взаимопонимания, которое далось ему с таким трудом. Зачем спорить, переубеждать, разрывая себе сердце, если старший так уверен в своей правоте? Слова второго брата не дойдут до него все равно. Как бы Нефрит не мечтал, вглядываясь в такую родную и импульсивную душу, и как бы не колотил камень, разбивая пальцы и срывая голос, но и отказываться от Яо Лань Сичэнь не хотел и не собирался:
— Нужно лишь дать ему немного времени.
— Как скажешь.
Братья прогуливались, вглядываясь в ночное звездное небо, ища взглядом созвездия и млечный путь. Может быть Сичэнь сможет погадать этим двум скандалистам завтра, если дагэ не улетит, показывая недовольство поведением Яо. Было бы чудесно, как в старые добрые времена. До смерти адепта Цзинь. Нефрит доверился в этом случае младшему, Яо ему не лгал. Он бы не смог. В этом Цзэу-цзюнь был убеждён. Старший брат всё преувеличил, вот и терзает своё сердце.
Кроны деревьев шумно танцевали в объятиях ночного ветра, их спутник уже умудрился раздеть полную луну, которая только недавно накинула вокруг себя облака словно ворох прозрачных шарфов. Зато сейчас она сияла ярче, что позволяло лучше рассмотреть белые точки. Кажется, завтра будет прохладнее.
Названные братья забрели в темный сад, который был засажен по бокам белыми пионами и качимом, словно пытаясь отразить красоту ночного неба.
— И всё же, как он ловко взял тебя в оборот. Хотя, ставлю Бася, ты и не сопротивлялся.
Первый Нефрит дернулся, отвлекаясь от нежных цветов. Он пытался найти собеседника по звуку, но Не Минцзуэ будто растворился во мгле кустов. Мясистые листья хорошо прятали темно-серые одежды. Сичэнь сглотнул.
— А, о чём ты? — найдя косы цвета смолы, поблескивавшие в лунном свете, глава Лань задал вопрос, который явно наводил беседу на тревожную тему.
— Ты наивно веришь
каждому ему слову. — не то грустно, не то по-доброму усмехнулся Не, смотря на растерянное лицо. Чернильные глаза впивались с такими состраданием и жалостью, что глава Лань тяжело задышал.
— У меня нет
ни единой причины не доверять Яо. — уверенный и твердый тон. Нефрит отвернулся. Ему этот разговор не нравился, ему не нравилось на что намекает старший брат. Вот зачем снова настаивать на продолжении конфликта? Минцзуэ не может без боя и часа прожить?
Глава ордена Не тихо подошёл, его выдал лишь хруст сухой веточки. Похоже, эту тему он хотел обсудить давно. Очень давно. Чифэн-цзунь уверено сказал с каплей укора:
— Причины как раз есть, но ты их напрочь отвергаешь... — Хуань резко обернулся, становясь похожим на статую изо льда и инея. Однако он быстро сбросил напряжение, опуская голову и примирительно улыбаясь.
— Хорошо-хорошо! — поднимая ладони верх, сказал Не Минзуэ. — Я согласен, что этого плута есть ещё возможность спасти и вернуть на праведный путь.
— Ого, несколько минутами ранее вы, глава Не, имели противоположные суждения? — подтрунивал над старшим Сичэнь. — Что же мы должны сделать по-вашему?
— Не мы, а ты. — взгляд Минцзуэ стал тяжелым и серьезным. И... нерешительным. На него это было не похоже. В чем мог сомневаться глава Не? Он как будто боялся сам того, что вырвется из его уст. Шутливый настрой как рукой сняло. Сичэнь отшатнулся назад, отрицательно махая головой:
— Я не понимаю, о чём ты брат.
— Всё ты понимаешь, Сичэнь, — осторожный, даже вкрадчивый голос. Святые Небеса. — Нужно использовать
то заклинание, которое ты придумал на войне.
Чайные глаза заметались, лицо исказил ужас, музыкальные пальцы невольно оказались на рукояти меча:
— Ты сошёл с ума! Нет-нет-нет и ещё раз нет. Я лучше умру под пытками, чем это заклинание коснётся а-Яо! Да и любого другого!
Не Минзуэ печально сморщился, как побитый кот. Он подошёл ближе, но Сичэнь отошел ровно на столько же, однако нетвердо, словно ноги подкашивались.
— Не волнуйся и не кричи ты так. Поверь, я действительно думаю, что это поможет. — чему-то качая головой, глухо говорил глава Не. —
Я надену маску злодея. Он все равно уже ненавидит меня, а ты в его глазах будешь жертвой обстоятельств. Давай попробуем.
Мужчина в жемчужных одеяниях отмахнулся, будто проведя черту, отделяющую его от нечисти. Он отвернул голову от брата, зажмурившись, не в силах даже смотреть на белоснежные лепестки пионов. Сичэнь отчаянно пытался выравнять дыхание:
— Что за несусветная чушь. Ты хоть слышишь себя? Хочешь обагрить его кровью мои руки? Как же ты его и меня презираешь, что предлагаешь
это?
Хозяин Бася продолжал убеждать:
— Я беспокоюсь о вас обоих, потому и говорю, что это нужно сделать. Только так мы спасем его душу.
Сичэнь не видел, но чувствовал на подкорке, что Чинфэн-цзунь массировал лоб. Будто это он разъяснял обыденные вещи. Как будто ничего не предложил такого, словно для него это - что поздороваться. Главе Лань стало горько и до истеричного смешно. Очевидно же, кто сходит медленно с ума, предлагая столь бесчеловечное решение. Ветер опять свистит, царапая щеки. Сичэнь твердо, холодно, словно его сердце на миг захватил лёд, сказал:
— То заклинание — ошибка. Ошибка. И твои суждения тоже.
Первый Нефрит поднял руку открытой ладонью вперед, всё ещё зажмурившись, будто его заставляли смотреть на солнце. С него хватит этих разговоров. Это последняя капля.
— Если ты этого не сделаешь, то твой драгоценный а-Яо превратится в монстра в человеческом обличии, а ты утонешь в своих слезах потом! — рявкнул, уже багровея, глава Не.
— Я не верил, убеждал себя. Но теперь я вижу: твоя болезнь прогрессирует.
Глава ордена Не вновь оторопел. Сегодняшний вечер поражал его каждый час. Сичэнь тактично избегал этой темы, а тут решил ей ударить в спину. Луна боязливо выглядывала из облаков, освещая нефритовое лицо. Ледяная уверенность. Глаза стеклянные, и отражают лишь благородную снисходительность к этой всей ситуации.
— Что? Болезнь... Я в здравом рассудке!
— Я буду теперь приходить играть. И прошу простить за столь недостойное поведение. С вашего позволения я удалюсь. — поклон. Ровный, вежливый. Безупречный, словно сама покровительница ночи решила осветить морозные узоры. Это столь странное для них правило-исключение этикета обжигает и даёт пощечину. Это точка. Поставил перед фактом.
Минцзюэ сморщился, словно его до глубины души оскорбили, и отвернулся. Спрятался за деревьями, отмахнувшись на прощание. Отказался принимать такой исход?
Цзэу-цзюнь долго ещё смотрел на удаляющуюся спину, ночное светило лениво в этом помогало. Сам он не спешил уйти, как хотел. Теперь ни к чему. Белоснежные дорогие ткани прошелестели и осели на гальке. Нефрит схватился за голову. Удивительно, но беседы с братьями уже не приносили успокоение в его душу. Раньше они заволакивали в туманную дрёму, до жути сладкую. Проблемы исчезали. Обязательные разговоры, тихие, но колкие шутки их вечеров - как же Сичэнь любил их, и любит до сих пор. Как ребёнок. Но вот он опять сгибается и хватается за черные косы. Сегодня старший брат перешёл грань. Да, да, Сичэнь знает, что Яо тонет не то в желаниях и презрении родителей, не то в своём желании предвосхитить мыслимые и немыслимые ожидания всех. Но использовать то заклинание? То? Нефрит боится о нём лишь раз вспомнить, не то что использовать. Он сомневался, применять ли его на Вэнях во время войны. Благо в это время Мэн Яо начал шпионить и делиться информацией. И Сичэнь сжег, сжег всё: наработки, записи. Он был так счастлив. Неожиданный благодетель вновь спас его. Худощавый, не знающий ни основ в заклинаниях, ни каких-либо искусств, спас главу ордена снова. Смешно.
Как же Сичэнь ему благодарен, его острым и зорким глазам, изворотливому уму, его ободряющий улыбке и особенно двум таким маленьким и теплым ямочкам с двух сторон его щёк. Он был готов расцеловать их, жаль, что такая непозволительная роскошь никогда не произойдёт…
Туман медленно крался, пробирался, искрясь от холодного белого света, через кусты и оседал пеплом на уже влажной траве. Деревья не шумели, они не разговаривали, только иногда перешептывались. Шепот: скользкий, вязкий, мешающий и противный, как и весь вечер. Как все беседы. Первого Нефрита раздражало это, но старший брат очень обеспокоен и взбешен. Может Лань упустил что-то в вежливой улыбке, поклоне, разговорах? Сичэнь уже в третий раз прокручивает слова главы Не. Может, может ли Яо, его драгоценный Яо, совершить то, что потребовало таких радикальных мер? Глава ордена Лань хочет сказать "нет", но язык трусливо поджимается при этой мысли. Потому что есть одно "но": Чинфэн-цзунь никогда не судит по словам, лишь по поступкам.
Заклинание, заклинание. Оно сожжено, однако, словно клеймо, выжжено в извилинах Цзэу-цзюня. Почему глава Не предложил именно это? Что мог совершить такого Яо, что надо непременно использовать это? Или совершит ещё?
Сичэнь смотрит на свои ладони, и ему тошно. Он благородный муж, а ещё сомневается. И в чём? В ком? В ком?! В своём благодетеле?! В брате?!
Сичэню нужно решить, и он идет по дорогому белому мрамору. Подол развивается, уподобляясь пуху ивы. Аромат пионов душит, кружит голову и раздражает своей сладостью желудок. Отделанные золотом и камнями двери, стены, уже не сияют. Лишь отдают чернотой. Будто это фальшь, хотя даже краска способна ослепить своей чистотой в ночи. В таких залах привыкший к простоте и скромности Глубин Сичэнь чувствовал себя глупо и лишним. Его ханьфу, ханьфу главы, было чуть больше украшено, чем у простых адептов. Больше узоров на рукавах и на подоле, но не более того. Признаться, излишество клана Цзинь в одеяниях было не к лицу заклинателям. Золото и камни смотрелись до жути вычурно, по сравнению с белой, легкой словно дымка, струящейся тканью. Однако, по утверждениям и убеждениям Мэн Яо, серебро на накидке главы Лань было способно затмить всю напыщенность Цзинь Гуаншаня, вместе с законнорожденным сыном. Сичэнь в такие моменты терялся и не знал, что и сказать, потому лишь кротко улыбался на все попытки Яо его ободрить. Цзэу-цзюнь был уверен, что хорошо прячет свои эмоции и чувства, но саньди каждый раз читал его как открытую книгу, хотя деликатно пытался скрыть это.
Вырезанные цветы и разные завитушки украшали дубовые большие двери. За ними скрывались комнаты Яо. Просторные, чистые и скромные. Сичэнь с уверенностью сказал бы, что даже у гостей было больше убранств и золота на стенах, чем у бастарда Гуаншаня. Разумеется, Первый Нефрит знает, и сам считает, что лишние вещи только отвлекают заклинателя от пути самосовершенствования, но ему было обидно за Яо. Глава ордена Цзинь не упускал ни одной возможности, чтобы унизить сына. Поделать с эти Сичэнь ничего не мог, а утешения не нашли бы отклик в душе младшего, лишь оскорбили бы.
Тихий стук раздался по коридору, будто взмах крыльев мотылька: звук вроде есть, а вроде и нет его вовсе. Сичэнь поморщился, прислушиваясь к плотной тишине. Вот с чего он взял, что Гуанъяо должен быть в покоях, а не у лекаря, с такими ранами? Сичэнь постучал ещё раз, тяжело вздыхая, но в ответ не получил ни скрипа, ни шелеста, ни голоса — ничего.
Цзэу-Цзюнь постучал громче:
— А-Яо, ты здесь? Это Лань Сичэнь. — ласковый голос, словно лепестки магнолии, осыпался и упал на мрамор. Заклинатель прислушивался, закрыв глаза, но ничего не происходило.
Нефрит поджал губы и развернулся, намереваясь идти к лекарю. Однако по бело-золотому коридору разлетелось тихое и слабое «Эргэ». Сичэнь тут же оказался у дверей, из-за которых робко смотрели ореховые глаза.
—Прости, что не отзывался и не открывал. Я... — бастард отвёл взгляд и возникла неловкая пауза.— Я убирал лекарства.
— А-Яо, не стоит извиняться. — Нефрит как можно мягче и тише говорил, но на него исподлобья неуверенно зыркнули и поджали сухие потрескавшиеся губы. Вот что он делает не так? — Как ты себя чувствуешь? Тебе нужна помощь? Может, принести что-то?
В ответ отрицательно покачали головой. Цзэу-Цзюнь ласково улыбнулся, но в его жестах была печаль. Очевидно, что Цзинь Гуанъяо просто не хотел просить. Сичэнь невольно опустил плечи, проглотил ком в горле и склонил голову. Чайные глаза всматривались в бледное измученное лицо, на котором отчаянно дергались кончики губ, пытаясь изобразить тень улыбки. А на голове немного криво было надето умао, наверное, из-за бинтов. Нефрит вздохнул.
Но тут двери шире распахнулись, и теперь было видно золотое ханьфу. Чистое. Ни одной пылинки, ни грязи, ни крови. На груди цвел белый пион.
— Эргэ, тебе стоит зайти! — адепт Цзинь отошёл вбок, давая больше пространства. Из-за его манипуляций свет из коридора пробрался в темную комнату, которую едва освещала луна и несколько свечей. Сичэнь это понял по маленьким оранжевым точкам на полу и тусклой серебряной полосе.
Цзэу-Цзюнь не стал отказываться от приглашения, и без лишних слов залетел, будто молодая стрекоза на камыш. В покоях саньди действительно было темно. Холодный свет, который пробился сквозь задернутые шторы, портил мебель: делал её старой и заглушал теплые тона. Во всей огромной комнате горело пять несчастных маленьких свечек, огонек их подрагивал, как росточек на ветру. Остался легкий дымок, смешавшийся с ароматом благовоний, что утяжелял мысли. Странно. Складывалось ощущение, будто хозяин покоев пришел недавно, но принципиально хотел скрыть это.
Нефрит стоял посреди комнаты и глядел на раздувающиеся желтые занавески, которые в тусклом ночном свете выглядели темно-зелеными. Взгляд упал на кровать - она была безупречно заправлена, словно на ней никто и никогда не лежал. Рабочий, темного цвета столик белел под вниманием луны из-за лежащих на нём бумаг. Вот и всё, что можно было рассмотреть. Хотя глава мог вспомнить, что должен быть ещё шкаф из вишни, стол для чайных церемоний, стеллаж с кучей свитков, туалетный столик с зеркалом и букеты пионов в вазах.
«Он в такой темноте прятал от меня лекарства? Да тут не видать ни зги! Должно быть, он свечи только что зажег… »
Тихий скрип закрывающихся дверей был подобен вихрю волн. Хозяин покоев стоял спиной, тонкие пальцы оставались на узорах кованных ручек, медленно постукивая. Плечи рвано поднимались, словно Гуанъяо пытался выровнять дыхание от волнения, которое накатило неожиданно-негаданно. Неужели это из-за Сичэня, или из-за того, что грудная клетка повреждена? Хотя всё замешательство продлилось несколько мгновений, и в нём не было ничего таково для кого-то другого, однако это было необычно для Яо: с его вечно играющей тенью улыбки и спокойствием, невозмутимостью в каждом движении.
— Цзэу-Цзюнь, ты искал меня. Что случилось? — Ляньфан-цзунь развернулся, но не подходил. Смотрел и смотрел. Волосы цвета горького шоколада ниспадали волной с аккуратных плеч. Темные брови были нахмурены, но вскоре разгладились и приняли счастливый вздернутый вид. — Если удостовериться, как я, то не волнуйся и не утруждай себя. Я буду в здравии.
Адепт Цзинь склонил голову, словно спрашивая разрешения на что-то. В ответ получил короткий кивок, правда, Сичэнь не понял, на что именно только что согласился. Сделал машинально, почти не задумавшись. Но его размышления быстро прервались, так и не начавшись. Яо провел тонкими пальцами по ароматической дымке, рисуя магический знак, и в его руке появилась лучина. Смущение отразилось на лице Гуанъяо, он быстро начал зажигать остальные свечи, озаряя комнату мягкими желтыми светлячками. Руки его чуть подрагивали (Нефрит и не заметил бы, если бы источник света не скользил), глаза бегали по свечам, по стенам и иногда, очень редко, посматривали на мужчину в белом ханьфу, словно извинялись. Теплые огоньки нежно касались алого от крови рта, ласкали нижнюю губу, посыпая её желтоватым блеском. А когда Мэн Яо наклонился ближе и придержал левой рукой маленькую свечку, чтобы она не упала, свет заплясал в ореховых глазах, а губы раскрылись, шумно впуская воздух.
Первый Нефрит затаил дыхание.
«Что я творю?!! У него ребра сломаны, а я гляжу, как он гнёт спину!»
Сичэнь взволновался:
— А-Яо, уже светло, не стоит мучить себя. — Гуанъяо опустил взгляд, замирая. — Тебе нужно отдыхать, чтобы дух и тело восстановились. Если я могу что-то сделать, то только скажи. — голос был приглушенным. — И я хотел сообщить, что со следующий недели я буду играть мелодию из «Очищение сердца».
Сичэню показалось, что лучина дернулась в руке Гуанъяо. А глаза его, словно лезвие меча, блеснули в темноте и пропали. Огонек затух. Бледная дымка побежала вверх, путаясь в новой газовой шапочке. Ему ещё привиделось, что у саньди задрожали уголки рта, вежливая улыбка на миг исчезала, а алебастровое лицо стало задумчивым и серьёзным, и ещё белее.
Однако брови Яо были елейно изогнуты, глаза источали любезность, тонкие руки осторожно взмахнули, развеивая магию: зажженная палочка превратилась в белое облачко. Ни малейшего намёка на тень или усталость, словно за этот вечер ничего не случалось, и Яо весь день перебирал книги. Вместе с тем и какое-то странное и жуткое наваждение растворилось, словно его и не было.
Подол желтого ханьфу покрылся ровными складками, проходя сквозь клубы волшебного дыма. Гунъяо зашелестел ими и мгновенно приблизился. Вкрадчивый голос начал обволакивать Сичэня, не хуже самого мягкого шелка:
— О, эргэ, не стоит себя утруждать.
— Мне не в тягость, тем более это моя обязанность. К тому же я думаю, что вам лучше будет некоторое время не видеться. Не Минцзюэ необходимо успокоиться. — взволнованно закончил Нефрит, глядя с ничуть не меньшей тревогой на маленькую фигуру в золотом. Упоминание старшего брата могло задеть Яо, Сичэнь не хотел тревожить последние воспоминания.
Гуанъяо застыл. Через секунду губы расплылись в ещё большей улыбке, но какой-то блаженно-грустной, становясь тонкой ленточкой. Он наклонил голову набок и недоверчиво посмотрел.
— Я так плохо играю? Но ты, он сам и все говорили обратное: что ему становится лучше после.
Небеса, Цзэу-Цзюнь не намекал на некомпетентность брата! Да, из-за того, что бастард не с измальства изучал заклинания и инструменты… его знания и умения были ниже, чем у остальных. Однако, юноша очень старался и нагонял упущенное невероятными темпами. У Сичэня язык не повернулся бы бросить даже полутень сомнения на старания Яо, учитывая, что многие заклинатели и вполовину не делают того, что делает сын проститутки. Хотя у них возможностей было, есть и будет больше. Всегда. Время - слишком ценный ресурс.
— Нет, твоя игра не причём. Я посчитал, что тебе будет весьма неприятно общаться с ним после сегодняшнего вечера... — пролепетал глава, кладя руку на аккуратное плечо. От заклинателя не утаилось, как быстро младший перевел взгляд, и как его уши еле-еле заметно порозовели. Неугасающая улыбка промелькнула в ореховых глазах.
— Эргэ, ты так заботлив и добр. Однако, я уже не сержусь на дагэ. Он всегда был вспыльчив и резок. Я хочу, — Гуанъяо запнулся. Какой-то странный блеск скользнул в искренне открытом взгляде, но Сичэнь не разобрал. Сегодня воображение с ним играло нелепую шутку. — помириться с главой ордена Не. Как его брат и друг, желаю прекратить его душевные терзания и дать ему спокойствие, он заслуживает этого. Прошу, не лишай меня такой возможности. Это мой шанс искупить вину за этот разговор.
Сичэнь был удивлен, если не сказать, поражен. Он думал, что младший с радостью отбросит эту душащую обязанность. То, что она была ему неприятна, Нефрит знал. Сложно было не догадаться. Однако Яо с ещё большим упорством хочет помочь дагэ. Как глава Не может не видеть столь очевидную благодетель и самоотверженность, Сичэнь не понимал. Как можно не понять, что младший жертвует временем, нервами, одобрением родителей ради старшего. Жертвует своим здоровьем.
Глава устало, но ласково улыбнулся:
— Ты точно сможешь? Он может неправильно истолковать твои намерения.
— Конечно, эргэ. Но это не проблема. Теперь я буду прикладывать ещё больше сил и терпения. — лукаво поглядывая из-под опущенных и дрожащих ресниц, мягко прошептал Цзинь Гуанъяо.
— Хорошо, если ты так хочешь…
Первого Нефрита прервал поклон. Яо поклонился. Глубоко, ровно, с опущенной головой, не проронив ни звука. А в интимной темноте и тишине ещё и очень обескураживающее. Главу Лань это жест всегда удивлял и смущал. Он откровенно не понимал, зачем младший кланяется ему: Сичэнь считал, что они равны. Для выказывания уважения? Но почему тогда с каждым разом поклоны всё чаще и глубже. Иногда это доходило до абсурда: три-четыре поклона в день! Гуанъяо ни перед кем так не сгибался.
Старший всегда быстро поднимал брата, пытаясь увещевать его так больше не делать, на что Гуанъяо радостно улыбался и отводил взгляд. На следующий встрече всё повторялось.
Впору было бы оскорбиться, однако Цзэу-Цзюня стала посвящать глупая, но навязчивая сладкая мысль, что это был такой своеобразный флирт. Ведь саньди буквально переставал дышать, замирал, а лицо сияло, как гладь хрустального озера под лучами яркого солнца, когда музыкальные пальцы нежно поднимали его за предплечья. Вот и сейчас юноша в золотом ханьфу напоминал искрящуюся звезду. Сичэнь бархатно улыбнулся:
— Я пойду. Уже поздно, я и так потревожил тебя. Хорошей ночи, а-Яо. — наклоняя голову и отодвигаясь, ласково произнёс Нефрит.
Подол из белоснежных слоёв, словно облако, парящее над высокими скалами, касался мраморного пола. Глава ордена Лань уже дошёл до дверей, как почувствовал, что за белый струящийся рукав робко ухватились.
— А-Яо?
— У меня не было времени сделать это раньше, но думаю я могу отдать тебе его сейчас. — три пальца, осторожно державшие краешек тонкой ткани, отпустили её, будто ошпарились, как только их хозяин понял, что его заметили.
Нефрит удивленно застыл и стоял хрустальной статуей, пока младший брат взволнованно подходил к рабочему столу. Цзинь Гуанъяо немного наклонился влево, пошатнувшись, но шелк его одежд сохранял и распускал красивые ровные линии, которые подсвечивались медными огоньками. Ляньфан-цзунь чем-то зашуршал, заскрипела дверка в столе. В тусклом свете, который окрашивал всё, до чего мог дотянуться, в янтарный, Сичэнь следил за каждым шагом Яо, и когда их взгляды встретились, не смог оторвать глаз от предвкушающей улыбки, с опаской показавшейся только сейчас. Бастард вёл себя необычайно странно, как молодая лань или лисица, которая первый раз вышла из норки, решившись высунуть хитрую мордочку.
Цзэу-Цзюнь не сразу понял, что младший уже приблизился и держит в руках что-то. Он прикрывал это длинными рукавами, и всё действо напоминало водопад, скрывающий пещеру с сокровищем. Но вот шелка расступились, скользя по стеклянному клоше. В напоминающей больше сахарные клубы пара дымке показались изогнутые ветви, похожие на дракона в небесах, исполняющего танец и украшенного розовыми камнями, которые обрамляло внутри золото в чешуе посланника Неба. Какое благолепие!
Сияющий лунным светом глава ордена восторженно защебетал:
— Какая красота! А-Яо, это так волшебно! Как ты смог её сохранить? — музыкальные пальцы боязливо коснулись ярко-розовых лепестков. Небожители, они… Они ещё цветут!
«Хуань, ведешь себя, как неразумный ребёнок. Успокойся. Где твоя хваленная сдержанность и спокойствие?»
Нефрит чувствовал, как лавой бежала распалённая кровь, опаляя шею, уши и... Небеса знают, что ещё. Ощущать столько эмоций разом для адепта ордена Лань было впервой, и явилось полной неожиданностью. Вот кто мог подумать, что обмолвившись единожды Цзинь Гуанъяо о том, что в Облачных Глубинах нет ярких цветов, первый господин получит ветвь малинного огня? Бастард поистине внимательный человек. Это завораживало и пугало одновременно.
Стушевавшись, Лань Сичэнь смущенно опустил взгляд, но успел уловить выражение лица брата. Ореховые глаза робко поднялись, загорелись, на бархатных щеках появились две маленькие ямочки-полуулыбки, губы приятно разошлись и раскрылись, показывая потаённый жемчуг. Восторг был подобен тому, как распускает свои лепестки слива, растопившая вековой снег в нежных бутонах. Однако Мэн Яо предпочёл скрыть свою радость, опустив голову, но детский невинный смешок всё же допорхал до ушей главы и обжег. Небожители, как же он вел себя нелепо, если даже младший…
— Я так боялся, что Цзэу-Цзюню не придётся по душе мой скромный подарок. Но теперь вижу: мои терзания были напрасны.
Глава любовно смотрел на цветы. Они поблескивали от мелкой россыпи воды, в темноте можно было подумать, что Нефрит в руках держит рубины. Снег... Где заклинатель Цзинь нашёл цветущую мэйхуа, ведь до холодов так далеко?
— Я поставлю её в ханьши. Слива придаст мне сил, и глаза отдохнут. Благодарю за столь великолепный подарок.
— Для меня нет большей радости и чести. — заворковал Ляньфан-цзунь. Свет в ореховых глазах разливался патокой, озаряя бледное лицо и зарождая в сердце заклинателя Лань спокойствие.
Сичэнь решил больше не утруждать своими беседами и дать больному долгожданные моменты уединения. Он и так утомил брата. Заклинателя вежливо провожали, лицо Гуанъяо было покрыто дымкой задумчивости, словно нудное покалывание теребило его мысли. Глава Лань отчаянно не хотел заканчивать их вечер так, поэтому робко зашептал:
— Эти цветы напоминают мне тебя, а-Яо.
Ореховые глаза так сильно округлились, что можно было подумать, что хозяин так среагировал специально. Нарочито приоткрыл рот и поднял высоко брови. Эмоция неестественная, нужная только для игры в театре, для комедии. Слишком яркая, вычурная, далёкая от вежливой неизменной полуулыбки, которая была вечной штукатуркой при издёвках, унижениях, спорах, драках, но куда более правдоподобная, чем это удивление.
Первый господин Лань без сомнений пояснил, улыбнувшись:
— Ты тоже зацвёл в стужу.
Дубовые двери тихо закрылись, Первый Нефрит выскользнул летящей походкой. Он плыл по белым мраморным коридорам, крепко держа в руках свой драгоценный подарок и озаряя всё серебристым снегом, словно над его головой был лунный венец. В это время Яо пытался осознать слова первого господина Лань, стоя в кромешной темноте. Он потушил глупых светлячков. Поволока затуманила взор.
***
Лишь слива зацвела в метель, а красные лепестки стерпели снег и жестокий ливня вой, как устремленные ветви обломались и рухнули на белые ледяные облака. На следующий день человек в отороченных золотых одеждах забрал уцелевшую ветвь с собой навсегда.
